Часть первая: "Зачин". Глава 6 - Старый мир

На улицу! К свежему воздуху. Прочь от этого безобразия. Даже видеть не хочу, как Людка начнёт раздеваться в сортире. И просящие глаза будут говорить лишь об одном: «Сделай это по-быстрому».

Господи, нет. Она мне ничего не должна. Здесь вообще никто никому ничего не должен! Охеревший директор ублюдочной системы спятившего конвейера сломленных душ! Впору реветь. Но слёз нет. В груди всё заморожено абсолютным нулём.

Внутри только лёд. Нет чувств. Нет эмоций. Я – кремень… Но почему мне не всё равно?!

– Стой! Ты куда собрался? – преградила дорогу одна из воспитательниц.

Моложавая. Рано располневшая. Ей не было ещё и тридцати, но пара мясистых подбородков грозила приобрести ещё один в ряд.

– На прогулку, – сухо обронил я.

– Кто разрешил?

– А кто запретит? – взгляды встретились как скрещенные клинки. Я сделал выпад и победил одним ударом. – Ваш главный педофил? Или молчащие соучастницы? Знаешь, что за сокрытие преступлений бывает? Статья!

Она отшатнулась к стенке, лицо побледнело. Цепляется за эту работу, словно тут свет клином сошёлся. И Аркашка, о, местный царь и бог, волен делать на своем рабочем месте всё, что пожелает. Начальство.

Лёгкие вдохнули горячий воздух раскалённого асфальта. Дышал часто и много, не останавливаясь и не оборачиваясь. Ушёл за территорию детдома, потом почти побежал. Хотелось сбежать куда угодно, жить на улице, лишь бы обратно не возвращаться.

Понимаю. Теперь понимаю детдомовских. Тех, кто собирается в ватаги, и идут за пределы территории рушить всё, что кажется отличительным от того места, куда возвращаются. Отсюда пиво, водка, много курева. Если, конечно, удастся достать денег. Ведь достать денег для тех, кто не работает – всегда риск.

Тогда зона даёт следующие уроки жизни.

Детдомовцам некуда идти. Человек, у которого есть надёжный тыл – спокоен и вразумителен. Человек без семьи и крова – агрессивен и… зряч. Он видит всё в своём естественном обличье. С первого взгляда. Таких, как они и… с некоторых пор я, сложно обмануть. Только я рождён и воспитан в семье, во мне заложены все нормы и понимания жизни, а они впитывают их с криками и ударами. Без альтернативы.

Грани, грани, грани. Разные взгляды на одну и ту же проблему.

Сбавил шаг, огляделся, возвращаясь в реальный мир из мрачных мыслей: знакомые места. Будучи курьером, пробегал в округе не один десяток километров. Вот же ирония судьбы – моя квартира в трёх остановках от детдома. Жалко, ключей нет. Ключи должны быть у Аркашки, если он вознамерился завладеть квартирой. Надо будет залезть к нему в кабинет и найти. Так хоть вещи какие собрать, компьютер Лёхе отдать. Пусть наиграется и продаёт. Всё равно через пару лет железо безнадёжно устареет, да и с кредитом надо расплатиться. Никто счета не обнулял – на отца записан, а значит на меня. А раз на меня, значит, на квартиру. И сколько там процентов за несколько лет нагорит? Сколько потом придётся отдавать? Банки своё не упустят. А я всё-таки неисправимый оптимист и очень хочу жить, раз думаю по этому поводу. С Аркашкой, хочешь или не хочешь, придётся бороться. Под пунктом первым запишем в мозг: забрать ключи от квартиры. А остальные пункты пойдут один за другим, насколько себя знаю.

Тяжело выдохнул, прислонившись спиной к сиротливо стоящему дубу. Посреди знойного города и раскалённого асфальта он такой же изгой, как и я.

Вокруг суетился народ, мелькая на периферии зрения серой дымкой. Этого народа вокруг меня словно не было. Я его не замечал, как, скорее всего, они не замечают меня.

Почему всё так сложно? Один против всего мира.

Сложно, очень сложно. Впервые захотелось напиться. Раньше никогда не пил и не курил. Это только с одной стороны – первый задира деревни, с другой же – образцово-показательный отличник сельской школы, вечно спорящий с учителем истории. Отличник. Даже экзамены раньше срока сдал. Ха, смешно. Отличник и в такой клоаке. И вряд ли в следующий раз пошлю, куда подальше человека, который предложит бутылку и сигарету…

– Вставай, скотина! Хвати ныть! – закричал сам на себя, и специально больно стукнулся о дерево затылком. Чтобы вылетели все бредовые мысли, чтобы смыло потоком боли это упадочное настроение. Настроение побеждённого. Меня ещё не победили!

