Глава 7

Кладбищенская, если не сказать — могильная, тишина периодически нависала с утра над просторным подворьем и самим замком Дубров. Вот только объяснялась она не следствием страшного поветрия, а плохим настроением хозяина баронства Владивоя.

Барон всегда славился необузданностью характера, вспыльчивостью и крутым норовом, а что был он молодым тридцатитрехлетним крепким мужчиной и руку, как всякий рыцарь, имел тяжелую, то вся дворня — горничные, служанки, лакеи, ливрейные слуги, поварихи, кухонная и прочая замковая челядь — сегодня изображала призраков. При приближении барона, а его массивная поступь легко угадывалась издали, прислуга мгновенно бросалась наутек и исчезала с глаз, словно накрытые тенью коршуна, перепелята. А возобновлялась жизнь только после того как стихали не только шаги, но и эхо от них.

Бешеная злоба просто распирала барона, и уже заранее оставалось лишь посочувствовать тому, на кого она выплеснется. А причина такого настроения — банальная и, увы, в последнее время, постоянная — баронесса Катаржина.

Жена заболела еще зимой. Сначала казалось ничего страшного, обычный кашель, — но супруге изо дня в день, становилось только хуже. Так минула и весна. А две седмицы тому замковый лекарь-хранитель с прискорбием сказал, что дни ее светлости баронессы сочтены, и он совершенно бессилен чем-либо помочь. А вчера, еще один, более опытный целитель, присланный в Дубров непосредственно из академии Оплота, осмотрев Катаржину, подтвердил вердикт замкового медика. Сказав, что не в силах ничем помочь баронессе. Мол, леди сама больше не хочет жить, а посему, никакие лекарства не помогут. Она угасает и протянет не больше месяца. Да и то, лишь потому что сейчас весна. Осенью она скончалась бы гораздо быстрее.

А это, в свою очередь, означало крушение всех надежд и планов самого Владивоя! Конец власти и привольной жизни. После похорон, согласно майорату, все права на земли перейдут к падчерице, баронетте Анжелине. А юная вертихвостка не засидится в девицах! И полгода не пройдет, только чтобы окончился траур, предписываемый правилами приличия, как девица приведет в замок нового хозяина. И тогда Владивою, если тот будет достаточно любезен, в лучшем случае разрешат командовать отрядом наемников и патрулировать Проход в Заскалье.

А скорее всего (Владивой поступил бы именно так и не считал, что другие будут милосерднее) Анжелина предоставит отчиму право выбрать любую пару лошадей, добавит к ним средней тяжести кошель с серебром, разрешит забрать личное оружие и... тепло попрощается. Настолько тепло и радушно, что отряд вооруженных стражников проводит своего бывшего господина до самых границ баронства. От имени молодой хозяйки по-родственному пожелав: никогда более не попадаться им на глаза.

Пятнадцать лет — возраст самых скоропалительных и бескомпромиссных решений. Да и как не крути, новому хозяину всегда тесно в одной берлоге с прежним владельцем. Каким бы покладистым один из них не был.

Владивою на мгновение почудилось, что с задымленного потолка потянуло холодом. Хотя, даже в лютый мороз, в трапезной замка было достаточно тепло, благодаря двум огромным каминам, расположенным у противоположных стен и умудряющимся за один зимний день сожрать поленницу дров.

Барон зябко дернул плечом, плотнее запахнул на груди камзол и жадно хлебнул подогретого со специями вина из кубка, услужливо протянутого слугой.

С падчерицей у него как-то сразу не задались отношения.

Когда, три года тому, Владивой женился на еще не переступившей тридцатилетний рубеж вдове своего старшего брата Вертера, баронетте уже исполнилось двенадцать, и она вступила в права майората. Несмотря на то, что это обстоятельство лишало Владивоя возможности удочерения Анжелины, и он оставался ни с чем, в случае преждевременной кончины супруги, — даже если бы к тому времени у Владивоя с Катаржиной появилась родная дочь, — барон искренне жалел сироту и всячески пытался заменить ей отца.

Но, то ли девочка считала себя слишком взрослой, вместе с тем оставаясь совершеннейшим ребенком, то ли нашлись «доброжелатели» — искреннюю заботу со стороны дяди, юная баронетта восприняла не как родственные чувства, а нечто, имеющее совершенно непотребный смысл. Глупышка! Это сейчас, четыре года спустя, Владивой иногда ловил себя на том, что с удовольствием рассматривает весьма похорошевшую барышню. А тогда она была настоящим чучелом, только в огород ворон пугать... Но, тем не менее, девочка начала дичиться отчима с каждым днем все больше и больше, пока это не стало заметно со стороны.

