4 В мечтах и мыслях

Она была самой красивой.

Эл остановился вдалеке, бросив лошадь у коновязи, смотрел, любовался и не мог сделать ни шагу.

Чем ближе к Сальвару, тем сильнее билось в груди сердце, волнение охватывало.

И, въехав в ворота городка, он не сразу направился к домику известной швеи – сперва заглянул на рынок, купил подарочки, чтобы не с пустыми руками явиться.

Всё время тянул, сам над собой посмеивался – чего разволновался так? Предчувствие скорой встречи нечто такое в душе пробуждало, что даже чёрные, стылые мысли о Насте отступали прочь.

В конце концов, подъехал к дому Вириян, спешился и тут приметил стайку детворы, занятую в сторонке какими-то детскими забавами.

Двое растрёпанных пацанят и четыре девчушки… Самые обычные. Издали, так и вовсе, все на одно лицо. И лишь она была другой, выделялась среди них необъяснимо.

Ворон сразу её узнал. Хотя сейчас она мало походила но того пугливого маленького птенца, что он подобрал в Берфеле.

Нарядное голубое платьице, новые туфельки, аккуратные тёмные косы. Красавица!

Но даже не это отличало Граю от её подружек. Держалась теперь иначе: спокойно, уверенно, статно. Вот что значит, ребёнок в любви растёт и заботе.

Граю что-то там друзьям разъясняла, указывала… И слушали все, даже пацанята, в рот заглядывали. Явно в этой ребячьей стайке она заводила. Ну, вся в него, да и только!

Эл хотел окликнуть, но язык вдруг подчиняться перестал, горло сдавило. Стоял, смотрел, как истукан, и даже позвать был не в силах. Улыбался. Глупо, гордо и счастливо.

«Моя – самая красивая!»

Мысль эта по сердцу царапнула, напугала даже.

«Моя?»

Эл задумчиво поглядел на девочку и сам себе ответил:

«А разве нет?»

Она стала «своей» с того самого хмурого утра в Берфеле, когда в его похмельную голову пришла мысль забрать Воробышка с собой. Наир тогда говорил, что он спятил. А Эл уже понимал, что иначе поступить не сможет. Потому что Вифрийский Ворон никогда не бросал «своих», а она была именно «своей».

Она засела в его сердце слишком глубоко. И самое забавное, что извлекать эту занозу оттуда не было ни малейшего желания.

Родная, по-настоящему любимая, самая лучшая на всём свете! Без улыбки смотреть невозможно, хоть в глазах и плывёт немного. Воробышек его маленький! Великая Мать, неужели есть в мире большее счастье, чем смотреть на эту пичугу?

Наверное, есть… Например, смотреть на собственных детей, рождённых твоей любимой женщиной. Но это счастье ему так и не удалось изведать. А ведь если бы тогда, с Аллондой, всё вышло иначе, очень может быть, что у него сейчас была бы вот такая же красавица, только белокурая… Или вот такой клоп со сбитыми коленками, как белобрысый пухляш рядом с Воробышком.

И не было бы Насти…

Но ведь её и так нет. Уже нет. Её ты тоже потерял, Ворон!

Ох, твою ж! Всё, выкинь её из головы, выкинь! Доберешься до столицы, будешь думать о ней.

А пока… Улыбайся! Вот твоё солнце и истинный смысл жизни.

Граю тебя вытащила из Бездны, на свет её души ты словно мотылёк полетел. Она ждала тебя. Только поэтому ты здесь. Живой. По-настоящему живой. И сердце бьётся неистово и гулко.

Граю бросила взгляд мельком – видно, любопытно стало, кто это у их дома остановился. Отвернулась, продолжая свои игры. И вдруг крутанулась резко, глазёнки распахнула, взвизгнула и сорвалась с места, словно стрела с тетивы.

Эл упал на колени, ноги подкосились, руки протянул навстречу, поймал её маленькую, невесомую, хрупкую. Ну, пичуга, как есть, пичуга! Обнять страшно, такая нежная.

А она ручонками шею обвила, уткнулась в плечо и заревела.

– Здравствуй, цыплёнок! – шепнул чуть слышно, прижимая к звенящему набатом сердцу.

Поцеловал в нагретую солнцем макушку.

