Глава 11

Трейси была похожа на замершую статую. Выражение ее лица, жесты, даже голос. Глухой, плавный, безразличный ко всему. Казалось, что ее эмоции глубоко спрятаны и их ничем не затронуть. Но он видел, что ее руки дрожат, а в глазах - настоящая, незамаскированная боль. По всем правилам они должны были облачиться в траур, но Трейси оставила волосы распущенными и не надевала шляпку, в отличие от их матери, которая закуталась в черное, как в кокон.

«Так хотел отец», - тихо сказала Трейси, указывая на волосы, когда Джексон увидел ее у входа на кладбище. Ее тонкая фигура была утянута в закрытое черное платье, а на груди лежал серебряный крест на тонкой цепочке, и, глядя на нее, пустота внутри Джексона самую малость отступала, потому что если она смогла выносить эту боль, то и он сможет. Дик держал ее руку в своей и смотрел так, словно она могла исчезнуть, как привидение, растворившись в воздухе. Дик безумно ее любил, и это чувствовалось в невербальной поддержке, его жестах, любящем взгляде, который не мог выдерживать ее горе. Джексон был искренне рад, что у нее есть тот, кто дорожит ею так сильно.

В гуще народа, приехавшего на кладбище, так легко было потеряться. Спенсер не отходил от матери и даже не смотрел в их сторону, пока все не собрались. Для самых близких родственников выставили раскладные стулья в «первом ряду», но Джексон, как и Трейси с Диком, не был намерен сидеть. В отличие от матери, которая уже заняла свое место рядом со Спенсером и Амандой.

За их спиной стояли Хейнсы. Кристабелл кривила накрашенные губы, а Берта выглядела до отвращения напыщенно и, заметив Джексона, окатила презрительным взглядом. Но ему было все равно. Это похороны его отца, и если Берта Хейнс недовольна окружающим ее обществом, то может убираться ко всем чертям, вместе с Кристабелл и всеми теми, кого раздражало его присутствие. Крис стоял рядом с матерью, но ни единого раза не взглянул в сторону Джексона.

Крис всегда был послушен семье. Именно Джексон толкал его на всякие безумства, делал его не тем послушным и покорным мальчиком, каким он был, а настоящим, другим. Когда-то давным-давно Крис признался, что сам ни за что бы не совершил и половину тех глупостей, которые они проделали вместе. И никакого сожаления или стыда в его голосе не было и в помине. Но теперь он вырос, стал важным человеком и пытался отмолить грехи своего отца, думая, что должен это делать.

На небе ярко светило солнце, легко пробиваясь сквозь редкие пушистые облака. Для обыкновенного дня погода была просто замечательной, но сегодня был день похорон и скорби. Толпа людей в черных костюмах чувствовала себя явно неловко, поправляя темные очки и поля черных шляпок. Их было так много, что Джексон устал перечислять про себя разрозненные имена, но это было лучше, чем думать о том, ради чего они тут собрались.

Во имя смерти.

У будущей могилы уже установили нужное оборудование для того, чтобы с легкостью опустить тяжеленный гроб вниз. Процессия, которая несла крышку гроба, состояла из самых почетных граждан, а контора, обслуживающая похороны их отца, постаралась на славу: дубовый гроб с обивкой цвета слоновой кости, строгий костюм и подготовка тела к погребению. Бенджамин Ворвик планировал свои похороны задолго до этого дня. Трейси сказала, что он сам выбрал место на кладбище, еще когда мог ходить. Джексон не был удивлен такой предусмотрительностью, отец никогда не пускал дела на самотек. Даже собственную смерть.

Когда отец умер, они уже знали куда обратиться, в какой церкви будет панихида и какой костюм Бенджамин Ворвик наденет в последний путь. Милинда настояла на полной гримировке, словно для кого-то осталось секретом, что ее муж болел. Он уже не был похож на себя прежнего — внушительного мужчину с аккуратной стрижкой, извечным строгим костюмом и общей массивностью, придававшей ему серьезный вид, но это казалось неважным. Какая разница, будет ли он бледен или слишком худ? Бенджамин Ворвик мертв, и это самое ужасное.

Утром, стоя у открытого гроба, в церкви, Джексону даже начало казаться, что сотрудники похоронного бюро не только накрасили его, но и что-то вкачали в щеки, потому что запавшие скулы бесследно пропали, а тени под глазами растворились, словно их и не было. И это пугало, как будто смерть придала ему более живой и здоровый вид. А это неправильно, как и все то разрушение, которое приносит смерть.

Церемония прощания неприятно поразила Джексона. Люди ходили со скорбными лицами, смотрели по сторонам и шептались, но он не видел особого сожаления. Его отца уже давно все похоронили и ждали только, когда смерть состоится официально. А ведь он был лидером в этом городе и так много сделал для благополучия местных жителей. Участвовал в социальных программах для одиноких матерей, спонсировал постройку новой пресвитерианской церкви и полностью содержал местный приют для бездомных животных. Большинство приглашенных либо работали на Ворвиков, либо были прихлебателями их семьи еще до того, как все полетело вверх тормашками. И они могли хотя бы сделать вид, что им жаль.