Боль от удара. Боль. Да! То, что нужно! То, что необходимо. Регулятор реальности, который не даст уйти от себя и существующих проблем. Их надо решать, а не запивать и закуривать. И даже если ночью начнёт сниться Людка – сто отжиманий и снова в сон.

– Рыжий, поднялся! Встал и пошёл! – рывком отпихнул себя от дерева и снова зашагал к знакомому до боли двору.

Лавочка. Воспоминания лавиной. Боль. Не эта понятная от удара о дерево, а душевная, настоящая. Для которой нет обезболивающих.

Душа заметалась, просясь на волю. Я стиснул зубы и заставил себя сесть и смотреть на родной подъезд, на родной этаж и физически ощущать огонь с правой стороны двора – там, за домом у остановки зарезали отца.

Надо всё пережить. Надо всё принять и отпустить. Раз и навсегда. Прошлого нет. Есть сегодня. Здесь и сейчас.

Закрыл глаза, и два образа встали на чёрном фоне: мать и отец.

Улыбаются. Отец по-спецназовски, с прищуром, мать открыто, тепло.

Боль!!!

Зачем? Зачем пришёл сюда терзать себя?

Вспомнить и забыть. Принять и отпустить – ответил сам себе как бы с другой точки зрения. Когда нет собеседника – создаешь воображаемого. Одиночество учит.

Поднялся со скамейки и почти нос к носу столкнулся с Алексеем и Александром. Те странно замерли. Застыли, не зная, чего делать. Шли от дома и не замечали сидящего на скамейке. А теперь, когда поднял голову, разглядели что за гость в «их» дворе.

– Пацаны, рад вас видеть! – я приблизился и протянул руку.

Саша молча отшатнулся. Лишь взгляд отвечал на все вопросы. Холодный и бескомпромиссный.

Значит, не принимает меня в новом положении.

Я повернулся к Лёхе – тот же взгляд.

– Шёл бы ты отсюда, убийца, – пробурчал не своим голосом начинающий хакер. Отстранённым. Поставленным так же искусственно, как стена между нами. Что им наплели из новостей?

– Вы чего, пацаны? – хотелось всё объяснить и доказать.

– Иди, иди, душегуб бездомный, – добавил Саша как бездомной псине, которую можно было пинать без осуждения обществом.

– Я ж… за… отца… – ком встал в горле. – Вы…

– Не понял, что ли?

– Проваливай!

Двое стояли, скрестив руки на груди.

Им было так просто судить. И ничего нельзя доказать. Всё читалось на хмурых лицах. О моём состоянии могли рассказать лишь глаза. Зеркало души не обмануть. Да только не смотрит никто в глаза. Они слишком человечны, чтобы смотреть в глаза убийце. На мне скверна крови, а они белые и пушистые. Убивающий солдат на войне считается героем, а человек, защищающий свою жизнь или жизнь близких в обычных обстоятельствах, вне военных действий – проклятый убийца.

Им ни за что не понять, пока судьба не столкнёт с подобным. А пока не с чем сравнивать – делают выводы.

По сердцу резануло новой бритвой. Больно кольнуло. Я ошибся даже в тех, кого считал новыми друзьями. Глаза намокли и по щекам потекли молчаливые слёзы. Разбитый и поверженный, на негнущихся ногах я побрёл домой, обходя по кривой место убийства отца.

Сучья жизнь!

Молча побрёл остановку за остановкой, пока не вернулся в расположение трёхэтажного здания. Мой дом – детдом. Точка. Я это принимаю. Принимаю ситуацию такой, какая она есть. Другой нет.

Остаток дня со мной не решалась заговорить ни одна живая душа. Обречённые глаза убийцы не сулили заговорившему ничего хорошего.

Ночью снились ужасы и… Людмила.

Понятия не имел, чего бояться больше.

* * *

Остаток августа пролетел неестественно быстро, словно включили перемотку, как на старом VHS-видеоплеере. Повеяло ранними холодами. Я снова не замечал времени и проходящей вокруг жизни. Пусть течёт, как текла. Ни во что больше не вмешаюсь. Даже прекратил таскать гопов на зарядку. Только Кефир занимался со мной по собственному желанию. Он, как будущий студент, хотел подтянуть форму и порядком скинул вес. Прокачивался на глазах. С каждым днём было всё меньше и меньше желающих было упрекнуть за полноватость и длинные волосы.

