Часть первая: "Зачин". Глава 5 - Ночная весть

Не спалось. Нервы и расшалившаяся фантазия говорили, что ночью меня придушат подушками или порежут. Впрочем, два складных ножика найти в комнате удалось. Но сколько ещё опасных для жизни вещей припрятано? Мстить будут жестоко.

Нет никого жестче детей… Особенно тех, кто уже считают себя взрослыми.

Перевернулся на другой бок, прислушиваясь к звукам тёплой, шумной улицы. Там разрезали воздух лишь шумы трассы, слонялись полуночные гуляки и ярко светила луна. Почти полнолуние. Яркое, близкое, но такое недоступное молочное око. Хоть волком вой.

Скоро и начну.

Устал как собака – всё равно же родственник волка, потомок. День был долгим, нервным и изматывающим, а сон всё равно не шёл. Вроде и не храпит никто и форточки настежь. Проветрили всю вонь комнаты жарким, но чистым воздухом, да и пацаны дружно взяли тряпки и два часа добропорядочно оттирали каждый уголок.

Хотел их утомить – утомил.

Паше было всё равно, где жить. Под его началом презирали любого, кто пытался даже заправлять кровати. Загадили такой идеей всю комнату, доморощенные идеологи. Не люблю грязь. Если во главе группы свинья, то все прочие «животные» тоже вскоре начинают вести себя по-свински. Значит, не зря в рыло получил. Едва бывший авторитет оклемался, тут же первым примером стал показывать, что чистота – это хорошо. В конце концов, он логично догадывался, что поползать с тряпкой вдоль кровати удобнее, чем обрести сломанные ребра. Зато спали теперь в чистой комнате и не задыхались. Воспиталки просто выпали в осадок, когда Рябой в качестве гонца запросил для всей комнаты чистое бельё. Выдали в течение нескольких минут. Ранее подобного рвения к чистоте спецкомната не проявляла, и буквально силком приходилось загонять в душевые перед проверками.

И вот все спали. Кроме меня.

В коридоре послышался вскрик. Повторился. Жалобный, плачущий.

Прислушался. Через некоторое время крик притих, но вскрики стали почти ритмичными.

Быстро растолкав ближайшую ко мне кровать с Кефиром, я пробурчал сонному соседу на ухо:

– Кефир, что за дела в коридоре?

– А? – сонно буркнул толстячок, не понимая, во сне он ещё или уже наяву.

– Кто там ревёт в коридоре, говорю? – повысил я голос.

– А, ну так это дрек Женьку пялит или Светку… Хотя не… Людкин голос. Точно. Людкин.

– Чёго? – мне показалось, что ослышался или не так понял. – Девчонку насилует?

– Ага, ебёт, – подтвердил Кефир, снова погружаясь в сон.

Невольно вспомнил темноволосую девчушку, курящую на подоконнике, когда зашёл в комнату. Пацаны сказали, что темноволосая и была Женькой. Вторая, русая – Светка. А что ещё за Людка? Если не взяли в компанию в комнату, значит ещё моложе. И как молнией резанула по голове. Они же ещё совсем-совсем молодые! Лет тринадцать-четырнадцать.

– Этот лысый урод насилует малолеток? – закипая, переспросил я, в последней надежде, что понял всё не так.

Это ведь…это ведь… неправильно!

– Ага. Аркаша сегодня лютует, – буркнул толстячок и перевернулся на другой бок. – Слышь, как старается.

– Ты чё несешь?! Он насилует малолеток, а вы спокойно спите?

– А я что сделаю? Он уже всех девчонок перепортил. До младшей группы разве что не добрался. Но, чем старее, тем моложе любит. Скоро доберётся. Пацанов тоже пару раз… Ну, я сам не видел, но ребята слышали, рассказывали.

– Пиздец, а воспиталки что?

– А что воспиталки? – встрепенулся Кефир, повернувшись ко мне. – Своих у них проблем, что ли мало? Никто с работы вылетать не хочет. Молчат в тряпочку, да и всё. Менты нам всё равно не поверят.

Я подскочил с кровати. Надел шорты, кроссовки на босу ногу и направился к двери, на ходу бормоча:

– Помоложе, значит. Что ж, будут ему помоложе…

– Гарик, ты куда? – догнали слова длинноволосого.

