Глава 4

В детстве отец любил цитировать Диме библию. Все эти мудрые словечки, по сути, были не более чем продуманные шаблоны, но отец верил в то, что честный человек должен следовать им.

Сострадание, всепрощение, благочестие – какой смысл имели эти слова в нынешнем мире?

Дима не был агнцем, он всегда считал себя волком. Но, пережив изнасилование, он понял, что бывают люди и вещи намного хуже тех, что он мог бы позволить себе когда-либо. Это озарение вызывало дискомфорт, делало его уязвимым.

Теперь самое последнее, что он мог позволить себе – это жалость. В нём не осталось места милосердию или добросердечию, которые он раньше прятал за наносной грубостью.

Жизнь учит жесткости, ломает мечты. Дима отпустил себя прежнего, забыл о том, что он чувствовал и хотел раньше, о чем мечтал. Это не имело значения. Уже не имело.

Первый шаг самый сложный.

Первый звонок.

Первая контрольная.

Первый бой и первый раз, когда ты входишь в здание, где с тобой произошло ужасное и необратимое событие.

Входя в спорткомплекс, Дима думал, что ощутит панику, но вместо этого внутри была пустота. Пустота – это не отсутствие чувств, как многие думают о ней. Пустота – это равнодушие и безжалостность.

Он хотел посмотреть насильнику в лицо, встретить наглый взгляд и выдержать его. И Дима не будет торопиться с осуществлением справедливой мести. Ожидание имеет свою изысканность, особенно, когда это ожидание мести.

Дисциплина и сдержанность - вот внутренний уклад каждого спортсмена, а Дима был лучшим. Он был идеальным боксёром.

Первым местом, в котором Дима побывал перед залом, был душ.

Нет, раздеться и встать под хлещущие из кранов струи, он уже не сможет никогда. Он вообще не может мыться под душем, даже дома. Его купания – это долгие лежания в ванне, когда спина прислонена к бортику, а сознание четко фиксирует, что сзади стена и больше ничего.

Но чтобы побороть страх, нужно вернуться на место, где он зародился.

Как странно иногда, человек может претерпеть столько колоссальных изменений всего за час, а мир вокруг него останется таким же. Наверное, это «дар» от Бога - уметь чувствовать? Уметь взглянуть на ситуацию под другим углом и обладать правом выбрать цель своего существования?

Обстановка не переживает трагедии людей, она лишь оттеняет их.

В душевой было тихо, он пришел раньше, раздевалка оказалась свободна. Дима прислушивался к каждому шороху, натягивая одежду. Он хотел быть уверен, что находится в безопасности, и если на него нападут, всё будет по-честному, как на ринге.

Первым в раздевалку вошел Блаватский, Дима мало внимания обращал на него раньше, даже имени его не знал. Оно просто ему не требовалось. Парень коротким кивком поздоровался с ним и быстро занялся переодеванием; он искоса с интересом бросал на Диму долгие взгляды.

Дима уже привык к вниманию, но Блаватский был не из тех, кто плетется в хвосте за удачливыми соперниками. Скорее, он оценивал урон, который Дима мог бы нанести ему. Дима был собран и спокоен, дожидаясь Стаса, он даже окатил Блаватского недружелюбным взглядом. Который как бы говорил - лезть к нему себе дороже.

Конечно же, Дима не планировал тут же надругаться над Стасом, напасть на него на территории спорткомплекса, в опасной близости к тому месту, где нанесли вред ему. Но он не желал, чтобы острый взгляд Блаватского пронизывал его на каждом шагу.

От такого пристального внимания, казалось, что по лицу ползает какая-то гадкая букашка, и не знаешь, что лучше - стряхнуть или раздавить?

- Как дела, Пеший? – он растянул шипящую в его фамилии и Дима поморщился.

- Лучше не бывает.

- Ты не ходил в школу, - сказал Блаватский, и сел на скамью, завязывая шнурок.

- Откуда ты знаешь?

- Разве мы ходим не в одну школу? – удивился он.

- Не имею понятия, - пожал плечами Дима.

Блаватский скривился.

- Рассеянность – не лучшее качество, - едко заметил он.

- Любопытство тоже.

- Да, неужели? - Блаватский исходил ехидством, граничащем с дерзостью, но он был младше Димы и намного слабее. Их даже не ставили в спарринг, потому что Дима весил чуть меньше ста килограммов, а Блаватский - немного больше восьмидесяти. Будь парень на пару лет старше, Дима мог бы заподозрить его в причастности к изнасилованию, но не сейчас.

- Ты наблюдаешь за мной? - рассерженно спросил Дима. - Следишь?

- А ты разве нет?

- Ты мне не соперник.

- Время идёт, Пеший, не упусти свой шанс, пока ты еще чего-то стоишь. Когда я стану твоим соперником, то попросту уничтожу.

Дима не нашел ничего лучше, чем рассмеяться. Напряжение, сковавшее его в ожидании, только высвободилось таким образом. Но Блаватский воспринял смех, как насмешку, и покраснел от злости.

Он хотел что-то сказать Диме, его лицо некрасиво искривилось, а губы подергивались. Но что бы это ни было, Блаватский не смог это сделать, потому что пришел Стас со свитой. В отличие от Димы, Стас любил, когда перед ним пресмыкались, поэтому друзей у него было много, что в школе, что в секции.

Шумная толпа ввалилась в помещение, оживив его, захлопали дверцы шкафчиков, глухо шаркала обувь. Включились первые краны в душе, и вода неприятно зашуршала по кафелю. В раздевалку повалил пар и, сквозь спёртый воздух, стало тяжело дышать, на лбу появилась испарина.

Стас не смотрел в его сторону и вел себя как обычно, только кивнул при приветствии, подав знак, что заметил его. Дима рассматривал врага не отводя взгляд – оценивая, взвешивая. Стас был не просто грудой мышц и парнем с хорошей фигурой, он обладал смазливой физиономией, которая привлекала к нему больше внимания, чем накачанные руки и массивная грудь.

Уже этим он мог дать Диме сто очков форы, но ему было мало. Таким ублюдкам, как Стас, всегда мало того, что они имеют. Рассматривая полуголого Стаса, Дима не ощущал ни капли трепета, только отвращение, но в одном он не мог отказать врагу. Его брутальной и яркой красоты было достаточно для того, чтобы решиться.

Чтобы вбить тщеславному уроду в голову мысль, что насилие – это не средство, это бич и наказание. И Дима не отступится, пока не преподаст ему урок.