3 глава Часть 3

Глеб не любил, когда Васька приходила сама — она приноровилась оставаться потом и разговаривать, гладила его по животу и притиралась всеми выступающими частями, чисто по-женски, по-кошачьи. Это можно было пережить, потому что трахалась она тоже как кошка, ничего самому и делать не надо, если б не ее любимое в конце:

— Тебе понравилось, родной?

И все. Как водой из проруби окатило.

— Просил же, — сказал он, в который уже раз, снимая с груди ее руку. — Какой я тебе родной? — Ну все, все, — надула губы Василиса. — Чего ты сразу?

— Поздно уже, тебе пора. Я еще фильм хотел посмотреть.

— Давай вместе посмотрим.

Глеб, натянув штаны, дошел до двери и распахнул ее, выжидая, пока Василиса, накинув халат, выйдет, бросив напоследок:

— И пошел ты! Сам еще придешь!

Конечно придет — энергию девать нужно было куда-то. Постоянно. Одной пробежки и занятий рукопашкой по средам и пятницам было недостаточно. Ближайшую неделю можно было немного расслабиться — луна пошла на убыль, настроение нормализовалось, и волчье «хочу» пока спало, пресытившись недавней ночной прогулкой, во время которой был пойман и разодран заяц и вырыта большая яма под забором соседей: зверь любил провоцировать соседского добермана, кружась снаружи, пока тот метался внутри, заходясь рычанием и роняя хлопья пены из пасти. Волк свое преимущество в массе и размерах знал, разодрал бы его не труднее, чем зайца, и бесил пса исключительно ради удовольствия. Нельзя было сказать, что Глеб при этом оставался в стороне — это был он же, но другая, темная его часть, живущая инстинктами.

И если поначалу он считал себя проклятым, то сейчас ясно осознавал преимущество перед другими людьми, которые не могли вот так искренне упиваться свободой, ветром, бегом крови по венам и азартом охоты, если подворачивался удачный случай. Ради такого можно было перетерпеть и крайне болезненное превращение с выламыванием костей и разрывом мышц, что срастались заново. От боли, наверное, можно было и сдохнуть, если бы не высокий болевой порог. Да и сам волк потом, еще ослабленный, с затуманенным мозгом, выискивал по запаху какие-то целебные травки, раскапывал корешки, и становилось значительно легче. Откуда знал, что нужно искать — неясно.

Дед, посвятивший изучению своего семейного дара не один год, считал, что душа зверя — подселенец, и зачитывал внуку привезенные из Сибири шаманские сказания: — Перевоплощение шамана в зверя называется «ие-кыла». Оно тщательно скрывается от всех. В древности люди верили, что только один раз в году, когда последний снег почернеет, шаманские ие-кыла появляются на земле; тогда души шаманов, воплощенные в них, рыщут везде: их видит только глаз колдуна, обыкновенные же люди их не замечают. Сильные и смелые из них пролетают с шумом и ревом, слабые — тихонько и крадучись; особенной драчливостью и задором отличаются шаманки, и если среди них встретится настоящая колдунья, то никому не уступит. Неопытные или задорные шаманы часто вступают в драку, что приводит к болезни или даже смерти того, чей ие-кыла был побит. Когда сходятся на бой первоклассные силачи-шаманы и, сцепившись, лежат в продолжение нескольких месяцев, даже лет, не будучи в состоянии одолеть друг друга; тогда люди — собственники этих ие-кыла, сильно болеют, пока один из них не умрет и не освободит другого. Самые слабые и трусливые бывают собачьи шаманы, самые сильные и могущественные те, чьи ие-кыла — громадный бык, жеребец, орел, лось (сохатый), черный медведь. Самые несчастные шаманы — это те, которые могут перевоплощаться в волка, медведя или собаку; эти звери ненасытны, им все мало, сколько бы ни добывал для них шаман-человек; особенно собака не дает покоя своему двуногому двойнику: она грызет зубами его сердце, рвет его тело. Тогда шаман сильно хворает и мучается. Ворон тоже плохой ие-кыла; орел и бык-порос называются «чертовскими бойцами и воителями», их титул самый лестный для шамана. Если является новый шаман, то другие шаманы сейчас же узнают об этом по появлению нового, не замеченного ими до сих пор ие-кыла.

В россказни эти Глеб не верил, он скорее признал бы себя человеком с раздвоением личности, чем двудушным или… кем похуже. Но и вторым Билли Миллиганом тоже не был — сложно было объяснить свое второе «я», которое и вторым то не являлось. И первым тоже — просто другим. Оно никогда не засыпало, думало параллельно, и даже во время физиологического сна постоянно вполуха прислушивалось и остерегалось всего. Поэтому Глеб, проснувшись среди ночи, услышал, как в комнате нового брата кто-то завывает. Тихо, человек бы и не услышал сразу, но жалобно. Подобравшись к двери, он привалился плечом к стене и скрестил руки на груди, вслушиваясь в тревожащие всхлипы — похоже, Пашу терзали кошмары. Неудивительно, ведь тот и трех дней в новой школе не продержался без происшествий. Пашку выловили после бассейна в душевых Эдик и Никита, вечный его товарищ по подколам.

