Золотая клетка. В руках (Книга III)

Я падаю в тишину. Вязкую, плотную тишину. Она облепила меня со всех сторон и проникает в уши, в рот, в ноздри. Тонкими ниточками-щупальцами она просачивается в поры, забирается под кожу, растекается по венам, остужая и замедляя ток крови. Останавливая меня, оглушая. И я тону. Тону, не зная, за что ухватиться, за что зацепиться. Бессильные пальцы беспомощно проскальзывают сквозь пустоту.

Я тону…

А ведь раньше мог парить. Где-то там, в неведомо далёком «раньше» мог. Я летал, задевая струны воздуха, сливаясь с ними в единстве мелодии. Я пел. Я звучал.

Зву-чал…

Собираю все силы, какие ещё остались, напрягаюсь, превозмогая себя, натягиваю нервы струнами. Мелкая, неконтролируемая дрожь пробегает по всему телу. И я слышу, наконец-то слышу, как там, глубоко внутри, бьётся, колотится сердце. Моё сердце. Удар за ударом оно стучит, наращивая ритм, наращивая громкость — моя любимая музыка! От неё бежит тишина, сворачивает свои щупальца и ползёт прочь. И я, наконец, могу дышать, я, наконец, могу видеть. Вот только ничегошеньки я не вижу. Вернее, вижу непроницаемую темноту. И тону я теперь тоже в ней.

Дёргаюсь. Вернее, делаю жалкую попытку. Кажется, что тело замёрзло окончательно и уже не слушается, не подаёт признаков жизни. Но я знаю, что ещё живу. Я жив! Ведь я соображаю, значит — жив! Просто тишина хочет задавить меня, она почти задавила, эта грёбанная душная тишина…

Да что за нахуй здесь происходит? И вообще, что это за «здесь» такое?

Напрягаю глаза, вглядываюсь, пытаюсь рассмотреть хоть что-нибудь. От усилий веки начинают подрагивать, я смаргиваю и на пределе всё же улавливаю какое-то смутное шевеление. Я почти вижу, как тьма складывается в кулак и он с коротким свистом врезается мне прямо в солнечное сплетение.

Этот удар разом вышибает из меня все силы, и какое-то время я снова ничего не слышу, лишь чувствую, как искрами вспыхивает во мне боль и медленно затухает.

Блядь. Это какой-то пиздец. Какое-то совсем не ласковое это «здесь» оказалось. Можно мне обратно в тишину? Там хоть не дубасил никто.

Но тишина клочьями ваты расползается сама, и меня снова обступает темнота, которая со всей дури врезается прямо под рёбра. Будто коленом бьют. Я хорошо знаю, как это — получать коленом под рёбра. Я помню…

Ёбаная ж срань! Так это ж…

Не успеваю додумать, потому что темнота прямо передо мной немного густеет, и я начинаю различать смутные очертания силуэта. Они дёргаются, расплываются, силясь вновь смешаться с основной темнотой, но я всё равно вижу то, что не раз мерещилось мне несколько лет назад в тёмных переулках, заставляло вздрагивать, останавливать шаг.

Широкие плечи, короткая стрижка, тяжёлая челюсть, ломаный нос и пухлые губы, которые несуразно смотрятся на этом суровом лице. Точно такие же губы были у его младшего брата — Ваньки, придурка, в которого я когда-то влюбился. И из-за которого этот амбал меня и бил.

Бьёт сейчас!

Мощный кулак металлическим ядром врезается в живот, и боль ломает меня пополам. Я трещу, как трещит гитара, когда её давят сапогом.

Тяжёлым, грязным, армейским сапогом.

Нет, тварь! Не смей!

Хватаю кулак, впиваюсь в него пальцами, зажимаю, не давая ускользнуть, уйти в темноту для нового разгона и удара. Наоборот — тяну его на себя резким рывком, а потом сам врезаюсь в темноту ногой.

Я не знаю, где эта сволочь, не вижу. Бью наугад. Раз, другой, третий. Попадаю? Промахиваюсь? Понятия не имею. Главное, что бью! Для меня это важно. Я не смог сделать это тогда, пять лет назад. Не смог дать отпор тренированному мудаку. Он избил меня до полусмерти, а я ударить даже толком не смог.

Я не сделал это тогда. Делаю сейчас.

Получай, гнида! Получай!

Концентрированная тьма начинает редеть, расползаться, сливаться с остальной окружающей меня. Кулак, который буквально раздираю ногтями, тоже тает.

Погоди, сволочь. Стой! Я ещё не всё тебе дал.

