Месть - это блюдо, которое подают холодным

Полюбив тебя, я не спрашивал,

Не разгадывал, не распытывал;

Полюбив тебя, я махнул рукой,

Очертил свою буйну голову!

Влага, собирающаяся на кафеле, кажется свежей как роса, но это пар. Горячий, мутный, грязный, как и он сам сейчас. Тихий звук капель, стекающих из неплотно закрытого крана. Рассеянный шум циркулирующей в трубах воды. Можно представить, что он не здесь. Что его никогда не было в этой комнате. В этом здании.

Кап. Кап. Кап.

Жизнь продолжается. Даже если кажется, что больше нет смысла двигаться дальше. Оцепенение исчезает. Затем наваливается боль, приходит ощущение холода и отвращения. И удивление. Неимоверное удивление тому, что в теле остались еще какие-то желания на фоне того, что с ним произошло.

Гулкие звуки помещения прокатываются дрожью по позвоночнику. Мурашки разливаются по телу от настигающего его холода. Этот холод заползает внутрь, он поглощает, замораживает и не оставляет за собой ничего живого.

Это злость.

Это бессилие.

И в итоге – пустота.

На мгновение за закрытыми глазами мелькают смешанные картинки, а в ушах звучат хриплые стоны.

Стыд.

О таком никогда не расскажешь, даже если будут пытать. Но стереть из памяти, вычеркнуть сегодняшний день не получится никогда.

Никогда в этой чёртовой жизни. До самой смерти.

Момент его слабости, унизительного подчинения, дикой беспомощности.

Встать с остывшей плитки удается не с первого раза, потому что руки онемели от долгой неподвижности, ноги дрожат, как у новорожденного жеребёнка, а позвоночник полон огня и пульсирующей боли.

Зачем нужны груды мышц, которые усиленно наращивались в спортзалах? Когда ты стоишь голый, под упругими струями, кожа скользкая от мыла, а на глаза падает размытая от воды чёлка.

Было лишь мгновение. Рубеж «до» и «после», но он не имел возможности взять верх. Ни единой долбаной возможности.

Он и не понял, что с ним произошло. Насильник назвал его по имени, прежде чем приложить головой об кафельную стену. Это больно.

Видел ли он его? Нет.

Нападавший подкрался сзади, как трус.

Такое можно предвидеть? Пережить? Смириться?

От сотни вопросов начинает ломить в висках.

Из-за гула в голове и тихого шепота на ухо не сразу понимаешь, чего от тебя хотят.

После резкого удара жертва оглушена, сработал элемент неожиданности, осталось обездвижить, и готово. Такую гору мышц, как он, сложно сделать безобидной. Но у кого-то на него были воистину наполеоновские планы. Незнакомец хотел не просто трахнуть самого бойкого паренька в их спортивной секции.

Чертов садист хотел изнасиловать. Опустить, как последнюю сучку. Чтобы указать на его место. Унизить и сломать.

Снова шёпот - его имя. Разве можно ненавидеть собственное имя?

Теперь он знает ответ.

«Дима…» - глухой голос, родной звук на языке врага. Урода, который его опустил. Будущего мертвеца, потому что в этот момент единственной мыслью была месть. Если Дима выживет, один из них поплатится.

Насильник был один. Один-единственный чертов ублюдок, который сумел оглушить его и легко завалил на грязный кафель душевой кабины. Руки заломили за спину, и не успел он проморгаться, как запястья сдавила лента - упругая и прочная. Такую не скинешь и разорвать не хватит сил.

Боль окатила, словно кипятком, когда связанные у запястья руки потянули вверх, выкручивая из суставов.

Он барахтался как живая рыба на рыночном прилавке. Жалкий, бесполезный и ничтожный.

Насильник знал, что никто не придет на помощь, поэтому не спешил. Смаковал. Кинув полотенце ему на голову, урод забавлялся тем, что тер ботинком самые укромные местечки его тела. Проводил кромкой подошвы между ног, наступал и сдавливал его яйца, елозил по полу член, иногда пиная в спину, когда он долго не двигался.

Если бы в школах преподавали курс защиты от сексуального насилия, Дима мог бы узнать, что бесполезно говорить с насильником. Спрашивать, просить, взывать к благоразумию.

Теперь никакой курс ему не нужен, он сам может учить других тому, как не сломаться.

Когда Дима открывал рот - его били. За каждое произнесённое слово. Метод Павлова действительно работает. Слово – удар, вопрос – пинок, если он ругался – лупили с кулака. И в какой-то момент он сам решил заткнуться. Но ужаснее всего, они оба знали, почему стало так тихо. Он ликует, жертва пытается собрать себя по кускам.

А потом наступает самое страшное. Пауза, и кажется, что всё – экзекуция окончена. Блаженная тишина означает, что он ушел, оставил скорченное на холодных плитках тело в покое. Дыхание выравнивается, туман, застилающий сознание, отступает, возвращается надежда.

На фоне обретаемого спокойствия громовым раскатом разносится звук раздёргиваемой молнии.

Вжиииик.

Один-единственный звук, который стоит тысячи слов.

Всё становится не важно. Побои, унижение, неловкость. Только не ЭТО! Только не принуждение и изнасилование. Но он столько трудился над непобедимым образом стального парня. Такого, как он не пожалеют. Не за что жалеть. Такой, как он всегда получает сполна.

Когда два намыленных пальца попадают в узкую щель, у них одна цель - растянуть его как можно сильнее, до упора. Никакой пощады, нежные стенки разрывают, растягивая, щёлок и химикаты, входящие в состав мыла, усиливают жжение.

Ублюдок плюёт ему в разодранный анус, когда приподнимает зад, уткнув его мордой в пол. Дима барахтается ногами, что-то твердое тычется между ягодиц, и он бессилен помешать насильнику.

Потом только боль, похожая на морской прибой. И звук его имени: «Дима, Дима, Дима…»

Стальные пальцы сжимают его бедра, усиливают боль, еще шире разводя ягодицы. Словно втолкнуть в него член – мало. Нужно разорвать его пополам.

Он рад, что ничего не видит, потому что слёзы из глаз текут градом. Сопли, слюни, холодный пот – это то, что с ним стало, его падение. Тело как пульсирующий комок боли.

Но он рад, что насильник слишком благоразумен. Укрыв его лицо, он дает скрыть боль. Дима платит стонами – утробными, исступлёнными и срывающимися на крик. По бедрам что-то течёт, и он не уверен, сперма ли это. Кровь? Вода?

Ублюдок снова шепчет ему: «Димааа…»

Можно ли ненавидеть собственное имя?

Он ненавидит.