– Череп лысый полировать, – бросил я через плечо и вышел в коридор.

Дверь небольшой подсобной комнатки была приоткрыта, горел свет. Старик, опустив штаны, лихо работал тазом, удовлетворяя свою похоть. Он не особо скрывался от персонала.

Людка лежала на скамейке, вскрикивая при каждом движении. По щекам текли слёзы. Сдерживалась, чтобы не разрыдаться во всю мощь. Левая щека горела огнём – пощёчину Аркаша залепил при первой же попытке к сопротивлению.

– Ломаться она будет. Ишь ты… – приговаривал Аркадий.

Я приоткрыл дверь и молча подошёл к шакалу. Так же молча схватил за шею и откинул к стене. Директор, запутавшись в штанах, отлетел от скамейки и грохнулся на пустые вёдра, горшки и швабры. Закричал вместе с поднявшимся грохотом, стараясь натянуть штаны.

– Что, сука, на ночь развлечение нашёл? – обронил я и пнул прямо в пах. – И управы на тебя никакой нет? Подмял всех под себя? Бессонницу лечишь? Пидрила старый!

Людка, прикрывая грудь рукой – прикрывать особо нечего, совсем молодая – поднялась со скамейки. Собирая одежду, не переставала лить слёзы. Проглатывая комья в горле, девчонка закачала головой, зашептала:

– Не надо, рыжий, не надо… Будет только хуже.

Я склонился над директором детского дома, зло шепча:

– Что, запугал детей, выродок? – надавил на пах подошвой. – Всех запугал?!

Он взвыл, понимая, что может быть никогда больше не возникнет желания забирать девчонок одну за одной из ночных комнат.

– Тоже мне нашёл себе гарем. Долбанный шейх! Ебанулся в край что ли?!

– Тебя посадят! – вскричал насильник Аркаша, резко вспоминая, кто он и что из себя представляет. – Ты осужденный! Одна статья есть, вторую пришьют.

Я повернулся к Людке, обронил:

– Бери одежду и дуй в комнату. Большего такого не повторится. Никогда! Ни с тобой, ни с какой-нибудь другой девчонкой. Так им и скажи. И не бойтесь. Вас много – он один.

Девчонка кивнула и выскочила в коридор, всё ещё прикрывая грудь. Перед Аркадием Петровичем не прикрывала – он был для неё всего лишь бездушным негодяем. Его не стеснялась. А меня стыдилась. Значит, не развращена изнутри. Человечности в ней гораздо больше, чем в директоре. Не всю выпила жизнь. Но этот урод сейчас за всё ответит, пусть даже меня снова посадят!

Я склонился над Аркашкой:

– Чего? Посадят? – на миг ослабил натиск. – А что ты им скажешь, маньяк? Скажешь тебя избил воспитанник в процессе изнасилования тобой малолетки? А? – Я вновь усилил натиск. – Или скажешь, что яйца тебе оторвали по чистой случайности? Через забор не смог перелезть без последствий?

– Дурак ты. Это ты насиловал. – он улыбнулся. - Я тебя отгонял!

Острое желание убить, произвести месть здесь и сейчас едва не накрыло с головой.

– Сейчас я тебя пиздеть то разучу! – я вновь усилил натиск. – Без яиц то врать не получится. А где яйца? За дверь зацепил? Или тряс направо и налево и сами отвалились?

Он застонал.

– Люди то тебя не поймут. Ни здесь, ни там, на том свете силы, какие бы они не были, тоже не поймут! – воскликнул я. - Ну что же ты, Аркаша? Скажи мне, как всё было. Расскажи, пока черти тебе в котёл не нассали.

Он мычал, лицо багровело от боли. Все попытки убрать ногу я пресекал ещё большим натиском.

– Всё! Пусти! Забудем всё!

Посмотрел в глаза, прихватив голову в обе руки.

– ТЫ НЕ ТРОГАЕШЬ БОЛЬШЕ ДЕТЕЙ! ПОНЯЛ?!

– Понял.

Мне хотелось пинать, бить, избивать, изливая всю накопленную внутри ярость, боль, обиду на несправедливость своей жизни и жизни тех, кто попал в этот детдом.