Произошел доверительный разговор баронессы с дочерью. Потом были совершенно глупые, но от этого не менее неприятные, выяснения отношений между супругами. Какое-то скомканное примирение всех со всеми. Слезы, сопли и, как результат — щемящее чувство досады и привкус недоверия. С годами так и не прошедший ни у Катаржины, ни у Анжелины, ни у самого Владивоя.

Достаточно было баронессе заметить мужа рядом с хорошеющей дочерью, как у нее портилось настроение и начинались невыносимые мигрени.

Анжелина, начавшая постигать таинство отношений между мужчиной и женщиной, вспоминая глупости, которые себе придумала, мучительно краснела при встрече с отчимом и прятала глаза. А мать, не понимая настоящей причины ее жаркого румянца, доискивалась в поведении девушки иного смысла.

Барон от всего этого впадал в настоящее бешенство и начинал крушить мебель. Что, с точки зрения больного воображения баронессы, лишь подтверждало его вину.

И если Владивой выходил из спальни, она тут же требовала к себе дочь. Или, наоборот — достаточно было куда-то отлучиться Анжелине, как слуги бежали за бароном. День за днем. Ночь за ночью…

Хотела этого Катаржина или так вышло, но Владивой иногда просто ненавидел и жену, и падчерицу. А девушка, научившись разбираться в чувствах мужчин, непроизвольно отвечала отчиму взаимностью. Дошло до того, что барон вполне серьезно начал подумывать о том. Как бы уговорить жену отправить баронетту куда-нибудь из замка. Погостить к одной из венценосных теток, а еще лучше — на обучение в Академию. Но, приключилась болезнь, и страсти поутихли. Зато теперь все идет к тому, что наболевшая проблема вскоре разрешиться раз и навсегда. К сожалению, не в пользу барона.

От таких мыслей, Владивой скривился, как от зубной боли и, садясь за стол, пнул ногой некстати подвернувшегося пса.

Необходимо было что-то предпринять и немедленно, но ничего путного в голову не приходило. Даже если отбросить естественное нежелание брать на совесть жизнь падчерицы, то ведь и это злодейство пришлось бы обставить таким образом, чтобы ни у кого и тени подозрения не возникло.

Как любой дворянин, барон великолепно владел оружием, мог оседлать дикого жеребца, отважно бросался во главе отряда на неприятеля. Мог в жару и холод сутками сидеть в засаде, выслеживая дичь или врага. Знал все звериные уловки, а так же военные хитрости харцызов, серых рыцарей и лесных братьев. Но любым маломальским планированием в королевстве Зелен-Лог всегда занимались женщины, поэтому придумывание разного рода козней и далеко идущих интриг, не относилось к сильным сторонам его натуры.

Владивой тяжело вздохнул и попытался залить тревогу очередным кубком вина. Как правило, после второго кувшина, становилось легче.

— Если, господин барон, разрешит сказать… — услышал тихий шепоток за спиной. — Мыслю, вашей беде можно помочь…

Владивой повернулся так резко, что верный есаул Калита, даже отшатнулся. Но барон был отходчив и если не прибил сразу, то, обычно, миловал. Главное, не подвернуться под горячую руку. Поэтому весь расчет есаула строился именно на этой черте характера, а так же — надежде, что легкий хмель смягчит крутой норов Владивоя, и барон его выслушает.

— Ты, что-то сказал или мне послышалось?! — несмотря на суровый тон, чувствовалось, что барона заинтриговали слова старого харцыза-отступника. — Говори громче и понятнее, хам, когда к своему господину обращаешься!..

Калита мысленно возблагодарил Перуна: «Все ж верно подгадал время», — и поклонился хозяину.

— Как будет угодно, господину барону.

— Да, мне угодно… Так о чем это ты? И какой беде вознамерился помочь?

— Общей… — слово было произнесено одним дыханием, так что даже губы не шевельнулись.

— Но, но! Ты говори, да не забывайся! — Владивой нахмурился. — Что за вздор? Что у меня с тобой общего?

— Враг, господин барон. Как обычно… — рассудительно заметил Калита. — В бою никогда неизвестно в чью грудь прилетит первая стрела, но все знают, откуда ее ждать. Вот и сейчас мы в одну сторону поглядываем.