Все эти партнеры по гольф-клубу, доктора из клиники, новый шериф и несколько его коллег, неизменный адвокат их семьи с помощником, журналисты из местной газеты и просто служащие, которые так или иначе имели отношение к его работе. Они знали его, но их скорбь была так же невыразительна и суха, как и мемориальная речь, которую Спенсер произнес над гробом в церкви.

Эмбер Джо прижалась щекой к его плечу и обняла за талию.

— Осталось совсем немного, милый, — шепнула она.

Но Джексона это совсем не утешило. Немного для чего? До того момента, когда можно будет забыть о том, что его отец теперь лежит в земле? Или немного до момента, когда все разойдутся по домам, обсуждая похороны и занимаясь своими мелкими обыденными делами? Для него время будто остановилось еще три дня назад, когда Трейси сказала ему о папиной смерти, и пока облегчения Джексон не ощущал. Ни единой минуты, даже во сне.

Мэр Филкейн подошел к Милинде и выразил свои соболезнования. Его жена когда-то была лучшей подругой Берты Хейнс, и Джексона не удивил очередной оценивающий холодный взгляд в его сторону. Но Саманта Филкейн не ограничилась взглядом, и ей удалось озадачить его: проигнорировав Берту, она подошла в к Джексону и Эмбер Джо.

— Соболезную, Джек, — сказала она.

В ее глазах не было снисходительности или лживого сочувствия, которое уже начинало бесить его.

Джексон кивнул.

— Спасибо, миссис Филкейн.

— Саманта, — поправила она и ободряюще улыбнулась. — Я слышала, что ты не смог провести с отцом достаточно времени?

— Всего лишь пару дней.

— Это печально.

Эмбер Джо сделала шаг в сторону и уступила Саманте место рядом с Джеком, обойдя с другой стороны. Начиналась церемония погребения, и люди встали вокруг могилы плотным полукругом. Один из распорядителей принес вазу с белоснежными цветами и разместил ее на видном месте, пока священник не начал обряд. Цветов было так много в венках, букетах, в украшении гроба, что у Джексона закружилась голова. Как и от сотни могильных плит, расстилающихся перед глазами.

Никогда Джексон не думал, что все закончится так. Слишком быстро. Больно. Отец всегда был сильным, полным энергии и напора. Джексону даже казалось, что он просто не может быть смертен, не может болеть, грустить, злиться. Потому что раньше они никогда его не видели по-настоящему сломленным, слабым, мучимым болью и готовым к смерти. Тот единственный раз, когда отец показал ему свою злость, был не в счет, ведь раньше, что бы он ни сделал, тот никогда не повышал на Джексона голос. И помогал во всем, потому что знал, что сын его не разочарует, потому что любил его. Иногда слишком сильно.

Как жаль, что в результате Джексон принес ему только стыд и разочарование. Конечно же, отец знал о его связях, знал о парнях, с которыми он спал, о девушках, о разгулах и глупых развлечениях, зачастую просто закрывая на многое глаза. Говард всегда был другом их семьи, и отцу было больно, возможно, не только из-за его поступка, но и от того, что сделал его приятель и компаньон. Человек, которому он доверял. Отец всегда считал, что дети - это самое святое, что есть в жизни. Иногда глупые, эгоистичные, несмышленые, но все же плоть от плоти.

Джексон стоял и смотрел как движутся губы святого отца, но не слышал ни слова. Возможно, из-за ветра и какого-то внутреннего онемения, потому что этот момент казался именно тем самым, который «никогда не произойдет». Трейси не выдержала и уткнулась лицом в грудь Дика, ее плечи мелко подрагивали, но не доносилось ни звука. Словно она не могла зарыдать в голос, больше не могла. Слез было слишком много за последние три дня.

Мать склонила голову, и Спенсер поймал ее руку и сжал. Крис поддерживал Кристабелл, которая плакала слишком громко и напоказ. А Эмбер Джо легко обнимала его и без отрыва смотрела вперед. Храбрая, маленькая Эмбер Джо, она единственная хоть немного понимала его, а он понемногу начал замечать то, о чем она никогда бы не заговорила. Ее одиночество, ее уязвимость и ее страх, мало отличимый от свалившихся на Джексона бед.

— Он был хорошим человеком, — сказала Саманта, когда священник закончил речь. — Возможно, самым лучшим из нас всех.

Джексон был ей благодарен за эти слова. Началось погребение, каждый взял цветок, чтобы возложить на гроб, а служители занялись делом. Яма была аккуратной и ровной, как и след на искусственном газоне, Джексона начало тошнить от этой идеальности. От всех, кто его окружал, от этого места и от самого себя. Ему нужно было забыться, но он не мог сбежать под прицелом взглядов всех этих людей.

От воспоминаний не убежать, как и от горя, потому что как бы там ни было, оно все внутри. Эмбер Джо подтолкнула его под локоть, когда пришла его очередь. Джексон вышел вперед, гроб рывками погружался все глубже и глубже, погружаясь в землю. Это прощание.

Цветок упал на крышку — безжизненно и вяло. И отец навсегда покинул его.