Феникс

Он всегда считал, что наследие эпохи барокко — кладезь хорошего вкуса. Он любил Баха и Вивальди, его пальцы порхали по клавишам, как колибри от цветка к цветку, и те гигантские корзины роз, что приносили на его концерты, не вмещались в гримерку. Ему снилась музыка, живая и дышащая, скользящая по коже прохладным шелком, он жил ею и через нее воспринимал мир, и даже когда ему сказали, что после операции на кисти он не сможет играть, он все равно играл, одной рукой. Пережил реабилитацию и вернулся на сцену, только не всем это понравилось. Он и раньше находил подкинутые записки с пожеланием сдохнуть, а вместе с ним вернулись и угрозы. В свой последний вечер он, восходящая звезда, гордость родной консерватории и востребованный гастролер, выходил из ресторана, где ужинал со своими друзьями, первым. Нужно было еще собрать вещи перед туром по Европе, и, ожидая такси, курил сигарету за сигаретой, расхаживая у тротуара, а машины все не было. Горел фонарь, вдалеке выла полицейская сирена. — Это Вы обронили? Спросили за спиной, и он, обернувшись, сигарету не выронил — она сама выпала из онемевших пальцев, когда живот распороло болью. И лезвием, которое вошло сначала под ребро, а потом выше, еще раз. — Предупреждали же — не лезть высоко. Падай теперь, — сказал незнакомец в натянутом на глаза капюшоне, и он упал ему под ноги, увидев только, как на притоптанный грязный снег капает красным. С тех пор он боялся и ненавидел две вещи — первый снег и кровь. И так как последними его мыслями было банальное «как же не хочется умирать», ему, видимо, и подарили новую жизнь, в теле сына аристократа из Эсторунсы, государства за Гредагоном. Илари — так его звали, и он со временем стал откликаться на это имя. Позже удалось выяснить, что предыдущий обладатель тела обладал весьма хилым здоровьем, и попав под ливень, захворал. Скорее всего, получил воспаление легких, поскольку в себя новый Илари приходил еще полгода, чувствуя, как лёгкие не разворачиваются во всю мощь и как они тяжелы в груди, будто булыжники. Служанка, ухаживающая за ним, сказала, что без сознания он был почти неделю и только молитвами матушки вернулся к жизни. Кое-как привыкнув к мысли, что он жив, хотя смерть еще дышала в затылок, Илари поднялся с кровати, доковылял до окна и глянул вниз, затем увидел на столике у двери зеркало и дошел до него. Из глубины отражения на него уставились обычные карие глаза. Аккуратный нос, почти девичьи ресницы и пухлые губы, нижняя особенно, симметричный овал лица — симпатичное личико, но не сказать, что сильно примечательное. А ведь он привык чувствовать себя красавцем. Поднял руку, откинул назад волосы, — длинные, светлый каштан — изучил пальцы. А вот пальцы были хороши — чудесные, длинные, тонкие, без выпирающих суставов, без уродливого, будто инопланетного большого, с широким и коротким ногтем. Он смотрел на эти пальцы и готов был плакать от счастья, настолько идеальными они казались. Но впереди ждало лишь огорчение — все клавишные инструменты в этом мире оказались примитивными, на грани с убогостью, духовые — еще хуже, струнные он не любил никогда. Пальцы скучали по клавишам, он переписал по памяти не одну сонату, пока не нашел то, что его устроило — обычную мундштучную флейту. Провалился в нее, в музыку, в свои ощущения, и очнулся, только когда заметил, что в коридоре за дверью собрались слуги — судя по возне, теням и стуку башмаков. Поднялся, толкнул дверь и увидел, что одна из горничных вытирает глаза передником. — Что с ней? — спросил Илари. — Она у нас сентиментальная, господин, — вздохнула ее спутница. — Простите, что мы вам помешали, но это было… так… прекрасно! Мы и не знали раньше, что у Вас способности к музыке. Почти год прошёл с того дня, и Илари обнаружил, что в мире, полном магии, музыка чужого мира сама становится ею, безошибочно находя сжатые пружины в сердцах людей и вытягивая их в струны: от Вивальди всегда плакали, Бах наполнял энергией и желанием свершений, под Моцарта хорошо думалось и спалось, Лист почему-то угнетал. Иногда он забавлялся, наигрывая «Нирвану» или «Раммштайн», и следил за реакцией окружающих, питаясь их эмоциями, вниманием, восхищением, как делал это раньше, только теперь эти эмоции составляли не всю его жизнь, а только ее часть, ведь львиную долю времени он проводил в местной школе, которую сам же и организовал — хотелось нести свет в массы, особенно познания в культуре, и отец, воспринявший это как очередную прихоть младшего отпрыска, позволил ему «баловство». Новый «я» напомнил ему иллюстрацию из детской книги: высокий, тонкий, длинноволосый и с флейтой — Крысолов из Гамельна. В этом году снег пошел рано. Возвращаясь домой после занятий с детьми, Илари пересекал двор, когда у ворот остановился экипаж. — Кузина приехала! — пронеслись мимо младшие девочки, новообретенные его сестры, и он приостановился, рассматривая выходящих из кареты девушек. Первую, низенькую хорошенькую пампушку, кузину Нору, он видел на совместных праздниках, а вторую, чуть повыше, шире в плечах и значительно стройнее, он прежде не замечал. Да и сейчас толком не мог разглядеть, ведь половину ее лица скрывала кокетливая светлая, но плотная вуаль, нацепленная на шляпку, из-под которой волнами на плечи ложились волосы такого огненного оттенка, что жар от них словно разливался в воздухе. Снежинки, падая на локоны, сразу таяли. — Илари, подойдите же скорее, познакомитесь с моей подругой Фридой! — увидев его, крикнула кузина. — Счастье-то какое, — проворчал Илари, которому пришлось идти в обратную сторону. Молоденькие девушки не интересовали его по той же причине, что муравей не мог заинтересовать кусок пенопласта — не было точек соприкосновения. В творческой среде, где каждый второй был нетрадиционной ориентации, Илари не остался исключением, одинаково положительно относясь к обоим полам, ведь прежде всего его привлекал интеллект. Он не мог спать с теми, с кем на утро не о чем было поговорить. — Фрида недавно приехала из закрытого пансиона очень строгих правил, — поведала Нора, когда он приблизился. — Потому немного стесняется. Она погостит со мной, дядюшка не будет против, как вы считаете? «Ему похуй», — хотелось сказать, но Илари учтиво улыбнулся: — Что вы, мы все только рады вашему визиту. Нора, продолжая разглагольствовать, двигалась вперед, обнимая младших, а Фрида, шагнув следом, покачнулась на каблуках и вцепилась в предплечье Илари, причем так сильно, будто его ухватила не девица, а конюх. Илари даже почудилось ругательство из прекрасных уст, но он быстро прогнал эту мысль. — Я такая неосторожная! — низким, густым голосом произнесла Фрида, поблагодарила его за помощь и зацокала каблуками, нагоняя подругу. Илари остановился, смотря ей вслед с удивлением. На его памяти это была первая особа, носящая платье леди и виляющая задом, как шлюха из Ифиды, где ему пришлось побывать недавно проездом.