Тридцать первого августа нас собрали в коридоре и раздали одежду межсезонного периода. Как самый неопытный, я пришёл за раздачей в числе последних, и то, что получил, было либо короче, либо длиннее необходимого на пару размеров. Разумно разыскав таких же обделённых, поменялся с ними одеждой. Выдать одежду «под галочку» не означало, что её выдавали под каждого конкретного воспитанника.

И раньше не был привередливым - всё-таки деревенский - а теперь такие слова как «поношенное», «фасон» и «стиль» выветрились из головы напрочь. Одежда по размеру – вот что было идеалом против всех цветов и украшений вместе взятых.

На следующий день вместе с немногочисленными безликими ровесниками и ордой малышни меня отправили в школу. Добывать знания. Припоминая, насколько тяжёл полный комплекс школьных знаний, я почти подрался за добротный рюкзак. Этот «артефакт» мне достался чудом. Искренне благодарен тем людям, которые собирают одежду и вещи и отдают в детские дома, чтобы, такие как я, могли учиться и… жить.

Рюкзак был классным, хоть и старым. Под стиль «милитарист». В таких хоть в поход, хоть в побег.

Добредя до школы в компании малышни, я погрузился в другой мир. Школа была большая и просторная, четырёхэтажная, не то, что наш двухэтажный сарай в деревне.

Дети курили прямо на крыльце, изредка, приличия ради, пряча бычки от немногочисленных учительниц или толстого охранника, который иногда показывался на крыльце, бурчал и уходил на сторожевой пост – сидеть на скамейке внутри здания, напротив входа. У нас в деревне народ был попроще, курили только в туалетах на улице за территорией школы. Канализации деревенская школа не имела.

Подходил час линейки, и курильщиков разогнали. Нарядные дети всех возрастов столпились на пятачке перед входом в школу и выстроились по классам. Мы, дети из детского дома, выделялись на фоне модных пиджаков и платьев старыми кофтами, майками. В лучшем случае – джинсами. Меня сразу же приняли за своего пацаны из неполноценных семей. По коротким разговорам и обрывкам фраз, я понял, что жить в семье алкашей – то же самое, что жить в детдоме. Но раз на раз не приходится: то бьют, то конфетами балуют.

Чёрт возьми, как я рад, что жил в деревне в обычной рабочей семье. Почему раньше не ценил? Не с чем было сравнивать? Для смены ценностей, перестановки приоритетов всегда важно сравнение.

Зазвучала жуткая музыка коммунистических времён. С музыкой везде одинаково плохо. Репертуар одинаков от класса к классу в любой школе.

Подставу понял не сразу. Шутки ради или по настойчивой просьбе Аркашки, меня записали в класс для умственно отсталых. Теперь я состоял в числе одиннадцати человек в особой касте неприкасаемых. Те упорно терроризировали бедную учительницу весь урок, да так, что та сорвала голос.

На втором уроке, как только училка покинула класс, вместо того, чтобы хором пойти в библиотеку за учебниками, двое одноклассников тут же решили испытать меня в качестве мишени. Что выступало в качестве снарядов? Да всё, на что ляжет взгляд.

В числе прочего в воздух взвились новенькие или покрашенные стулья.

Один прилетел мне в голову, бросив на пол под дружный смех малолетних дебилов.

Взявшись за окровавленную голову, я ощутил перемотку, как стал про себя её называть. И на этот раз повернул голову на угрозу за пять секунд до этого.

Те, кто кинул стул, даже выражений лиц не поменяли. Как само собой разумеющееся. Увернувшись, я испытал шок. В детдоме такого не было.

Увидев угрозу, рефлексы взяли своё – увернулся от первого стула. Тот развалился на части, ударившись о классную доску. Второй стул задел измученное плечо и вдобавок ко всему разбил стекло на входной двери.

– Слышь, ебанутый, лови! – обронил я, кинул пенал в лицо одного, отвлекая, а второму метателю стульев сломал нос. Не избежал этой участи и первый.

Бил коротко, без эмоций. Наверное, так действуют профессиональные военные.

Поднялся крик, лица дебилов исказились в боли и ужасе. Отшатнулись, попадав на пол. Отпор им давали редко. А теперь из мучителей они превратились в жертвы.

