2

Аннлиза на самом деле была душка, хотя внешне всегда выглядела той еще стервой, Илари поначалу относился к ней с осторожностью, но потом понял, что мачеха беспокоится о нем искренне. Она называла его «дитя», будучи всего на пару лет старше, и испытывала огорчение по поводу того, что Илари до сих не обзавелся невестой. Как он понял, тут вопрос брака для всех стоял на первом месте — иных поводов для бесед и сплетен по сути почти и не было, только и говорили, кто на ком женился и где кто помер. Мачеха его жалела, относилась как вторая мать, хотя первой он и не знал, и Илари вскоре заметил, что отец ревнует ее к нему. Он не мог знать точно, какие отношения были между прошлым владельцем тела и его отцом, но сейчас — точно натянутые. Возможно, понимая это, Аннлиза стремилась поскорее пристроить пасынка. И вцепилась намертво в возможность это сделать с помощью прибывших гостей. Нора, как всем было известно, была обручена, а вот ее подруга… — Госпожа Фрида — выпускница закрытого пансиона, это значит, что ее родители — титулованные и обеспеченные люди, — сказала Аннлиза, поймав Илари в коридоре и утягивая его с собой на кухню, где приказала прислуге вылить в воду ложку яблочного уксуса. — Нужно будет попросить ее за ужином рассказать о себе. Она, мне чудится, интересная особа. Отнеси ей, прояви учтивость. Илари опустил глаза на миску с полотенцем. — Матушка… — И пригласи вечером на танец! А после обязательно сыграй на своей дудке! Илари, конечно, миску отнес, снова назвал про себя Фриду «пигалицей» — ему все время теперь казалось, что улыбается она как-то издевательски, хотя, наверное, дело было в жесткой линии рта. Вот совсем не девичий рот, хищная улыбка, капризная, ярко выраженная ямочка над верхней губой — был бы Илари художником, позвал бы ее позировать для какой-нибудь Артемиды, богини-девственницы. Хотя нет, скорее нимфы, заманивающей путников в грот. Но, возможно, Илари был предвзят — он всегда ощетинивался на тех, кого ему сватала мачеха. К ужину пришлось переодеться в более приличный костюм. Застегивая пуговку у горла, Илари еще раз, придирчивее, осмотрел себя, затем пригладил и без того гладкие волосы щеткой — он уже привык к их длине — и спустился в обеденный зал, где уже рассаживались за столом. Кроме отсутствующего отца — все: Нора с подругой, мачеха и ее родной брат, сорокапятилетний холостяк Арнольд. Илари поначалу смешило такое привычное для слуха имя, и он про себя называл его «репоголовым», в честь героя известного мультфильма, и параллельные залысины на голове Арнольда этому сравнению только способствовали. Арнольд был фигурой примечательной — невысокий, лысоватый, круглый, в вечных бархатных костюмах, с лорнетом и длинным ногтем на мизинчике левой руки, таскающийся за любой юбкой и одержимый идеей жениться на девственнице. Вот сейчас, выдвигая для Фриды стул, он напоминал охаживающего утку селезня. — Садитес, садитес, позвольте поухаживать за Вами! — бормотал он, якобы случайно касаясь боков Фриды. Та, отвечая, что справится сама и подобное ее только смущает, уворачивалась от потных вездесущих ладошек и поправляла юбку немного нервно. — Арнольд, не ставьте мою подругу в неловкое положение, — заметила Нора, бросая на него взгляды, полные насмешки. — Она выросла в закрытом пансионе с очень строгими правилами, любое мужское внимание ее пугает. Потому она пока не отваживается снять вуаль. — Бедное дитя! — воскликнула Аннлиза. — Как же вы, бедняжка, столько лет ходили, не поднимая головы? — Ужасно, ужасно! — хрипловато произнесла Фрида, и от ее голоса у Илари снова промчалось стадо мурашек меж лопаток. — Пороли за любую провинность, а я всегда была такая шалунья! Фрида, воткнув вилку в кусок мяса, притащила его на свою тарелку, туда же уместились три котлеты из рябчика, полмиски зеленой фасоли, два яйца вкрутую, начиненные сметаной с сыром, два