— Гм… — Владивой внимательнее взглянул на есаула. Харцыз и бровью не повел под пристальным взглядом. — Извернулся, шельма. И отчего вы, степняки, все такие хитрованы?

— Потому, что баб меньше слушаем. Своим умом жить приучены, — буркнул в усы тот. А вслух ответил: — Наверно оттого, что глупец в Вольной Степи долго не протянет. Его либо Змий сожрет, либо исчадия Запретных земель врасплох захватят. Вот и остаются те, кто чуток умнее да шустрее…

— Может и так… — барон добрел на глазах, сказывалось выпитое вино. — Садись рядом, старина. Бери кувшин, угощайся.

— Разве ж можно? — есаул притворно замешкался, будто в растерянности от оказанной чести. Словно и не бражничал никогда с Владивоем за одним столом.

— Ты, это… — ухмыльнулся барон, будучи еще достаточно трезвым, чтобы заметить фальшь в игре хитреца. — Не перестарайся, шельмец… Или мне тебя упрашивать надо? Налить собственноручно и поднести с поклоном?

Ничего такого Калита не хотел, поскольку свирепел барон значительно быстрее, чем остывал. Поэтому в мгновение ока оказался за столом с кубком в руке и наполнил его сам, не дожидаясь слуг.

— Здоровье господина барона! — гаркнул браво и выпил на одном дыхании.

А в следующее мгновение Владивой крепко схватил харцыза рукой за чуб и притянул его голову к своему лицу.

— Говори, чего удумал. Только, очень прошу: постарайся, чтобы совет твой дельным оказался. Иначе, не посмотрю на былые заслуги. Тут же срублю дурную тыкву вместе с болтливым языком и скормлю псам!

Калита только крякнул и, поскольку барон все еще не выпускал из кулака его волосы, лишь моргнул.

— Ну?

— Молодая бабенка-то завсегда лучше старой будет… — промолвил тихо, но выразительно. — Одной подушку на лицо, пусть спит вечно, а вторую — под венец и на ложе… Там все и сладится.

Похоже, Владивой ожидал каких-то иных слов, потому что, не отпуская чуприны советчика, второй рукой ухватил его за горло.

— Как смеешь, пес?! Удавлю!

Но Калита уже ломился к задуманному, не взирая, ни на что. Ушлый и тертый жизнью отступник хорошо понимал, что барон, в любом случае, сумеет где-то прислониться, а то и выпросит у Дворянского Совета право построить собственный замок. А вот его — бежавшему от правосудия в степь, а потом — из Кара-Кермена обратно, уже спасаясь от мести харцызов — без милости Владивоя, приютившего беглеца за отличную воинскую выучку, ни в этих стенах, ни в каком-либо ином месте, ничего хорошего не ждет. Кроме смазанной петли. Как и его верного побратима, не бросившего товарища.

— Хоть и прибейте, господин барон… — прохрипел, как мог убедительнее, сквозь сдавленное железными пальцами горло. — Осмелился лишь ради вашего добра. Если бы и в самом деле не ведал, как незаметно помочь, то и рта бы не раскрыл. Зачем рану бередить, если не перевязывать? Ваша воля, прикажите казнить, но — выслушайте!

Барон окончательно протрезвел и, благодаря этому, нужное слово из не слишком внятного хрипа вычленил: «незаметно!»…

— Говори дальше, — промолвил спокойнее и убрал руку с кадыка, синеющего лицом, но покорно ждущего его решения Калиты. — Позволяю. Только, хорошо думай над тем, что скажешь! Я ценю верность. Но, слуга, который знает слишком многое и становиться болтливым, перестает быть таким!

— И в мыслях не было, — потирая горло ладонью, ответил есаул. Потом налил себе из кувшина и, болезненно морщась, выпил мелкими глотками. — Ох, и тяжелая у вас рука, господин. Едва не задушили…

— Не отвлекайся, — буркнул Владивой. — Может, еще и удавлю… Если не прогоню.

— Тьфу, тьфу, тьфу! — сплюнул через левое плечо суеверно харцыз. — Не приведи Создатель. Сами ведь знаете, что в Степи с отступниками делают. Кол — райской милостью покажется. А в любом другом месте меня, по приказу хранителей, повесят: слишком долго я разбойничал... Да и раньше, кое-что за душой не нужного сыщется. Нам, с Кривицей, господин барон, податься некуда. Только с вашего соизволения и живы…

Говорил есаул искренне, поэтому барон не стал перебивать.

