Рыцарь 1-2

«Призрачно все в этом мире бушующем.

Есть только миг — за него и держись.

Есть только миг между прошлым и будущим,

Именно он называется жизнь»

Л. Дербенев

«Выбирая богов — выбираешь судьбу!..»

Вергилий

Очнулся я, чувствуя безмерный холод. Вселенская стужа цепко сковывала тело, превращая его в сплошную ледяную глыбу. Я мог только лежать и глядеть в небо, да и то лишь потому, что глаза оставались открытыми, а отвернуться или хотя бы прикрыть веки, не смог бы при всем желании.

Небо было лазурным, удивительно прозрачным и абсолютно пустынным. Без единого облачка и даже солнца. Это обстоятельство пробудило во мне и первое отвлеченное чувство — удивление. Потому что днем солнце обязательно должно находиться на небе, особенно в такую прекрасную погоду. Правда, удивление длилось не слишком долго, поскольку пришло понимание, что светило попросту вне поля зрения. Зато его жаркие лучи уже делали свою работу, постепенно отогревая мое тело и… душу.

Спустя некоторое время, я сумел повернуться набок и, устроившись удобнее, попробовал собраться с мыслями. Но с этим было еще сложнее. Оказалось, я ничего не знаю или не помню ни о себе, ни об окружающем мире! Ни кто я родом, ни каким образом и по какой надобности здесь очутился. А так же — где находится это самое «здесь». Смутно припоминалось, что будто бы хотел или согласился поиграть в какую-то игру. Но в какую именно — как отрезало. Я не знал ни сколько мне лет, ни к какому сословию принадлежу… Что это за местность? Больше того —даже не мог вспомнить собственного имени! Ясно было одно: со мной что-то случилось. Но что, когда и как — тоже не мог вспомнить, как не пытался.

Банальное ощупывание себя тоже не слишком увеличило число ответов.

Крупное, сильное тело принадлежало молодому мужчине и не носило явных следов недавних ранений. Хотя, старых рубцов вполне хватало, особенно на руках и груди. Но все уже хорошо затянулись и совершенно не беспокоили. А в данный момент у меня ничего не болело. Если не считать болью тупое, ноющее ощущение в затылке и ломоту в висках.

Даже одежда из тонкого домотканого полотна оказалась совершенно целой и на удивление чистой. В том смысле, что в пути штаны должны хоть немного измяться и запылиться. Да и носки низких сапог из сафьяна сверкали такими яркими солнечными бликами, будто их только что наглянцевали сапожной щеткой.

Какое-то время я размышлял над этой загадкой, но в очередной раз не найдя вразумительного ответа, мысленно отправил ее к остальным вопросам и более внимательно огляделся вокруг.

Над головой по-прежнему оставалось безмятежное, ослепительно-лазурное летнее небо, в глубине которого весело звенели колокольчики жаворонков, а за спиной и немного правее — лениво, без усилий, скрипела лопастями загребного колеса водяная мельница. И если судить по совершенно замшелым бревнам, из которых был собран сруб, она пережила уже не одно поколение мельников. Более древнего сооружения, кажется, мне еще видеть не доводилось.

Плотина, на которой я очнулся, перегораживала мелкую лесную речушку, скорее напоминающую большой ручей, и накапливала в запруде ленивую воду в количестве достаточном, чтобы ворочать жернова. Одновременно ручей был своего рода границей между землями, отвоеванными человеком у дикой природы.

С той стороны, где соорудили мельницу, простирались обширные луга и выпасы, а деревья росли редко, небольшими группками. Тогда, как на противоположном берегу — вздымались глухие дебри, настоящий непроходимый вековой лес. Что именно мешало столетним исполинам перебросить семена на другую сторону мелкого ручейка, было совершенно непонятно, но и не настолько важно, чтобы забивать голову.