ломтя хлеба и одна домашняя колбаска, которая уже не влезала, потому ее уложили сверху на фасоль. Арнольд, распиливающий половинку котлеты, приоткрыл рот от изумления, а Нора, закатив глаза, пояснила: — Все никак не привыкнет к нормальной пище. Там их держали на хлебе и воде, пансион с религиозным образованием, постоянные посты, молитвы. — Коленки стерла у алтаря! — добавила Фрида, и Арнольд вздохнул с восхищением. Илари слушал беседу о пансионе с привычной флегматичностью, приглядываясь к Фриде, потому что его не покидало ощущение, что взгляд ее не отлипает от выреза на платье Аннлизы. Конечно, туда не смотреть было сложно, он и сам иногда смотрел, но зачем это выпускнице религиозного пансиона? Разве что… Разве что девушки там, в отсутствие кавалеров, грешили запретным плодом. Присмотревшись внимательнее, Илари убедился, что, судя по наклону головы и появляющейся временами пошловатой ухмылке, когда Аннлиза поправляла шаль, Фрида в самом деле пялится на сиськи его мачехи. Это значило, что с рыжей бестией можно было договориться. — Илари, вы обещали пригласить даму на танец, — улыбнулась Аннлиза, как только с ужином было покончено. — Нора так чудесно играет на мудоне, мы обязаны умолять ее о маленькой услуге доставить нам это божественное удовольствие! Илари передернуло — во-первых, от слова «мудон», которым здесь именовали инструмент, напоминающий пианино с укороченными клавишами и тремя педальками; во-вторых, от речевой избыточности и хитросплетений фраз, которые здесь считались высоким вкусом и от которых у него начиналась изжога. — Позвольте мне пригласить на танец… — привстал Арнольд, но Аннлиза ухватила его за рукав: — О нет, дорогой, Илари так долго мне рассказывал, что хочет пригласить Фриду, большой несправедливостью было бы лишать его этой возможности прикоснуться к прекрасному. Повернувшись к Илари, она сделала большие глаза, а потом качнула головой в сторону гостьи. Нора уже разминала пальцы, усевшись на стуле перед мудоном, и ему ничего не оставалось, как, поклонившись, протянуть руку ладонью вверх. Фрида, дернув вуаль ниже, встала, вложила свою руку в его и вышла с ним в середину зала. Нора коснулась клавиш, и Илари на мгновение прикрыл глаза. — У вас голова болит? — заметила Фрида. — Немного. Не обращайте внимания, — он, делая первые шаги, слегка сбился, поскольку Фрида поначалу взяла ведущую роль, но потом подстроилась под него, пояснив, что в пансионе приходилось разучивать мужскую партию. — Вы надолго к нам? — Нора сказала, что на несколько дней, погуляем по вашему фамильному парку, посмотрим лебедей. Она нарисует пару своих картинок. Обычно леди говорили «закончит акварели», и для воспитанницы пансиона подобный стиль речи был несвойственен, однако Илари предпочел не акцентировать эту деталь, спросив: — Как вам Аннлиза? На жестких губах с капризной ямкой заиграла та же ухмылка: — Роскошная женщина… Имею в виду, добрая, учтивая. Ангел. — И сиськи обалденные. — И сиськи, — вздохнула Фрида, и спина ее под рукой Илари напряглась. — На что вы намекаете? — Не переживайте, я никому не расскажу Ваш секрет, — наклонившись к уху, сказал Илари и собирался добавить, что сексуальная ориентация это последнее, за что он мог кого-то упрекнуть, но Фрида, наступив на его ботинок каблуком, приблизила свое лицо и сказала: — Конечно, не расскажешь. Или я утоплю тебя в вашей луже с лебедями. Голос был мужской, сомнений не возникло, и Илари, замерев на миг, спросил: — Что, простите? — Говорю, что советую тебе засунуть язык в свой зад и не высовывать его, пока я не уеду. Понял? Если понял, кивни. Илари кивнул. Когда он садился за стол, Аннлиза спросила: — Тебе нехорошо, дорогой? Ты такой бледный! — Голова, — произнес Илари, перевел взгляд на Фриду, точнее на того, кто скрывался под этим именем, и натянул улыбку, — болит. Пожалуй, сегодня я лягу спать пораньше.