Она немного отстранилась, стирая слёзки, заглянула ему в лицо.

– Ты вернулся! А я знала, что ты вернёшься. Я тебя сильно-сильно ждала!

Он улыбался в ответ, хоть горло саднило, и в глазах – непривычная пелена солёной влаги.

«Одна ты меня и ждала, сердце моё!»

– Я же тебе обещал, – со всей серьёзностью напомнил Ворон.

Она снова прильнула к плечу, а сама рассказывала, всхлипывая поминутно:

– Я помню. Мама Вириян научила меня молиться. И я каждое утро просила Великую Мать, чтобы она тебе помогала. Честно-честно, я каждый день тебя вспоминала и просила беречь! Великая Мать – она очень добрая, как ты, и как Вириян. Она обязательно услышит, если её попросить!

Маленький мудрый Воробышек… Если бы ты знала, сколько истины в твоих словах!

– Я знаю, Воробышек! Она тебя слышала, – заверил Эл. – И оберегала меня. Это так. Однажды я даже видел её!

Вот в это она поверить не спешила. Взглянула исподлобья – ведь взрослые так часто над детьми пошутить любят. Да, в такое даже ребёнку поверить сложно. Но Эливерт уже знал: в жизни бывает действительно всё, нет невозможного.

Ворон продолжил серьёзно и невозмутимо:

– Правда! Видел. Вот как тебя сейчас.

По коже непроизвольно мурашки пробежали, стоило вспомнить тьму Бездны, свои видения там и разговор с Матерью Мира..

– Мне тогда грозила большая беда, а она меня защитила. Это ты меня спасла своей молитвой... Воробышек мой маленький!

Он прижал её ещё крепче, благодарность переполняла, нежность переполняла, и от этого света в душе сейчас становилось больно. Чернота внутри упиралась, уходить не хотела, но рядом с этой девочкой не оставалось места для боли, для тьмы, для грязи, для отчаяния.

– Эливерт, мы тебя так ждали! Не уезжай больше никогда! – она прижалась нежной щечкой к его шраму, уползавшему по скуле к виску. – Я опять буду молиться, чтобы ты навсегда остался. Пусть Великая Мать так сделает! А мама Вириян… Она тоже за тебя молилась, я слышала. Ты зря думал, что она на тебя сердится. Она говорит, что ты ей подарил счастье.

Он почувствовал, как она улыбнулась широко.

Потом эта пигалица отстранилась, посмотрела хитро и гордо пояснила:

– Это я – счастье!

– Знаю, цыплёнок, знаю! – рассмеялся Ворон. Искренне, звонко, легко. – Ты – единственное настоящее счастье на всём белом свете!

***

Вот оно подлинное счастье! И настоящая любовь. Любовь, чистая и светлая, как слёзы радости на её щеках. Маленькое чудо в его руках.

Вот за что стоило бороться с самой смертью! Вот за что надо Всеблагую благодарить! За то, что он снова здесь, и снова видит это чудо.

Жестокий урок Светлых Небес не прошёл даром. Видно, нужно было сдохнуть, чтобы наконец понять, что все эти годы и не жил вовсе. Теперь открылись глаза. Теперь он знает цену жизни и смерти, и знает, что в этой жизни имеет подлинную ценность.

Нежность и радость переполняли душу.

А потом Ворон вздрогнул. И с трудом сохранил лицо.

Потому что Граю вдруг сказала:

– Один раз, знаешь, я как напугалась! Мне сон приснился. Плохой сон. Я потом плакала, плакала… Мне приснилось, что ты упал. Там такая была большая яма, страшная! Я не знаю, как назвать…

«Ущелье, цыплёнок мой, Лидонское ущелье», – ошарашенно промелькнуло в голове Эливерта, пока она, волнуясь, торопилась поведать ему о своих видениях.

– А внизу речка. Камни вот так-у-у-ущие, больше дома! А ты на мосту. А потом он сломался. И ты упал прямо вниз, вместе с твоим Вороном!

Эл не перебивал, слушал и надеялся, что она не заметит, как задрожали его руки, всё ещё бережно обнимавшие кроху.

Граю, вдруг сообразив, бросила взгляд на коновязь у их дома и удивлённо спросила:

– А где твой Ворон?

– А у меня теперь другая лошадь, – пожал плечами Эливерт, не зная, что ещё ответить.