Важнее, что на мельнице могли находиться люди, а значит, и ответы на вопросы! Или — новые загадки... Как повезет. В любом случае выбора у меня не было. Сами по себе тайны не раскроются. Надо искать свидетелей и расспрашивать. Как-то же я попал на эту плотину? Неужели никто ничего не видел и не слышал?

Размеренное поскрипывание водяного колеса настраивало на покой и обнадеживало. Не верилось, что за всей этой пасторальной безмятежностью может таиться опасность. Слишком уж тихо и уютно вокруг. Я вздохнул и решительно поднялся на ноги. Только удовольствие стоит растягивать до бесконечности, а от бед и тревог лучше избавляться сразу. По меньшей мере, именно так меня учил отец. И не зря, наверное, если я вспомнил это наставление даже, позабыв все прочее. В том числе и лицо отца…

А уже в следующее мгновение я громко вспоминал чью-то мать!..

Вялые мышцы так плохо слушались, что пройдя буквально пару шагов по плотине, умудрился зацепиться обо что-то носком сапога, потерял равновесие и бултыхнулся в воду. Хорошо, хоть не глубоко, да и водица приятная. Но, благодаря неожиданному омовению, всю сонливость, как рукой сняло. На берег выбрался совершенно другим человеком, свежим и решительно настроенным выяснить, что со мной случилось.

«Шел, упал, очнулся — гипс. Закрытый перелом», — совершенно бессмысленная фраза промелькнула так быстро, что я даже не стал ее ловить. Разделся, отжал ткань, вылил воду с обувки. Оделся обратно и бодренько затопал к мельнице.

«Склероз — лучшая из болезней, — выпорхнула очередная самопроизвольная мысль из недоступного запасника. — Ничего не болит и каждый день куча новостей!»

Несколько секунд я пытался постичь тайный смысл изречения, но и в этот раз потерпел неудачу. Мои мысли явно были умнее своего хозяина.

Деревянные ступеньки устало вздохнули под ногами, дверь неуверенно скрипнула, и, низко пригнувшись, чтоб не задеть притолоку, я шагнул в пыльное, скрипящее, сопящее и скрежещущее нутро мельницы.

Невзирая на то, что снаружи изнывало от жары лето, здесь царил всего лишь душный полумрак, насквозь пропитанный сероватой мучной пылью. Словно в тот день, когда мельница впервые заскрипела жерновами, кто-то шутки ради или в исполнение добрых примет, подбросил к потолку несколько пригоршней первой муки, и она так и зависла в воздухе, не имея возможности нигде приютиться. Ремни и решета, находясь в постоянном движении, снова и снова подбрасывали ее вверх. А единственным, более-менее стабильным, обиталищем для снежной взвеси служили стены, одежда, борода и волосы мельника. Потому, что худощавый дедок, который медленно сновал от одного лотка к другому, больше напоминал снеговика, чем живого человека.

— Доброго здравия, хозяин! — вежливо поздоровался я, впрочем, не особо надеясь с первого раза перекричать грохочущие жернова. И не ошибся. Поглощенный работой, мельник даже не вздрогнул.

— Э-ге-гей! — позвал громче. — Здравствуйте, хозяин!

На этот раз дед оборотился на голос.

— Ась?! Кто здесь?

— Здравствуйте! — выкрикнул изо всех сил и тут же зашелся кашлем. Каверзная пыль мгновенно воспользовалась предоставленным ей случаем и попыталась набиться в легкие.

— А-а-а… И ты здоров будь, человече… Слабоват я стал слухом к старости, да и зрение уже не то, что в молодости. Извини, не признаю с виду. Ты, чей будешь? Откуда путь держишь?

Я только вздохнул. Именно этот вопрос самому хотелось кому-то задать. Да, судя по всему, пока некому.

