Часть первая: "Зачин". Глава 3 - Излом

Городские улицы собрали за день всю духоту и медленно остывали в свете фонарей. Ночи в июле тёплые, короткие. Гуляй хоть до утра – не замёрзнешь. Я и гулял, устав от мёртвого света монитора. Лёха довольно быстро показал все возможности Интернета. Отличный друг, избавил от болезни ламерства и разъяснил истинное значение этого слова. Ну не понимаю я ничего в компьютерах, чего делать? Учиться!

И кредит всё-таки не плохая вещь. Часть средств за компьютер отдал сразу, а с остальной частью рассчитывал расплатиться в ближайшие два месяца работы курьером.

Отец шёл с остановки навеселе. Позвонил на сотовый. Сказал, что завёз шефа после банкета к любовнице и автомобиль оставил там же. Просил встретить, так как не спал два дня и порядком устал. Голос родителя был полупьяный, и я мог только гадать, как же он довёз шефа до любовницы? Наверняка, его спецназовская выправка. Папашка у меня волевой. Как не помочь родителю? Конечно, встречу.

Только, зачем поехал домой? Колчиков Старший мог оставить телохранителя или «секьюрити» – как принято говорить в обществе с галстуком – и при себе. Постелил бы на коврике, а утром оба вернулись бы домой вместе. Но Михаил Михайлович видимо решил посвятить ночь любовнице наедине.

Третий лишний, понятно.

Отец был не в восторге от своего нового работодателя. Называл его за ужином скользким типом, но в подробности не посвящал, только хмурился и уходил от темы. А от такой работы почти перестал улыбаться. Но раз деньги сосед платил исправно, и было на что дома делать ремонт, в детали я не вдавался. По мне так лучше в джипе по городу кататься, чем лезть на столб с кошками с проводками под мышкой на ветру.

Семью соседа я за полтора месяца так и не видел. Если есть Старший, то должен быть у него и младший сын Михаил. И жена, раз от неё к любовнице шастает. Это логика, от которой не так легко избавиться. А с другой стороны – лето. Свалили на какой-нибудь Кипр и в ус не дуют. Чего им в городе на каникулах-отпусках делать? Путешествуют люди.

Старший телохранитель, он же – глава охраны, это нормальная работа. Только отец мрачнел день ото дня. Вслух о проблемах не говорил, отмалчивался, как подобает деревенскому мужику. Но я видел, что что-то не клеится. У бизнеса в стране тяжёлые времена. Или увидел больше, чем хотел? Зачем мне ломать над этим голову. Захочет – расскажет.

Но не расскажет. Мужик сам решает свои проблемы. Психологи – для нищих духом.

Ноги бодро несли к остановке. Нёсся вприпрыжку, вдыхая тёплый воздух. За месяц тягловой работы так привык носиться с большим тяжёлым рюкзаком, похожий на ниндзя-черепашку, что без него практически летел над землёй. Стоило взять баскетбольный мячик, и положил бы его в кольцо сверху с прыжка.

Почти у цели. Фонарь невдалеке осветил уличную потасовку: четверо парней студенческого возраста обступили мужика и вели просветительные беседы. Ветер доносил обрывки фраз на повышенных тонах. Говорили точно не про погоду. Я хотел обойти компанию по кривой траектории, но сердце тревожно кольнуло. И ноги сами пошли по прямой, ускоряя шаг с каждым последующим.

Издали заметил, что мужик поразительно похож на отца.

Что за дела там творятся?!

Почти побежал. Отчётливая картина перед глазами словно замедлилась. Все мои дальнейшие кошмары состояли из этой сцены, которая отпечаталась в мозгу калённым клеймом.

Отец отрицательно покачал головой на не услышанный мной вопрос и один из студентов коротко дал ему под дых. Спецназовец согнулся от резкого неожиданного удара – попали в солнечное сплетение – но почти сразу, заглушая боль, двинул апперкотом в челюсть обидчика и даже успел локтем сбить с ног ещё одного товарища.

Тут же двое бросились под руки, лишая манёвра. Я не разглядел ножей, но по резким движениям рывками снизу-вверх понял, что скорая не поможет – не успеет.

Адреналин побежал по венам.

Я отдалился от отца на сотню метров и вновь увидел, как спецназовец согнулся от удара в солнечное сплетение, поднялся и двинул апперкотом в челюсть одного, сбил локтем другого. Двое бросились под руки, лишая манёвра. И вновь на свет были извлечены ножи.

Проклятые пять секунд! Я не успевал ничего сделать…

Как после установит судебная медицинская экспертиза: два небольших складных ножичка успели нанести одиннадцать проникающих колотых ранений, прежде чем мой крик разлетелся по улице, и подошва врезалась в поясницу одного из убийц.

Убийца упал, а я словно стёр из памяти дальнейшие события.

По-научному это называется «состоянием аффекта». А по мне, так просто – ярость. Безграничная и беспредельная, когда перед глазами одна сплошная кровавая пелена.

Месть! Месть за насильно отнятую жизнь близкого человека!!!

Провал в памяти…

Очнулся чуть позже. В руках был отобранный ножик. Двое парней, лёжа на земле, истекали кровью. Ещё двоих соучастников и след простыл.

Их так и не найдут. Скрылись из города в тот же день.

Выронив ножик, я склонился над отцом. Руки и губы дрожали, не знал, что делать и как быть. Бормотал, не помню, что. Бессознательная чушь, не имеющая значения.

А батя просто умирал. Багровая лужа растекалась по асфальтовой дорожке невероятно быстро. И это не было нелепой кинолентой. Этот ужас поселился во мне.