Но держался. Один хороший удар и этот урод провалится в ад, но я тоже попаду в ад. Только другой – тюремный. Снисхождений учитывать не будут. Стоит ли менять шило на мыло? Если здесь ещё есть шанс: доживу до совершеннолетия, заберу квартиру и устроюсь на работу, то одним лишним ударом могу перечеркнуть этот вариант красной полосой. Поставлю на себе же крест. Зачем?

Убрал подошву.

– Живи, сука. Я ещё посмотрю, что с тобой сделать… Но детей ты больше трогать не будешь в любом случае. Иначе сам по кругу пойдёшь. Понял?! Пацаны на тебя давно зуб точат. Отыграются по полной. Ты понял меня, ублюдок?!

– Понял, – прокряхтел Аркаша.

Даже не стал угрожать. Странно. Растерялся что ли? Или действительно за яйца опасается? Вряд ли. Староват. Утром придёт в себя и начнёт «пресс».

Пожалею же, обязательно пожалею. Но я не такой, как он. Не запущу зверя в душу глубже положенного. В конце концов, теперь у меня появились кое-какие обязанности. Я должен защищать невинных. Кто ещё спасёт этих девчонок? Миру давно на них плевать.

– В твоём возрасте о женском поле вообще пора забыть. К переходу в другой мир готовься, о душе подумай.

– Иди ты, – отмахнулся Аркаша.

Я вернулся в комнату и рухнул в кровать, погружаясь в сон. Перед тем как уснуть, на грани сознания докатился шёпот Кефира:

– Ну и нажил же ты себе неприятностей, рыжий. Не завидую.

– Заткнись.

Кефир обиженно замолчал, повернулся на другой бок и укрылся простынёй с головой. А у меня сил не осталось даже шорты снимать, только кроссовки скинул.

Если кто задумал покушение в эту ночь – пусть режут. Сил больше нет. Надоело всё.

Устал…

Завтра предстоял новый день.

** *

Утро начал с зарядки на улице. Прихватил с собой всю комнатную компанию. Кто ещё займётся здоровьем гопов, если не я? Бурча, кряхтя и усиленно матерясь, те заправили кровати и стройным шагом направились дышать свежим, бодрящим воздухом.

Я выдержал тяжёлый взгляд каждого, не отвёл глаз, всё-таки вожак. Пусть знают, кто главный. Иначе бунт.

– Вам стоит поправить здоровье, иначе Аркаша и за ваши задницы возьмется. Не западло зарядку делать. Всем понятно?

– Понятно. – буркнул Кефир за всех.

Когда всей компанией прошли мимо Аркадия Петровича, тот побелел, лицо вытянулось, как у удава. Услышал.

– Вот черти, – прошептал директор и поспешил скрыться в кабинете. Походка его была зажатой. Шёл так, словно сжимал бёдрами мячик. Порядком напоминал беременного пингвина.

Пацаны поржали.

– Лихо ты его, – заметил Паша.

– Подошва моего кроссовка и придала эту походку. На всю жизнь запомнит, педофил престарелый. Ещё только один косой взгляд в сторону девчонок, череп отполирую, – пообещал я грозно.

Воспитательницы окаменели, при виде «рецидивистов», спешащих на улицу. Погода была замечательная. Поднимающееся из-за дальних домов солнце и чистый от облаков горизонт с полным отсутствием ветра обещали пустынный зной. То, что надо для зимы внутри души. Завалиться бы на берегу речки и загорать, румяня кожу. И ни о чём не думать. Да до ближайшей речки, наверняка, не один десяток километров. Город, одним словом. Да и кто отпустит? Дрек после вчерашнего даст разрешение на прогулки только под дулом автомата. Этот просто растерялся. Да так, что на зарядку отпустил. И то смотрит из окна безотрывно. Воспиталки тоже пасут, лишь прячутся за занавесками окон.

– Надзиратели, мать их, – буркнул Копчик.

Больше всех упорствовал зарядке Паша. Бывший авторитет пытался вернуть себе былое могущество и бубнил, что блатным западло делать зарядку. Тем самым он пытался отбить себе бывших союзников. Кефир, Жека и Кот не горели возвращением к прошлому и ритмично махали руками-ногами на свежем воздухе.

