4. Глава 2. День первый

* * *

Темнота несёт меня куда-то в своих огромных тёплых ладонях. Мягкие и нежные, они поднимаются всё выше и выше, туда, где тусклым бледным пятнышком маячит свет. Пятно становится ближе, больше, и уже вовсе не пятно это, а прозрачная плёнка, через которую просачивается свет. Нет, больше похоже на мутное стекло или лёд.

Лёд? Я же сейчас врежусь!

Выставляю вперёд руки, но это не спасает от удара. Меня буквально впечатывает в гладкую твердь, размазывает по ней, раскатывает асфальтовым катком. Темнота настойчиво вытесняет меня из себя, а свет не хочет принимать.

Да что за хуйня?! Ебитесь вы все конём!

Собираю все силы, какие у меня ещё есть, и бью башкой в лёд. Он дрожит, вибрирует, но не поддаётся. Тогда я бью ещё раз и ещё. Голова уже трещит, вот-вот на части развалится…

Нет. Это не голова. Это лёд трещит. Лёд!

Нужен ещё один удар. Последний. Но сил не осталось совсем, ни капли. Только в груди что-то клокочет, пульсирует, рвётся наружу острым криком.

Криком…

И я начинаю кричать. Тупо орать на эту непрошибаемую стену. Звуковая волна бьёт не хуже головы. Она ввинчивается в мелкие трещины, и те разбегаются ветвистой сеткой, рисуют ажурный узор на глади, разделяют её на мелкие кусочки. Голосом беру верхние ноты, и крик — уже не крик. Песня. Странная и дикая, но песня.

И вот тогда, наконец-то, твердь поддаётся, разлетается на осколки. Они царапают руки, плечи, лицо, вонзаются в голову, прямо в мозг болью проникают. Но я почти не чувствую, не ощущаю. Мне плевать. Я вырвался…

Колючее крошево окончательно рассеивается, и сквозь серую муть начинает проступать потолок. Ровный такой потолок. И белый плафон горящего ночника над дверью, и сама дверь, и вообще вся палата.

Ага. Палата.

Скашиваю взгляд влево и замечаю стойку, на которой висит капельница, тонкая трубка тянется к моей руке и прячется концом с иглой под бинтами.

Да. Я даже почти помню, как меня кололи, а потом запихивали в какой-то агрегат. Он гудел так, что хотелось застрелиться. А лучше провалиться в мягкую ласковую тьму. Что я и сделал.

Оглядываю палату. Она небольшая и вполне себе опрятная. Свет ночника позволяет рассмотреть и незатейливый белый шкаф, и стол со стулом, и ещё одну дверь, и даже картину с незамутнённым летним пейзажем.

Ебать-колотить… Картина? Охуеть!

Это что ж за больница такая, если у них в палатах картины висят? И как я в ней оказался вообще? Нихуя ж не помню.

Последнее, что всплывает в памяти, это как я шёл в кафешку на встречу с мамой, дошёл до дороги, и вот тут началась какая-то байда. На меня налетели, схватили, надели что-то на голову, я начал брыкаться, мне вдарили по голове, и я куда-то полетел.

Голова…

Поднимаю руку, тоже, кстати, замотанную бинтами, и ощупываю повязку.

Бля…

Это что значит? Меня пытались похитить? Пытались? Ведь не похитили же? Нет? Похитители же не стали бы меня в больничку везти и палату с картиной выделять? Это мог сделать только один человек. Я ж правильно понимаю?

С тревогой оглядываю палату ещё раз, чуть приподнимаюсь над подушкой, и тут же в голове будто кто в колокол ударяет. В старый гигантский колокол. И эта зараза начинает гудеть, вибрировать, разламывать голову пополам.

Ох ё!

Падаю обратно на подушку.