Но оно утекает сквозь пальцы, истончается и исчезает окончательно.

И я снова понимаю, что падаю. Медленно падаю, только уже не просто в темноте, а, кажется, ещё и в воде. Я тону. Но удивительным образом не захлёбываюсь. Холодные тугие воды обтекают меня, почти обнимают, пропуская всё дальше и дальше в себя. Дальше и глубже.

Пытаюсь рассмотреть в этой глубине хоть что-то и наконец вижу! Вижу светлую точку. Она медленно приближается. Вернее, я приближаюсь к ней. Не знаю, сколько проходит времени, но постепенно точка становится маленьким пятнышком. И я уже начинаю думать, что это звёздочка, которая почему-то лежит на дне и сияет ровным, нежным светом. Но тут замечаю странно загнутые отростки и понимаю, что это не звёздочка, а человек. Человек, что, свернувшись калачиком, лежит на самом дне подводной тьмы.

И как только я это понимаю, мощный поток подхватывает меня, как подхватывает ветер осенние листья, и утаскивает за собой туда, к этому светящемуся человеку. На несколько секунд я перестаю видеть вообще, перед глазами лишь бурлящая мгла. А когда она успокаивается, то обнаруживаю, что свет пропитал собою всё пространство вокруг, оставив тьму где-то за спиной, а прямо передо мной…

Прямо передо мной я сам. Только на несколько лет младше, пацан ещё совсем. И этот пацан весь изранен, изломан, истерзан. Лежит, скрючившись, на камнях и битом стекле. Острые края впиваются в кожу, режут её, и кровь струйками света вытекает наружу. А он лежит, поджав колени к груди, обняв себя руками, лежит и не шевелится. Не может. Он…

Я.

Это я.

Это меня так… МЕНЯ!

Смотрю на истерзанного себя и хочется кричать, выть в голос хочется. Но вой застревает в глотке, не даёт даже вдохнуть, лишь царапает горло наждаком, а грудь распирает от напора, от адского давления. Ещё чуть-чуть — треснет грудная клетка, взорвётся, разлетится кровавыми ошмётками.

Обнять, укрыть, спрятать! Не показывать! Никому не показывать!

Развожу руками свет, чтобы доплыть до себя, добраться, и тут же слышу утробное рычание. Оборачиваюсь.

Из темноты на меня движется что-то гигантское, змееподобное с горящими глазами, ощеренной пастью и частоколом зубов.

Отшатываюсь, начинаю барахтаться, и меня подхватывает что-то, снова куда-то несёт. Когда бурление успокаивается, тут же начинает рассеиваться и темнота. Она отступает медленно, неохотно, тусклый свет с трудом пробивается сквозь неё, будто бы сквозь толстую плёнку. Но я всё равно его вижу. А ещё вижу Дамира… в смысле Крокодила. И почему-то маму. У обоих озабоченные физиономии.

Ой, нет-нет! Не надо мне сейчас вот этого всего. Даже в бреду не хочу разбираться с ними. Лучше я обратно в темноту. Там, конечно, какие-то монстрятины водятся, но они хоть не доёбываются. А Дамир… у-у… Недоёбывающийся Дамир — это прям редкость. А уж маман — так и вовсе фантастика. Так что нахуй, нахуй…

Машу на них на всех рукой, и свет действительно начинает таять, бледнеть, а темнота снова набирает силу. И вот я опять тону. Вернее, плыву в ласковой воде, раздвигая её крыльями…

Крыльями? У меня есть крылья?

Смотрю на переливающееся ярким светом оперенье.

Хорошо. Крылья. А почему я тогда в воде? И не тону? И не гасну? И что это за место такое? Оно не похоже на прошлую тьму. Да, тут тоже темно, но это просто глубина. Я даже различаю водоросли, что колышутся в потоке течений. И вот сейчас я вижу, как из-за них мне навстречу выплывает… дракон. Змееподобное тело покрыто аспидно-чёрной чешуёй, в косматой гриве блестит серебро, а глаза горят золотом. Зубастая пасть скалится в широкой улыбке, но мне почему-то совсем не страшно, а наоборот даже радостно. И я с ещё большим энтузиазмом начинаю загребать огненными крыльями. Но всё равно двигаюсь медленно в отличие от дракона, который одним мощным рывком оказывается возле меня, окружает, обхватывает своим чешуйчатым хвостом, аккуратно гладит когтистой лапой и утробно урчит. И в этом звуке я улавливаю музыку. Самую замечательную музыку на свете…