— О том, что госпожа баронесса при смерти, никто уже и не сомневается. А когда это случится и весть достигнет королевы, Беляна обязательно пришлет советников или фрейлин, чтобы помочь Анжелине вступить в права наследия. И тогда уже ничего не изменить, а сейчас — все в руках Создателя и… ваших.

Владивой задумчиво хмыкнул, соглашаясь с услышанным. Пока есаул говорил дело.

— Вот что я придумал... — понизил голос тот, непроизвольно оглядываясь на замерших неподалеку слуг, приставленных прислуживать барону за столом. Владивой понял его верно и сделал жест юношам удалиться. — Но, чтобы успеть к приезду королевских советников, необходимо сделать все как можно быстрее. Если не сегодня, то завтра.

— Что сделать?! — снова начал терять терпение барон. — Не томи душу, сучий потрох, говори яснее!

Харцыз на мгновение заколебался. Потому, что хорошо понимал: одно дело замыслить преступление, а совершенно иное — высказать планы вслух. Замысел, хотя и самый подлый, не наказуем, а вот после произнесенных слов... Ступив первый шаг, человек попадает в такую быстрину, что и рад бы остановиться, да — поздно! Может, одумался б еще харцыз, но ведь речь шла всего лишь о судьбах женщины и девицы, в понимании степных традиций, как бы и не людей совсем, поэтому он отбросил сомнения и произнес:

— Сначала придется помочь баронессе покинуть свет. По сути, совершить доброе деяние. Бедняжка так страдает. И даже лекарь сказал, что ей осталось жить считанные дни.

Владивой кивнул, соглашаясь. Во всем, что говорил старый пройдоха, пока был только здравый смысл и никакого злодейства. Помочь умереть смертельно раненому воину, тем самым избавив от мучений и длительной агонии, никогда не считалось преступлением.

— А после, когда утихнет переполох, возникший вследствие кончины госпожи, и все угомонятся, — продолжал тот бойче, воодушевленный проявленным интересом барона, — как любящий муж и отец, вы просто обязаны пойти утешить дочь. В ее светелку... И пробыть с баронеттой вместе до утра. У кого повернется язык осудить осиротевшего ребенка, задремавшего в объятиях скорбящего отчима? И не удивительно, в таком горе позабыть об иных уложениях и традициях. Главное, чтобы наш хранитель, отсылая извещение о случившемся в Оплот, мог абсолютно искренне засвидетельствовать перед Мастером, что Анжелина провела эту ночь с вами наедине!..

— Да, — пробормотал, удивленный столь изощренным коварством Владивой. — Эта затея, могла бы удаться. Во многих дворянских семьях женщины подняли бы вой, но обычай древний и не нами придуман. Многие догадались бы, что все произошло не случайно, но отменить закон Общей Ночи не сможет не только королева, а даже Большой Совет. Великолепно задумано! Но, как это провернуть? В комнату к Анжелине я, положим, войду... Смерть матери достаточно сильное потрясение, и девочка будет не такой строптивой. А как остаться там до утра, чтобы она ничего не заподозрила и оставалась со мною до утра добровольно? А ведь это необходимое условие! В противном случае, о совместной жизни и думать нечего. Либо она меня со свету сживет, либо мне придется ее опередить. Разве что, притвориться мертвецки пьяным от горя, и прохрапеть в светелке до утра? Но баронетта не будет потрясена настолько, чтобы не покинуть комнату или призвать слуг, велев отнести меня в спальню... Кстати, — барон пристально взглянул советчику в глаза.

— Ведомо ли тебе, что за попытку посягнуть на непорочность дворянки, всех причастных сначала кастрируют, а затем колесуют. Увы, но в осуждении подобных злодеяний женщины единодушны и совершенно беспощадны. А хранители Равновесия их поддержат. Если возникнет, хоть капля подозрения, нам лучше заколоться собственными мечами. Гм, а если подсыпать Анжелине сонного зелья?

Из того, что барон даже словом не обмолвился о судьбе жены, Калита понял: в целом план Владивою понравился.

— Никакого шума, не будет. И обойдемся без дурмана. Вдруг кто-то заметит. Сделаем по-другому: когда все служанки уснут, мы с Кривицей незаметно проникнем в комнату к баронетте, привяжем девушку к кровати и заткнем рот.

— Час от часу не легче… — помотал удивлено головой барон. — Ведь ты нападение предлагаешь. Как его утаить? А горничную куда девать? — вспомнил Владивой неотлучно находящуюся рядом с падчерицей служанку.