Колокол в башке продолжает гудеть, но уже чуть тише. Лежу, глубоко дышу, пытаясь унять бурю в голове. И тут открывается дверь и в палату заходит крепко сбитый мужчина в белом халате и очках. В глаза сразу бросается его цепкий взгляд, которым он проходится по мне, как рентгеном, а потом чуть заметная улыбка.

— Здравствуйте, Ярослав. Очнулись уже? Это замечательно.

Бодрый голос мужчины прокатывается по комнате и добавляет к колоколу свои пять копеек.

Пиздец.

— Здравствуйте, — отвечаю я.

Связки не слушаются, выдавая какой-то хрип вместо нормальных звуков. Облизываю пересохшие губы и понимаю, что отчаянно хочу пить. Глотка у меня, как сожжённая солнцем пустыня.

— Меня зовут Вячеслав Рудольфович и я ваш лечащий врач, — представляется он, а я снова морщусь от звуков. — Как себя чувствуете?

Прежде, чем что-то сказать, собираю скудную слюну и смачиваю горло, только после этого говорю:

— Голова болит.

Голос всё ещё не совсем мой, но уже гораздо лучше.

— Это нормально, такое бывает, — кивает врач. — Сотрясение — штука серьёзное.

Сотрясение, значит. Вот оно как.

Пока я над этим размышляю, в палату вкатывается тележка, а вслед за ней — дородная женщина с суровым лицом и горбатым носом — медсестра.

Меня избавляют от капельницы, а дальше начинают осматривать, ощупывать, измерять, фиксируя показания в журнале, а Вячеслав Рудольфович параллельно рассказывает, что в больницу я поступил несколько часов назад, пока был в отключке, мне сделали МРТ и КТ, никаких специфических уплотнений, смещений или патологических очагов не нашли, всё в норме, всё в порядке. Из повреждений только царапины на руках, ушиб на бедре, рассечённая голова и сотрясение.

— Повезло вам, что машина, на которую вы налетели, сбавила скорость, — говорит Вячеслав Рудольфович. — А то царапинами да ушибами не отделались бы.

Значит, я ещё и в машину врезался. Ну зашибись.

— Вопросы есть? — спрашивает врач.

Вопросов у меня куча, но голова гудит, и это пиздец как мешает соображать.

— Вставать мне можно? — ляпаю первое, что извлекаю из кружащейся мешанины мыслей.

— Можно, но только аккуратно. Никаких резких движений, никакой активности. У вас может начаться головокружение, тошнота, и даже рвота.

Вот веселуха-то какая. Всю жизнь, блядь, мечтал.

— А мама? — вспоминаю я.

Ведь шёл на встречу именно с ней, а потом вся эта байда приключилась, и прямо перед кафе. Она вполне могла видеть. Это, конечно, отдельный пиздец, но о нём потом.

— Вашу матушку тут уже всё отделение знает, — хмыкает Вячеслав Рудольфович, а я мысленно отбиваю фейспалм. — Я обязательно передам ей, что вы пришли в себя, и она к вам заглянет.

— Понятно, — киваю я. — А… э-э… — тяну, не зная как спросить про охрану. — Со мной там ещё были люди…

— Они за дверью, — быстро смекает Вячеслав Рудольфович и избавляет меня от пространных объяснений.

Снова киваю и как-то неудачно, потому что в голове начинает гудеть сильнее. Доктор это замечает, извлекает из недр тележки упаковку таблеток.

— Вот вам лекарство, снимает головную боль, и вообще облегчает состояние. Примите сейчас. Если станет хуже или понадобится что-то ещё, нажмите на эту кнопку.

Вячеслав Рудольфович указывает на панель, что установлена прямо на стене у кровати. На этом врач прощается и уходит вместе с медсестрой. Я остаюсь со своей головной болью наедине. Смотрю на таблетки и только тут соображаю, что про воду-то я и не спросил. Где мне её взять-то?

Впрочем, ладно. Сейчас встану и сам всё найду-разузнаю. Что я маленький, что ли?

По-одъём!