Я НЕ УСПЕЛ!

Только схватил за тёплую руку. Приблизился к лицу. Железный Данила даже не успел ничего сказать. Разве что взглядом. Но в темноте и состоянии шока много не разглядеть.

Кровь потекла по щеке.

– Отец!

Блестящие глаза застыли пеленой смерти.

– ОТЕЦ!!!

Три из одиннадцати ножевых ударов пронзили сердце, не оставив и шанса.

Рука похолодела.

Я перестал ощущать мир вокруг. Комом сдавило горло, грудь. Слёзы потекли по щекам бесшумные, горькие. Хотелось набрать воздуха и зареветь в истерике, но воздух, словно забрали.

Шок: потерять самого близкого человека и переступить некую грань, лишив жизни убийц.

Я убил людей!

Мир померк окончательно. Впервые в жизни потерял сознание. От бессилия и отчаянья, что уже ничего не изменить. Внутренний предохранитель выкинул из тела, чтобы не сгорел весь организм от всего пережитого…

Очнулся в одноместной палате с привязанными руками. Не пытался дёргать руками или просить развязать. Мне было всё равно. Мало ли кто там вызвал скорую и полицию. Пусть сами разбираются. Главное, что бати больше нет! Всё прочее не имеет значения.

Мир потерял краски и посерел, став почти монохромным. Вместе с красками ушли и вопросы.

Сутки меня держали в неведении. Да я ни о чём и не спрашивал, безропотно принимал уколы и лекарства. Погружался в полудрёму и просыпался в поту от собственного крика.

Это была жуткая ночь. Кошмары следовали один за другим. В перерывах между ними я словно висел в пустоте. Сознание никак не хотело принимать действительность. Как такое возможно, что бати больше нет?! Почему не хватило перемотки? Сколько мне дали, чтобы изменить будущее? Почему только 5 секунд? Почему не больше?

Стоило закрыть глаза, и видел, как держу отцовскую голову на руках. Почему руки в крови?!

Наутро пришёл молодой следователь. Как его первый подследственный, я не ответил ни на один из многочисленных вопросов и, словно мстя, у самого порога он обронил одним предложением:

– Игорь Данилович Мирошников, вынужден вам сообщить, что прошлой ночью ваша мать скончалась от сердечного приступа. Последствие увиденной картины на месте преступления... Родственники хоть есть?

Покачал головой.

Осколки. Много осколков посыпалось на холодную, безжизненную землю.

Всё. Так и ломаются люди.

Глаза закрылись…

Следующую неделю я не помню вовсе. Потолок залился серой мглой. Я лежал без движения не в силах думать и понимать. Словно вытащили сам духовный стержень, становой хребет самого понятия жизни.

Их обоих нет! Были, и не стало в один момент! Пустота.

Нет даже боли. Ничего нет. Совсем ничего.

«Время ещё будет?». Как же! Остаётся только клясть эти слова.

Похороны проплыли мимо меня. Рядом пронеслось моё шестнадцатилетние. Детство кончилось давно, ещё когда отрубил голову первой курице, но что сейчас? Сейчас отобрали последнюю надежду, что взрослая жизнь – хороша.

Только через полгода мне удалось узнать подробности похорон: ни друзей, ни родственников. Колчиков Старший отмахнулся от телохранителя, как от назойливой мухи. Родителей вначале хотели похоронить под номерными знаками на бесплатном участке, но города мёртвых так разрослись, что земли не хватило и их сожгли в крематории, не оставив мне ничего, даже урны с пеплом. Всё просто смешали в кучу земли, оставив меня наедине с одними лишь воспоминаниями.

Девять дней? Сорок дней? Годовщина? Ничего, кроме памяти.

Всё! Дальше жить не стоит. Ни опоры, ни прав, ничего. В «беззаботные» шестнадцать лет.

Доктор, поймав меня в попытках повеситься на простыне, реабилитировал раньше срока с больницы. Попытка суицида предстала в его глазах вполне осмысленным действием. Последовательность проста: хочешь умереть – осознаешь ситуацию – мыслишь, следовательно – здоров.

На выписку!

Так я предстал перед судом. Причина оказалась проста ­­­– один из парней не дожил до больницы. Отомстив тем вечером за отца, я оказался главным подсудимым. Превышение самообороны! Пять лет! Учитывая все обстоятельства, состояние аффекта и малый возраст – условно.

Судья постановил отдать меня детскому дому до совершеннолетия и лишил на два года квартиры. Той собственности, ради которой всё и начиналось.

Вот и переехали. Вот и выбрались из ямы в… бездну.

Не дали даже фотографий и одежды забрать. За это я ненавидел органы опеки больше, чем суд за нелепый срок слепой Фемиды. Из здания суда компетентные органы переправили меня в чём был (майке, шортах и кроссовках) в новый дом.

Детдом.

Никто и не смекнул, что я могу быть социально опасным.

Судьба словно усмехнулась в спину: «Не хотел жить в деревне спокойно – живи в городе. Только не жалуйся».

Так, выйдя на остановку тёплой летней ночью, я оказался в детском доме.

На дворе давно стоял пылающий август. Только лучи знойного солнца словно проходили сквозь меня или мимо, не попадая по коже. Я не чувствовал их тепла и молил Бога лишь об одном – перестать чувствовать вообще. Или исчезнуть.

Но мир не хотел исчезать? Вот он! Колючий, злой, холодный и… живой.

Хотелось мне того или нет, но в детском доме ещё предстояло жить. Предстояло вырастить новый стержень. Такой, чтобы никогда больше не ломаться.

Я поклялся себе, что выживу, несмотря ни на что.