— Опа, Эдя, я тебе косарь теперь должен! — загоготал Никита, проходя мимо стоящего под душем Пашки. — Есть у него член, а ты «девочка, девочка»…

Парни из параллельного класса присвистнули, ввернули свою шутку про то, что сегодня ты смотришь на чей-то член, а завтра уже подставляешь очко, и тема развилась очень быстро. Пашка, хоть и покраснел по самые плечи, ссутулился, но достоял до конца, смывая с себя шампунь, и ушел после Эдика. Глеб, покосившись на его хрупкие плечи, тонкие руки, худые ноги и при этом хорошую, годную, как сказал бы Толик, его старший приятель из чата онлайн-игры, открытый гей, задницу, подумал, что доебутся еще не раз. И оказался прав: к концу недели Паша осунулся, явно стеснялся отвечать на занятиях, в столовой тоже не появлялся, хотя прилепившийся к нему Олежка настоятельно звал на обед. Стоя у ворот гимназии и ожидая отца, Глеб, принюхавшись к появившемуся запаху сигарет, сказал: — Почему ты не ответишь?

— Кому ответить? — спросил тот, уставившись на него своими серьезными, донельзя серыми глазами.

— Всем. Они же не успокоятся.

— Пока не довели. Доведут — скажу.

— Так и до суицида доводят, если ты не в курсе. — Обломаются, — ответил Паша, рассматривая носки ботинок, а Глеб дернул уголком рта, проглатывая едкое замечание. И вот он, герой, сейчас скулит во сне. А мамка у него — хренова эгоистка. Так и не повзрослевшая дура, как только вырастила такого неглупого, в целом, пацана? Дождавшись, пока в комнате утихнет, Глеб зевнул и отправился в свою спальню.

***

— Герасимов — становись к сетке.

Паша, прекратив завязывать шнурки, поднял голову и посмотрел на стоящего рядом учителя физкультуры.

— Александр Владимирович, — произнес он. — Я не умею.

Сидящий на скамейке рядом Виталик гоготнул: — Не умеешь играть в волейбол?

— Не умею, — сказал Паша громче. — В моей школе не заставляли.

— Так, не симулируй мне тут, — нахмурился учитель, поднимая его за рукав. — Давай, давай! Не может такого быть, что не умеешь. Руки в замок и вперед!

Паша спорить не стал — все лучше, чем километровый забег на время. Он же видел, как играют другие, что сложного-то? Глеб, конечно, на площадке фору давал всем, оказываясь в нужном месте и в нужное время, успевал отбивать все летящие в его сторону мячи, и реакция у него была отменная. Почему-то именно здесь он выглядел более эмоциональным, чем всегда, разгоряченным, живым. Девчонки, что совсем не удивляло, следили за ним изучающими, а порой и восторженными взглядами. Паша, потоптавшись у сетки, сделал шаг назад, налетел на бросившегося за мячом Эдика, а тот, пользуясь случаем и неразберихой, отпихнул его вправо, прямо на скамейку. — Играем дальше! — свистнул учитель, подбегая к нему. — Ты как?

— Нормально, — ответил Пашка, поднимаясь. — Локоть только разодрал.

— Иди в медпункт, там тебя подлатают, — сказал Александр Васильевич, подзывая Эдика. — Артюхин! Проводи Герасимова в медпункт.

— Да я сам дойду! — окончательно поник Паша. — Ты ж не знаешь, куда идти, — оскалился Эдик. Из зала они вышли вместе, а в коридоре Паша предпочел слегка отстать, что не осталось незамеченным.

— Боишься меня? — фыркнул Эдик, останавливаясь и цепляя его за локоть. — Неужели я такой страшный?

— Что ты хочешь от меня? — вздохнул Паша, пытаясь вырваться, но безуспешно.

— А ты хочешь что-то предложить? Отсосать мне, например?

Паше даже почудилось, что он ослышался, однако ухмылка на лице Эдика говорила об обратном.

— Ты соображаешь, что несешь? — возмутился он.

— Ты же на пидорка похож. Мы со всем классом уже поспорили, что ты кому-нибудь отсосешь до выпускного, — говорил Эдик, спускаясь с ним по лестнице. — Я на тебя тоже поставил. Не подведи.

— Долбоебы, — сказал Паша, выдергивая наконец руку. В следующий миг его схватили за волосы и очень больно приложили лицом о перила, из носа тут же закапало, на глазах выступили слезы. Эдик, брезгливо отряхнув руку, кивнул на дверь в конце коридора. — Медичка там. Скажешь, упал на уроке. И не выебывайся особо — у нас такие долго не держатся.