– Кто блатной? Ты блатной? Ты знаешь, кто такой блатной? – я без замаха врезал ему под дых, чтобы понимал различие между «блатными» и «косящим под блатного».

В древне на соседней улице жил дядя Поликарп. После ГУЛАГа и зоны, тот вернулся в родную деревню и жил по-простецки, стараясь выжить из себя прошлое. Оно ему осточертело – полжизни провёл за решёткой по иным законам. На пальцах Поликарпа были наколки перстней – признак могущества там, по ту сторону решётки. Он то и был блатным и, наверняка, коронованным авторитетом. Седой дядя никогда об этом не распространялся. И нам, как пацанам, досаждавшим его бесчисленными вопросами «а как там, на зоне?», оставалось только гадать. Но об определении слова «блатной» я догадывался. И прыщавая рожа Паши под это определение никак не походила. Попадёт к действительно блатным и ему не жить.

Так пусть лучше получит под дых сейчас, чем потом заточку в бок.

Пацаны замерли, не сводя взгляда с Паши. Жалеют, что ли? Ну-ну.

– Кто готовится к жизни на зоне заранее, пусть привыкает следить за словами. Пригодится. Кто не желает за решётку – продолжайте зарядку, – отчеканил я, а про себя подумал, что «быков» на зоне тоже хватает. В «шестёрках» в основном ходят. Бицепс мозг заслоняет. В авторитеты не пролазят.

Жесткость была оправдана. Ребята замахали руками-ногами в два раза быстрее. Может и будет толк. Главное палку не перегнуть с этим воспитанием.

После зарядки настал черёд завтрака. Вопреки ожиданиям, трапеза оказалась довольно сносной, даже маленькие кислые яблоки выдали. Живём!

Большего всего в детском доме хотелось жрать. Пресная еда голода не утоляла. Лишь отодвигала, заглушала на время.

Я сидел вдали от всех за отдельным столом. Слухи разлетаются быстро. Шёпоток, слушок и вот весь детдом от мала до велика, знает и о вчерашней драке, и о ночном случае. Знают и молчат. Месть Аркашки страшна. Запугал всех старый сукин сын. По глазам детским видно. Даже Людки в столовке нет. Вряд ли горит желанием встретиться со мной на глазах у всех. Как раз две мелкие девчушки утащили со столовой в комнату тарелку каши, хлеб с маслом, стакан чая, да яблоко. Ей. Кому же ещё?

От мыслей отвлёк Паша. Вырос перед столом, ехидно скалясь. Всем видом напоминал мне шакала. Почему некоторых людей просто хочется избить за один вид?

– Рыжий, тебя Аркадий Петрович зовёт.

– Убрал улыбку, а то зубы растеряешь, – коротко бросил я и поднялся из-за стола. Резкий почти незаметный удар-тычок выбил из Паши дыхание. Я резко посадил его на свой стул отдышаться, шепча на ухо. – Для тебя я исключительно Игорь Данилович. Усёк?

– Да.

Прогулка до кабинета директора была не долгой. И столовка, и сам кабинет были на первом этаже. Вошёл без стука. Не здороваясь – буду я ему ещё здоровья желать – сел напротив.

– Как это понимать, Мирошников?! – повысил голос Аркашка.

– Хули ты орёшь, селезень любвеобильный? Яйца болят? Так это мы мигом исправим, – я поднялся и направился к нему, обходя широкий стол. – Где у тебя ножницы?

Аркашка растерял весь напор. Голос изменился, стал тревожным и взволнованным:

– Не подходи! Сядь… – и добавил почти шёпотом. – Прошу тебя, сядь.

Я приблизился ближе, втирая костяшки пальцев в лысину старикану. Больно и доходчиво. Но лысине образовалось красное пятно. Чтобы больше не думал на меня повышать голос.

– Просишь, значит? А дети тебя как просили? «Аркадий Петрович, не надо! Не надо!». Или называли тебя дядей Аркашей? А? Тут в детдоме есть вообще хоть один человек, кто тебя любит?

Я снова вдоволь зачесал лысину маньяку. Синяки на весь череп обеспечены. Или кепку оденет или придётся придумывать историю с падением кирпича или утюга. На самом деле мне искренне хотелось ему что-нибудь сломать, но ярости, как вчера ночью, не было.