Зачем таких вообще набирают в обычную школу? По первому уроку русского языка, который я провёл с ними, понял, что в десятом классе им только азбуку проходить. Они опасны для школы. Опасны для общества в целом.

Плечо после удара запульсировало болью. Что-то там всё-таки неправильно срослось после драки в деревне. Если это так, то мне конец – гопники задавят в комнате при первой возможности, едва увидят слабость. Мне нужны силы, мне нельзя иметь больное плечо! От этого зависит выживаемость. Ещё Аркаша вот-вот поманит своих «чёрных риелторов». Он почти в открытую об этом говорит.

– Что за дела, Мирошников? – ворвалась в класс разгневанная учительница.

– Ирина Прокопьевна, рыжий разбил Денису нос.

– И Роме.

– И цветок он разбил.

– И стульями кидался!

Поток лжи потёк рекой, выдавив лишь кривую усмешку. Против меня сразу ополчился весь класс. Одиннадцать отмороженных типов показывали, что их стая меня не принимает. Хотя бы потому что я был единственным, кто не донимал учительницу.

Чем больше врали, тем больше во мне вскипал гнев, жажда справедливости. Даже не смотря на плечо, закопал бы их всех. Но спорить со всеми сразу было бесполезно. Надо было искать другой подход.

Как выбраться из этой ситуации? Одно неверное слово и потеряю человечность в глазах учительницы. А хочется просто справедливости.

Так, рыжий, возьми себя в руки и потуши гнев. Спокойствие, только спокойствие.

– Ирина Прокопьевна, могу я с вами поговорить у директора?

Она опешила. Обычно она вызывала к директору. А тут её уговаривал ученик.

– Да… конечно.

Вот и разговор пять минут спустя. Нас четверо: директриса, учительница и одна из трёх завучей школы. Три немолодые женщины, повидавшие многое в жизни, в том числе и тысячи учеников. Они видели, что я не вру. Рассказываю всё, как есть. Издержки профессии могли сказать опытным глазам, врёт ученик или нет. Куда там ясновидящим.

– …вот почему Аркадий Петрович и попросил подкинуть меня в этот класс. – Закончил я свою повесть, растянувшуюся на весь второй урок.

– Так это ж статья! Надо в полицию! – возмутилась директриса.

– Не выйдет. Дети не дадут показаний, – ответил я, вспоминая запуганное лицо Людки.

– Ты дашь.

– Я не дитя… я… осуждённый. Хоть и условно, – для самого звучало, как приговор. Вроде оправдали, а вроде клеймо на лоб. До конца не понять.

– И что ты предлагаешь? – подала голос завуч.

– Переведите меня в нормальный класс. Я не конфликтую, если меня первого не трогают. К тому же, я не дурак. И уровень знаний, если и не на высоте, то не на полу. Конечно, деревня и город различаются показателями знаний, но я постараюсь наверстать, как смогу.

– А разбитое стекло? – всё же спросила Ирина Прокопьевна.

– Денег нет на стекло, но руки на месте. Помогу подчинить и вставить всё поломки, кроме необратимых. – и добавил, сочувствуя. – Правда, цветок уже не вернуть.

– Но ты ведь им носы сломал.

– Я просто сделал то, о чём вы давно мечтали, – устало потирая потревоженное плечо, ответил я, глядя как взгляды училок потеплели.

– Ладно, иди учебники получай, а мы тут посоветуемся, – ответила директриса, и я скрылся за дверью.

Разговор за дверьми так и остался для меня секретом, но после того, как получил кипы учебников в школьной библиотеке, всё равно пришлось большую часть менять – перевели в нормальный класс, на обычную программу.

Последний урок уже досиживал в школе с обычными детьми. Тут я походил на волка среди овец: холодный взгляд, каменное лицо, старая одежда, отсутствие сотового – забрали в больнице, да потеряли. И денег нет. Никаких карманных. Ответы только на прямые вопросы и никаких разговоров. Ни с кем. Отвечал только на вопросы учителя. В итоге там гений среди балбесов, а здесь одиночка среди толпы.

Теперь я просто учился и как мог, старался не обращать внимания на насмешки более удачливых сверстников. Те понятия не имели, как им по жизни повезло. Просто пресекал тычки и упрёки, которые явно старались меня принизить. Хватило одной драки за школой, чтобы желание тюкать «бездомного» пропало.

К концу недели на школьном фронте стало гораздо проще существовать.

Но словно в противовес затрясло «тыл».