Медичка, залепив пострадавший нос пластырем и выбросив в ведро использованную ватку, пропитавшуюся кровью, ничего и не спрашивала.

***

После уроков Глеб, оказавшись за воротами, нашел Пашу сидящим на бордюре с рюкзаком между ног. И как бы тот не опускал голову, отеки под глазами и распухший нос он все равно разглядел.

— Эдик? — спросил Глеб.

— Нет, на лестнице споткнулся, — произнес Паша.

Ну да, как же. На лестнице. Кто-то ходит по ней одиннадцать лет без эксцессов, а кто-то в первый же месяц учебы разбивает нос. Удивительная везучесть.

И Глеб бы забыл об этом — взрослые же парни, сами разберутся, если бы не вклинилось вездесущее второе «я».

Эдик — зарвавшаяся тупая ублюдина, сказало оно. Его нужно поставить на место, чтоб знал, кто хозяин на этой территории. В идеале, конечно, хорошенько подрать шкуру и обоссать.

Глеб, сидя на заднем сиденье машины, закатил глаза — какое еще обоссать? Что за дикость? Тем более, если он вступится за брата, того загнобят еще больше, мол, совсем за себя ответить не может. И будут травить до конца года, а так еще пара неделек, и отстанут сами. Станет не интересно. Но Эдика нужно проучить. Глеб что, хочет, чтобы в его присутствии какое-то ничтожество, скудоумный щенок, творил беспредел безнаказанно? Подрать гаденыша и обоссать.

Глеб снова закатил глаза, но желание разобраться с Эдиком по-простому, по-пацански, никуда не исчезло. Поэтому из дома он вышел под утро, отошел к старому знакомцу-дубу, разделся, аккуратно сложил вещи и обувь в пакет, спрятав его после в корнях, и разрешил себе обратиться. Волк, вырвавшись на свободу, в этот раз приходил в себя недолго, сразу взяв разбег в сторону шоссе, где, придерживаясь его края, несся к стоящим за поворотом особнякам. Здесь проживали семьи многих из тех, кто посещал гимназию, дом Эдика стоял пятым с краю, обнесенный высокими стенами. Устроившись в кустах сирени у забора, перемахнув через него минутой ранее, зверь терпеливо ждал, когда из дома выйдет Эдик, лениво потягиваясь и ожидая, когда мать откроет гараж и заведет машину. Он не успел захлопнуть рот, раздирая его в зевке, как оказался повален на бетон. — Мама… Ма-а-амаааа! — завопил он совсем по-девчачьи, стоило его придавить лапами и слегка прихватить за шею, заливая ее слюной. Рубашка на груди стала лоскутами сразу, пиджак еще продержался, а дальше волка одернуло человеческое сознание, посчитав, что представлений на сегодня достаточно. Да и не хотелось получить пулю от охраны, которая уже мчалась на помощь, и он, очутившись по другую сторону ограждения, устремился в лес. Эдик продолжал орать, и судя по приставшему к шерсти стойкому запаху аммиака, в гимназии его сегодня ждать не стоило. Сам Глеб в нее идти тоже не собирался — не успел бы, — заранее предупредив Василису, чтобы его не беспокоили с утра.

Домой он вернулся почти к обеду, застав на кухне Дарью с десертной ложкой и упаковкой смородинового желе.

— Проспал сегодня? — спросила она.

Глеб, вытащив из холодильника все, что попало под руку, — сыр, колбаса, икра, вчерашнее рагу — ответил:

— Иногда бывает.

Есть хотелось нереально, оборот требовал больших затрат энергии, после импровизированного завтрака он сразу упал в кровать, не раздевшись, и проспал до вечера, когда Пашка уже пришел. Похрустывая позвонками в шее, он толкнул дверь в его комнату. Пашка, сидящий на полу с мозаикой, — огромный парусник с виднеющимся вдали островом — обернулся.

— Что нового в гимназии? — спросил Глеб, проходя дальше и усаживаясь на кровать. — Отменили последний урок химии, заболел учитель. По алгебре и иностранным языкам я взял твое индивидуальное задание, вот, на ней, — Паша кивнул на стол, указывая на флешку.

— А в классе что?

— Да ничего… Эдик не пришел сегодня. Тоже заболел.

— Понятно, — хмыкнул Глеб, цепляя флешку. — Спасибо. И еще — не будь тряпкой, и тогда о тебя не будут вытирать ноги.

— Я уж сам как-нибудь решу, кем мне быть, — произнес Паша, вновь опуская голову.

Глеб, чувствуя, что начинает раздражаться, вышел. Вот и стоило помогать этому сопляку? Зверь тут же ощетинился — никто и не помогал. Спустили зарвавшуюся мразь, немного покоцали, и, скажите спасибо, что не обоссали. Глеб закатил глаза. Спорить было бесполезно.