— Погодите, господин барон, дослушайте сперва, — не дал сбить себя шельмец. — Есть у девицы дружок, с которым Аннет встречается каждый вечер, как только госпожа заснет. И возвращается лишь под утро. Причем, лазит через окно. Так что никто ее отсутствия не замечает.

— А если именно этой ночью она не уйдет? Или хахаль на свидание не позовет? Или еще какая-то случайность приключится? О которой мы сейчас даже не помышляем.

— Не сомневайся, господин барон, обязательно позовет. Карл не из тех парней, кто любит коротать ночь в одиночку. Да и Аннет ноги долго держать вместе не умеет.

— Похоже, ты все обдумал, — хмыкнул Владивой. — Когда успел?

— Все не все, но думал, — не стал отрицать очевидное хитрец и продолжил выкладывать замысел. — Когда слуги улягутся, вы войдете к дочери. Стража это увидит, но не будет знать, что баронетта в комнате одна. А войти и побеспокоить вас не осмелятся. Тем более, что я с Кривицей за этим прослежу.

— Но ты выпустил из внимания самое важное... Зайдя в комнату Анжелины и увидев, что с ней случилось: я должен буду ее развязать. Иначе суд признает мои действия пособничеством и обвинит в надругательстве.

— Обязательно должны развязать! Вы, господин барон, ни в коем случае не имеете права поступить иначе. Еще и клятвенно пообещаете найти и достойно проучить негодяев! Но… — шельма хитро улыбнулся и вкрадчиво продолжил, — чья вина, если избыток выпитого не позволит вам исполнить долг?

Есаул довольно засмеялся, видя, как выражение непонимания на лице барона сменяется догадкой.

— Пьянство — порок простительный. И хоть подлежит осуждению, но не наказуем. Тем более, когда муж оплакивает кончину жены… От избытка выпитого вина, вы упадете посреди комнаты и уснете, не дойдя пару шагов до ложа баронеты. Мы же с Кривицей постоим до утра за порогом, чтобы вас не побеспокоили даже случайно. Утром, конечно, когда Аннет вернется к госпоже, все проясниться. И вы, господин барон, коленопреклоненно попросите прощения у падчерицы… Объясните, что с горя хлебнули лишку. Будете огорчены не меньше ее, но случившегося не воротишь! Девушке, которая провела ночь наедине с мужчиной, не избавиться дурной славы. И никто не примет ее брачный венец. Даже за право стать бароном. Особенно из надменных столичных щеголей, которые могли бы понравиться юной баронетте.

— Она меня возненавидит и будет пытаться рассказать правду, — не слишком уверенно, протянул Владивой.

— Кому? — фыркнул одноглазый проходимец. — Кто станет слушать сказки о том, как благородная девица блюла честь, лежа в кровати, наедине с пьяным мужчиной? Кроме того, вы и не будете отрицать, что нашли девушку в постели, но подробностей не помните. И даже, если баронетта каким-то чудом докажет, что все сказанное правда, в законе Общей Ночи не оговариваются обстоятельства, которые отменяют его действие. А что до девичьей ненависти, то если бы все девицы, которых изнасиловали, убили бы хоть по одному харцызу — степь давно бы обезлюдела. Настроение у них, что погода в начале весны: то морозцем ущипнет, то солнышком улыбнется. Поплачет, похнычет и… снова порхает, как мотылек.

— Вообще-то… — задумчиво произнес Владивой. — Разумное зерно в твоих словах есть. Молодец, не зря носишь голову на плечах. Надолго ли? Га-га-га! — рассмеялся неожиданно зло и серьезно прибавил. — Вот только сделаем мы все иначе.

— Как велишь, господин… — Калита хоть и не ожидал подобного поворота, но согласился сразу. Главного он добился: барон преодолел растерянность и начал думать.

— Увы, привести силой строптивую барышню к свадебному столу, самое глупое из решений. Даже если все королевство поверит в случайность произошедшего, жить с ней мне, а не им… Выждет, сучка, момент и зарежет. Сонного или пьяного… И глазом не моргнет. Еще тот характер у девки. И убить ее тоже пока нельзя.

— Почему?

— Во-первых, — все же дочь старшего брата. Не хочу такой грех на душу брать. А во-вторых, — подряд две смерти переполошат весь Зелен-Лог.

— Что же предпринять? — есаул растерялся. Так хорошо обмозгованный план рушился на глазах.