Всё суд должен решать, всевидящая Фемида. Вот только по глазам детей в столовке понял, что никто показаний не даст. Придётся брать весы богини правосудия в свои руки. Та всё равно не видит с этой самой повязкой на глазах.

Только без крови. Надо что-нибудь придумать. Надо стать умнее.

Думай, рыжий, думай.

Вернулся на стул и вперился в Аркашку неумолимым взором. Тот охал, держась за голову, бубнил проклятья.

– Да какие ещё проклятья, Аркаша? Разве может быть что-то хуже, чем теперь? Чего звал-то? Говори или расстроюсь.

Директор выдвинул верхний ящик сбоку от себя. Я напрягся. Мало ли что он там достанет. Но тут же расслабился, допустил мысль, что, если он достанет пистолет и пристрелит меня, это будет не таким уж плохим финалом. А его всё-таки посадят.

Но Аркашка достал лишь бумаги, придвинул ко мне поближе.

– И что это? – безразлично спросил я, не прикасаясь к листкам.

– Бумаги на твою квартиру, – Аркашка изобразил лицо рецидивиста. Таинственно начал, сложив пальцы в замок. – Я вот что подумал. Тебе здесь жить ещё несколько лет. Ты мог бы за это время неплохо заработать. Не только ты… МЫ могли бы неплохо заработать. Квартиру можно сдавать внаём и с этого иметь неплохой заработок. Конечно, часть я возьму себе. Но и ты в накладе не останешься. К тому же, я переведу тебя в лучшую комнату, посажу на усиленное питание. Как тебе? А от тебя требуется только переоформить кое-какие бумаги.

– Да ты совсем за дурака меня держишь?!

Такой «шпалы» он не получал никогда. Резко подскочив из-за стола, я припечатал по лысине такой шлепок средним пальцем, что Аркашка отлетел вместе со стулом, треснувшись затылком о шкаф за спиной.

– Я, по-твоему, совсем без мозгов? Ты хату у меня отобрать хочешь, а я по миру пойду? – Я медленно обошёл край стола, намереваясь задушить это существо, называемое человеком. – Или в общагу институтскую? Зуб даю, что я не первая жертва.

– Нет, нет! Ты не так понял… Не так понял, – запричитал Аркашка. – Я хочу лишь помочь тебе заработать. Да, заработать на дальнейшую жизнь.

Поднял и затряс за воротник.

– И скольким ты так «помог», добродетель?

Снова захотелось треснуть этим лысым черепом о батарею и покончить с этим раз и навсегда.

Заставил себя разжать пальцы.

Нельзя! Нельзя становиться таким, каким меня хочет сделать жизнь. Стать моральным уродом – последняя грань, за которую не могу перейти.

Больше не глядя на это чудовище, я вышел из кабинета, хлопнув дверью так, как никто и никогда до меня.

Внутри всё бурлило. Мысли метались, как разогретые атомы. Добрался до подоконника на втором этаже, присел и погрузился в раздумья, пытаясь успокоиться и взять себя в руки.

Значит, Аркашка занимается не только педофилией. Ещё и на жизнь решил заработать. Квартиры сироток распродаёт, если таковые имеются. Что ж, даже не знаю, повезло ли мне иметь подобную. Не отстанет же! Старый, лысый динозавр теперь не успокоится, пока не добьётся подписания бумаг.

Так, что он может сделать? На что способен? Если и не удастся подговорить всех ребят сломать меня, то призовёт кого-нибудь со стороны. С квартирами в одиночку не работают. Наверняка, есть сообщники.

Перед глазами появилась мелкая девчонка, защебетала:

– Гарик, тебя Людка зовёт. Она в женском туалете на третьем этаже. Заходи, не бойся.

– Чего? Людка? В женском туалете?

– Ага.

Наградить, что ли, захотела? Нет уж, нет. Нет! Я не хочу быть даже отдалённо похожим на Аркашку. Никакой любви по туалетам и подсобным помещениям. Что за воспоминания останутся от первого раза?

– Занят я. Пусть не ждёт.

– А когда тогда?

– Никогда!

– Дурак ты, она же тебя полюбила! Ты же как принц на белом коне.

– Не надо мне такой любви, – ноги сами понесли на улицу.

Хреновый из меня принц.