Малышка слегка нахмурилась – жаль, видно, ей красавца-жеребца. Ах, пичуга милая, знала бы ты, как самому Ворону погибшего друга не хватает!

Но девочка тотчас продолжила рассказывать, теребя в руке шнурок от амулета на его груди:

– Там ещё во сне была та красивая эрра – Дэини. И дядьки какие-то… И она так кричала! Страшно… Она испугалась, что ты совсем разбился. А я стояла с ней рядом на краю. И я тоже закричала – я подумала, что ты умер… Как моя мама, – голосок стал совсем тихим, и слёзки снова потекли по нежным щечкам. – И я проснулась, и всё кричала, и плакала, а мама Вириян меня никак не могла успокоить. А потом она сказала, что это только сон. Что ты не мог умереть, потому как обещал мне. Обещал вернуться! А ты всегда держишь слово. И я больше не боялась этого сна. Я просто ждала и молила за тебя Великую Мать. И ты приехал!

Она наконец улыбнулась, не сводя с него восхищённых глаз. Он прижал к себе крепко, целуя в макушку.

– Сон, моя девочка... Конечно, это был просто сон! Вся моя жизнь – это просто плохой сон.

Он заглянул в её серые глаза, улыбнулся, подмигнул.

– Всё так. Обещал – приехал! А теперь вот я, здесь. Больше не будет никаких ночных кошмаров! Идём в дом? А то гляди, как твоя вольница на нас таращится во все глаза! Головы ломают, кто это я такой… Ты ж у них тут за королеву. А я вот смею обнимать тебя. Этот белокурый, небось, дружок твой?

Граю обернулась на ребятню, которая с любопытством разглядывала Эла.

– Вот ещё! – гордо вздёрнула носик Граю. – Мне такие совсем не нравятся. Я когда вырасту – у меня будет жених, как ты! А с Юраном, мы так, играем просто вместе. Он там, на углу, живёт.

Она потянула Эла за руку.

– Пойдём скорее! Мама Вириян в саду. Ой, как она рада будет!

Ворон с колен поднялся, не переставая улыбаться.

– Пойдём, цыплёнок! Я тоже её видеть хочу.

И ведь честно сказал. Вириян тоже хотелось увидеть. По-хорошему соскучился. Хоть и сложно всё было между ними, но всё-таки то, что связывало, прочнее многих иных уз. Особенно теперь, когда ещё и Граю есть. С Настей или без, но Ворон уже твёрдо решил осесть в Сальваре и помогать швее малышку растить.

– Я – Воробышек, – привычно поправила Граю, вызывая у него очередную умилённую улыбку.

Проходя мимо своих, она деловито махнула рукой.

– Играйте без меня! Я сегодня уже не выйду.

Тот самый светленький упитанный пацан, на которого давеча указал Эл, промолчать не смог, спросил с ревнивым детским любопытством:

– А это кто к вам приехал?

– Это… – Граю поглядела снизу вверх, крепче вцепилась в руку Эла, улыбнулась солнечно и заявила гордо и громко, чтобы все точно услышали: – Это мой папка!

И дрогнуло истерзанное, рваное сердце Ворона, и воскресла омертвевшая душа, и тьма отступила от света её улыбки.

Они вошли в ворота.

Пёс по кличке Мах признал Эла сразу и не залаял, а лишь взвизгнул радостно, встречая старого знакомого. Словно Ворон домой вернулся. Так всё привычно, уютно, знакомо.

Вириян Эл издали приметил – собирала яблоки в саду, за невысокой оградой.

Она сорвала наливной медовый плод, бросила в корзинку, что висела на сгибе локтя, обернулась…

И яблоки покатились по земле, выпав из рук.

В одно мгновение оказалась рядом, ахнула, обвила шею, прижалась, шепнула чуть слышно:

– Светлые Небеса! Жив! Великая Мать, жив!

Эл осторожно обнял её за плечи одной рукой, другой прижимая к себе Граю…

И от этой искренней радости и мягкого тепла что-то растаяло в ледяных глазах бывшего атамана, и слёзы, которых не знал с детства, всё-таки потекли по щекам, и тяжкий вздох вырвался откуда-то из самого сердца.

«Дома! Я дома!» – пронеслось в голове.

***