— Поступить умнее. Начать, как ты предлагал, а потом повернуть так, чтобы напуганная девчонка сбежала прежде чем свершиться злодейство. Понимаешь? Для Анжелины все будет происходить взаправду, а остальные и не заметят ничего. После только удивляться будут: «Что с баронеттой приключилось? То ли разум у бедняжки с горя помутился, то ли другая причина подтолкнула на безумный шаг»? Но сбежать из Дуброва она должна обязательно! И искать мы ее будем со всем тщанием! Землю на сажень в глубину рыть заставлю!

— Напрасно вы, господин барон, столько времени потерял, выслушивая бредни старого харцыза, — в глазах шельмы сияло искреннее восхищение. — Конечно же, девица должна сбежать. Как я сам не догадался… А за стенами замка с баронеттой может случиться все что угодно! Намедни у Вишнякова хутора опять мертвяка забили. Это уже третий за лето будет… Да и степным ватагам самое время у нас показаться. Ой, даже подумать страшно: что ждет смазливую девчонку, попадись она им.

— А вот этого я от тебя не слышал! — посуровел Владивой. — Даже думать не смейте. Пока я окончательно не решил судьбу Анжелины, чтобы пылинка на ее платье не упала! Ты меня понял, старый греховодник?! Головой отвечаешь!

— Все в вашей воле, господин барон, — кивнул есаул, потупив взгляд, но при этом оставаясь уверенным, что им с Кривицей непременно выпадет случай позабавиться. Главное, подкрасться сзади и сразу подол на голову завернуть. Да и вообще, какой харцызы не умеет сделать так, что о случившемся девушки даже на исповеди молчат. А им с Кривицей будет о чем вспомнить. Особенно, если Владивой усмирит падчерицу и в жены возьмет.

Харцыз даже слюну сглотнул… Представив, как будет ежедневно видеть юную хозяйку замка и знать, что вместе с побратимом делал с ней такое, чего она даже законному супругу не позволяет…

— Верю… — барон сунул есаулу под нос увесистый кулак. — И проверю! А то знаю я вас. Надеюсь, ты сообразишь, как убедить Анжелину тайно покинуть замок еще этой ночью?

Поняв, что разговор окончен, Калита встал из-за стола, уважительно поклонился и уверенно ответил:

— Пусть господин барон не тревожится. Прямо сейчас не знаю, но обязательно придумаю. Чтоб мне остаток жизни в хлеву за свиньями навоз убирать, если баронетта в бега не кинется.

— Надеюсь, ты меня верно понял, — Владивой выговаривал каждое слово по отдельности, будто ворочал тяжелые камни. — Девчонка должна исчезнуть для всех, кроме меня! И когда я скажу, так же немедленно вернуться. Целой и невредимой…

— Не сомневайтесь, господин барон. Прикажете доставить ее в ведомое лишь вам место или действовать по своему разумению?

— Разрешаю и заранее одобряю любые твои действия, есаул. Только, чтобы до утра Катаржина покинула этот мир, а Анжелина — исчезла. Я еще не решил, что с стану делать с падчерицей, но с это всегда успеется. Посмотрим, как вести себя станет. Авось, образумится.

— Гм, осмелюсь спросить: а кому отойдет венец баронессы Дубров, если обе бабы будут мертвы?

— В том и вся прелесть, есаул… — улыбнулся Владивой. — Пока не доказана смерть баронетты, право распоряжаться ее землями принадлежит мне! Опекуну наследницы… А ведь никто Анжелину мертвой не увидит… В любом случае.

Владивой поднялся, поощрительно похлопал отступника по плечу и как-то по особому, слишком пристально взглянул ему в глаза.

— Сделаешь, как надо, до конца жизни ни в чем отказа знать не будешь. Слово, дворянина.

— Куда ж я денусь? — вздохнул отступник, выходя за дверь. — Вот только долгой ли будет моя сытая жизнь? Эх, куда не кинь — кругом клин. Если б знать, что одно доброе дело остальные грехи перевесит, можно б попытаться судьбу изменить. А так — чего суетиться? Собственным горбом научен, что благодарность людская короче овечьего хвоста. Анжелина будет признательна спасителям, пока в безопасном месте не окажется. А после, дознаватели припомнят нам с побратимом прежние похождения, и затанцуем мы с Кривицей последний гопак, хоть и в разных петлях, да на одной виселице.

Старый отступник, в растерянности поскреб затылок, привычно поглаживая кончиками пальцев чашку заткнутой за пояс трубки.

— И все ж пойду, посоветуюсь с одноглазой оглоблей. Иногда и у него дельные мысли бывают. Тем более, что хоть шея у каждого своя, да обе на одной бечевке подвешены.