Привычный к одиночеству и безмолвию, мельник не спешил продолжать разговор. Помалкивал и я, понимая, что в этом помещении, грохочущем и скрежещущем, как сходящая с гор лавина, задушевная беседа все равно невозможна. Но стоять столбом тоже было не с руки. Поэтому, окинув взглядом приготовленные к помолу большие мешки и кули, вежливо поинтересовался:

— Не тяжело?

— Одному, конечно, трудновато… — степенно ответил мельник, кивая за спину. — Но Лукаш справляется. Хоть с виду малец и неказист, но весь в отца. А Гостиша в его годы уже вепрей и медведей в одиночку из лесу таскал.

Проследив взглядом в указанном направлении, я заприметил еще одну запыленную фигуру, засыпающую в лоток зерно из большого мешка, с неимоверной легкостью удерживая его навесу. Пригляделся внимательнее и понял, что это совсем молодой парнишка. Лет четырнадцати. Невысокий, но крепкий. Как говориться: в плечах самого себя шире.

— И я бы приносил, — буркнул чуток обижено он, но, подошел к нам степенно. — Здравствуйте. Вы же, деда, меня сами в лес не пускаете. И рогатину отцовскую куда-то спрятали…

— Руками работай, а не языком, — отвернулся от помощника мельник и объяснил. — Один он остался со всего нашего рода. Случись чего, так и похоронить меня некому будет. Вот ужо приведет в дом невестку, тогда пущай поступает по-своему хотению. А ты, мил человек, по какой надобности к нам забрел? Или обоз с зерном привел? Так раньше чем через две седмицы нам никак не управиться. Видишь, сколько из замка навезли. Всяк перед страдой хочет хлебом запастись, чтобы потом время не терять. Да и харцызов, по моему разумению, самое время поджидать. Вот барон и делает запасы. Случись что, сытому, небось, сподручнее за стенами отсиживаться, нежели с пустым брюхом…

— Даже не знаю, что ответить… — медленно, подбирая каждое слово, начал я говорить и громко чихнул.

Дед присмотрелся ко мне внимательнее и легко подтолкнул к двери.

— Вот что, мил человек, пошли на воздух. От хлебной пыли и сомлеть не долго. С непривычки-то… Заодно и я продышусь чуток. Там и побеседуем. Чего зря горло драть? А ты посматривай здесь! — наказал внуку и вышел.

Во дворе, на меня, свалилась такая плотная тишина, словно я нырнул на дно глубокого озера и взираю на мир сквозь толщу вод. Пришлось встряхнуть головой, чтобы наваждение исчезло.

Да и мельник в это время привычно заорал за спиной:

— Шагай, вон к той иве! Подле нее скамейка вкопана! Там и присядем! Хоть землица уже теплая, да в мои годы лучше на нее не садиться. А то, не ровен час, может и не отпустить более…

Шагая к мельнице, я особо по сторонам не разглядывался и только теперь обратил внимание, что она стояла в лесу не сама по себе, а имела обустроенное подворье. С уютной избой. С небольшим хлевом и сеновалом, а также прочими пристройками, необходимыми в крестьянском хозяйстве. Под крытым очеретом навесом стоял разгруженный воз. А главное — у избы лежали два огромных пса, впервые виденной мною породы, и недоверчиво посматривали на незнакомца. Наверно, приучены, что в мельницу может войти каждый, а вот что эти звери сделали бы с чужаком, восхотевшим без спросу сунуться куда-нибудь еще, лучше и не думать.

Шагах в двадцати от мельницы и чуть ближе к избе, на берегу ручья росла старая верба, длинными ветвями образующая природный шатер. Очевидно, излюбленное место отдыха хозяев, поскольку под деревом кроме скамейки оказался еще и небольшой столик с заранее выставленным кувшином и парой берестяных кружек.

Первым делом мельник наполнил обе посудины и подтолкнул одну гостю.

— После того, как надышишься мукой, нет ничего лучше, чем пивка хлебнуть! И горло ополоснул, и пообедал, заодно, хе-хе…

Я не стал отказываться, поскольку жажда уже давала о себе знать. Испил с удовольствием.

