Глава 3

Дима не пошел никуда на следующий день, да и через день тоже. Он не мог встать, не мог нормально ходить, ему было хреновее некуда, но он вытерпел это. Матери он упорно врал, что у него повреждено сухожилие на ноге, поэтому он еле ходит и принимает горячие ванны от судорог.

Рутина школьной жизни его мало трогала, как и прогулы. Он не считал, что выйти в люди было бы тяжело, но слишком много злости кипело в нём. Злости, которая вытесняла страх, ужас и брезгливость. Но тело подвело. Слишком сильно ублюдок порвал его, чтобы спокойно дефилировать по школьным коридорам, да и не стоило оно того. Совсем не стоило.

Тяжелее было избавиться от приближенных к нему людей на это время. Хотелось послать всех далеко и надолго, но он понимал, что вспышкой истерического гнева привлечёт к себе еще больше внимания.

Единственно, кого он допустил к себе, скормив ту же байку, что и матери – свою девушку Катю. Ей он бы ни за что в жизни не признался в том, что с ним произошло, но её присутствие давало ему силы собраться и вести себя как мужик, а не использованная шлюха.

Ему нужно было найти самого себя, потерянного в складках сырого полотенца, на грязном кафеле. Свою силу, которой он жил всё это время. Восстановить гордость, которая была для него вектором по жизни.

Но даже Катю он не мог выносить слишком долго. Её пристальный взгляд и ласковые руки. Он ощущал животный ужас от неожиданных прикосновений. Даже наорал на мать, когда она подошла к нему сзади.

Насилие не проходит бесследно, оно остается в крови. На краю подсознания, подтачивая спокойствие и напоминая о себе, раз за разом… И выхода нет, никогда не будет. Потому что можно изменить одежду, внешность, перекупить украденное и очистить себя от грязи. Но то, что пробралось внутрь - не вытащить никогда. Не сменить кожу, которой касались ЕГО мерзкие руки, не перестать зажиматься, услышав тихо произнесённое собственное имя. И никогда всё не станет таким, как было до НЕГО. До того момента в переполненном паром, страданиями и хриплым криком помещении. Дима не обманывал себя тем, что с ним всё нормально. Он понимал, что ему поможет только время и, возможно, совсем немного – месть.

В своей комнате он целыми днями лежал без сна и с омерзением вспоминал каждую мельчайшую деталь насилия. Дима не думал о себе, сосредоточив все мысли на нём. На Стасе, который переступил непозволительную черту. И должен теперь за это поплатиться.

Сначала он думал, что лучшей расплатой будет смерть, но даже его юношеский максимализм прогибался перед угрозой тюремного заключения рядом с такими же тварями, какой был Стас.

Следующей мыслью было покалечить его. Но, начни он бить, Дима не был уверен, сможет ли остановиться? Он искренне полагал – да, но разум шептал, что, увидев первую кровь этой гнусной твари, он забудет о последствиях… Забудет обо всём. И тогда его будет ждать еще одно наказание, которое он не заслужил.

Дима никогда не страдал от одиночества, но теперь, находясь постоянно наедине с собственными невесёлыми мыслями, ощущал его особенно остро. Его жизнь вертелась вокруг бокса, как будто занятия были главной осью существования. Ни друзья, ни девушки, ни спиртное, от которого он давно отказался, не имели значения. Только бокс, только его спортивные достижения, разгорячённый взгляд противника и сладость победы над соперником имеет хоть какой-то вес в его жизни.

И он не хотел этого лишиться.

Вынужденное одиночество отрезвляет и заставляет думать о многом. Дает толчок к какому-то движению, а для человека, подверженного спортивной зависимости, отсутствие движения – мука.

Дима не переоценивал жизнь, которую вел. Обычный парень, без денег, перспектив и надежд на родительскую помощь. Он слишком рано понял, что такое прострация и падение.

Что такое боль.

О своих подвигах после смерти отца он старался вообще не думать, потому что гордиться, по сути, было нечем. Дима помнил, как несправедлив и жесток был к матери, упрекая её в том, что отца больше нет, словно он не умер, а ушел в другую семью.

Об отце Дима мог говорить только с тренером, потому что наставник знал, как много чувств поднимает это событие в его душе. Как сильно мотивирует его на борьбу.

Он боролся не ради кого-то, а для себя. Спорт был его жизнью, без бокса он ничто. И самое главное - Дима был этого достоин, он стал лучшим, у него были перспективы.

В их группе у тренера надежда была на новичка Блаватского, скользкого и юркого мальца, Воронина и на него. Среди них установилась атмосфера негласной ненависти, хотя Дима почти не обращал внимания на Блаватского. Ему казалось несерьезным выехать на соревнованиях на хитрых приемчиках и врождённой изворотливости. Нужно уметь принять удар и вернуть его. Как в жизни, так и на ринге, Дима старался быть честным.

Стас казался более значимым противником и таким же тяжеловесом, как и он. У Стаса был стиль, была агрессия, и в нём покоилось что-то настоящее и цельное - качество, которое могло сделать из него непобедимого бойца. По крайней мере, Дима так думал, пока гниль врага не ударила его в самое больное место.

Никогда он не простит Стасу насилия. Ни за что в жизни.

Дима не знал, что делать. Он предполагал, что можно так же надругаться над парнем, но как только он думал о том, чтобы трахнуть этого урода, к горлу подкатывала волна отвращения. Он не был насильником и никогда в этой грёбаной жизни не желал занять роль агрессора. Это претило ему, заставляло зудеть всё тело изнутри, но он был жертвой.

Униженным, растоптанным и использованным.

Над ним надругались и, мало того, что воспользовались, как одноразовой игрушкой, ему причинили увечья, которые даже стыдно доктору показать. Он не может никому сказать о том, что произошло, ему не с кем поделиться. За него некому мстить, а подобное более чем достойно мести.

Он полон своей болью, стыдом и бессилием и, если это не поможет ему восстановить справедливость, то не поможет уже ничто.

Собирая себя по кускам, Дима не переставал думать о том, во что превратилась его жизнь. Всего один вечер, какие-то полчаса выковали в нём то, что не смог бы ни один умный учитель.

Одно его не радовало – предчувствие того, что подобная трансформация перевернет с ног на голову его жизнь.