— Ну, вот, — подчиняясь общей тишине, мельник вопил не так громко. — Теперь можно и поговорить. Вижу неладное что-то с тобой приключилось, коль из дому в одном исподнем выскочил… А еще — душой маешься. Совета спросить хочешь, да не знаешь у кого. Не тушуйся, мил человек, говори: все как есть. Я многое повидал на этом свете. Опасаться тебе нечего. Не столкуемся — пойдешь дальше своей дорогой. Какое я тебе препятствие чинить смогу? До замка хоть и недалече, а все равно, цельных два дня пути. Даже если б я прямо сейчас Лукаша за стражниками отправил, ты все равно раньше скрыться успеешь. Да только не стану я этого делать. Или может, ты голоден?

Но я только отрицательно помотал головой. Есть, конечно, хотелось, но не настолько, чтобы отвлекаться от важного разговора.

— Как знаешь... — не стал упрашивать хозяин. — Вообще-то до обеда недалече, так что с голоду не помрем. Кстати, я — дед Мышата, или просто Мышата. Кому как нравится. А тебя, как зовут-кличут?

— И… Ир… Игр…

— Может, Игорь?

— Да, — это созвучье мне показалось наиболее знакомым, привычным. — Как-то так…

— Чудны дела твои, Создатель! — Старый мельник задумчиво поскреб подбородок, сквозь сбитую набок длинную, седую от муки и возраста, густую поросль. — Видать, и впрямь беда с тобой приключилась. Ну, рассказывай, Игорь… И главное — не отчаивайся. Равновесие незыблемо, а значит, раньше или позже, все возвратится на круги своя.

— В том вся и беда, Мышата, что рассказывать мне нечего, — я открыто посмотрел в глаза сострадательному хозяину. — Верь, не верь, но я только что очнулся возле твоей мельницы. Лежа на плотине… И о себе совершено ничего не помню. Имя и то, только сейчас всплыло, когда ты спросил…

— Занятно, — мельник покивал головой, после облокотился на столешницу и подпер щеки ладонями. — А я, старый глупец, в гордыне своей, думал, что удивить меня уже нечем. Что, совсем-совсем ничего не припоминаешь?

— Ну, как ничего. Я отлично знаю, что вон там — лес, это — я мотнул головой в сторону дерева — ива, это, — ткнул пальцем в кувшин, — пиво. А вот о себе самом ни единого словечка. Ни сколько мне лет, ни чего умею, ни где жил…

— Если вкус пива не позабыл, стало быть выживешь, — хмыкнул Мышата. — Вообще-то, приходилось мне слыхивать, что после сильного удара по голове, воины теряли память, но ты утверждаешь, что ран на тебе нет?

— А чего утверждать, сам посмотри, — я наклонил макушку к лицу старика.

Тот оглядел ее внимательно и согласился.

— Да, целехонька твоя головушка... Ну, значит без колдовства не обошлось. Сами-то люди пока летать не научились. А при небрежном, или поспешном переносе случается, что память за человеком не сразу следует… Физические тела быстрее эфемерной субстанции передвигаются… Но это не навсегда, со временем догонит, от расстояния зависит… — дед Мышата неопределенно повел глазами.

Помолчал немного, размышляя и продолжил:

— Видно, не прост ты, мил человек. И судьба твоя такая же, путанная. Ну, да ничего, Игорь, ты молод, силен… Справишься. А покуда, если других намерений не имеешь, погости у нас пару деньков. Оглядись... Чтоб нахлебником себя не чувствовать, можешь по хозяйству помочь… Если захочешь. А там посмотрим: с какой стороны твой камзол застегивается… Кстати, заодно и одежку тебе кой-какую спроворим. Не в одном же исподнем ходить. Ну как, согласен?

Типа, у меня был выбор? Нравится, не нравится — спи моя красавица…