2 глава Часть 2

То, что Паша теперь будет посещать элитную гимназию, он узнал утром понедельника, когда Василиса принесла ему выглаженную форму — темно-зеленые брюки и пиджак.

— Рубашку любую белую можно, обувь только черная, — сообщила она. — Через полчаса выходите к воротам, Аркадий вас отвезет. Это на обратный путь, если он не успеет.

Паша, заторможено посмотрев на крупную купюру, сунутую ему в руку, спрятал ее в карман. Дела шли совсем погано — ладно обычная школа, но гимназия… Одно дело терпеть насмешки равных себе, другое — золотых деток. И это — до конца года, ведь таким же, как они, он не станет никогда — таким нужно только родиться.

— Ты не переживай, — проговорил Аркадий, усаживаясь за руль. — Там учатся дети приличных, уважаемых родителей. Сначала отведу тебя к директору, потом получишь комплект новых учебников, Глеб тебе покажет, что там и как. Да, Глеб?

— Да, — ответил тот, уставившись в телефон. Паша, отвернувшись к окну, подумал: будь что будет. Все равно это неизбежно. Маме ведь абсолютно плевать сейчас, что он будет чувствовать. У этих взрослых все так просто. Ну подумаешь, подрались — помиритесь. Все в детстве дрались, и ничего. Кто-то засмеялся, сказав при всех, что у тебя кроссы с рынка, — да и флаг ему в руки. Забудется. Бросила девочка? Другую найдешь! Отчасти все это верно, но именно детские обиды и унижения запоминаются надолго, если не навсегда.

Паша не комплексовал по поводу своей внешности, бабушка даже говорила, что он хорошенький. Только вот девочки его возраста не любили просто «хорошеньких», они любили таких, как Глеб — уверенных в себе, ершистых, характерных. Опережающих в развитии своих сверстников. И пока такие, как Паша, только мечтали о первом поцелуе, на таких, как Глеб, бабы вешались сами, причем и постарше, взять ту же Василису, которая сегодня явилась с засосом на шее.

У ворот гимназии Аркадий их высадил, улыбнулся на прощанье ободряюще и уехал. Глеб, подтянув лямку рюкзака, сдвинул брови. — Пропуск не забыл? — спросил, пересекая двор. — Без него не пустят.

— Вроде нет, — Паша похлопал по карманам, достал ламинированную карточку. — Мы же в одном классе?

— Да. К сожалению, — ответил Глеб. — Только за помощью — не ко мне. Твоя мама удачно раздвинула ноги перед нужным человеком. Но это не значит, что я обязан относиться к вам хорошо.

— Я об этом и не прошу, — растерялся Паша от выплеснувшейся неожиданно неприязни. — И она не раздвигала… Так получилось.

Глеб издал странный звук, похожий на короткий смешок:

— Ага, сказки Венского леса. Все, забыли.

***

У входа Глеб притормозил на секунду, втягивая носом пропитанный сыростью воздух и сдерживая желание послать всех к черту и свалить подальше от этого места. Сегодня не лучший день для контактов с людьми — полнолуние через несколько дней, а время перед ним — как полноценный оборотнический пмс. Не проходящее раздражение, эмоциональные качели, ломота в суставах, головные боли, в общем, полный набор. А тут еще эта… немочь.

Глеб заранее знал, что новообретенного брата будут подъебывать, и скорее всего далеко не по-доброму. Лолита, староста класса, дочка депутата, Виталик, сын модельера, Эдик, сын полковника — эти точно. Остальные, как обычно, будут подтявкивать, что обязательно коснется и его самого. Как и ожидалось, Пашу привел сам директор, представив его классу и добавив:

— Павел — сводный брат Глеба Евсеева. Прошу, Павел, присаживайтесь.

Сидящая в первом ряду Лолита, мелированная барышня с нарощенными ресничками, демонстративно сдвинула рюкзак на пустое место рядом. Паша, пройдя в конец класса, сел за последнюю парту, позади Глеба, который тоже сидел один, а Эдик, извернувшись ужом, шепнул Глебу ожидаемое:

— У тебя теперь братишка? Поздравляю! — Заткнись, — проговорил Глеб сквозь зубы. — Сводные — считай, чужие.

— Продолжаем занятие! — строго сказала математичка, и в классе воцарилась тишина, переглядки в сторону новенького и смешки были не в счет. На перемене к Глебу подошла Лолита. Села на край парты, лопнула жвачкой: — Так у тебя братишка или сестренка?

— Мне поебать, — ответил тот. — Без меня. — Что без тебя? — фыркнула Лолита, но Глеб уже уткнулся в телефон, и она отстала.

До конца дня про Пашу он не вспоминал, как и кого-то другого: слишком много сил уходило на внутренний диалог и на попытку договориться с внутренним зверем, который не хотел сидеть в закрытом пространстве и звал на волю, в лес.

***

Новый класс, как обычно, делился на группы: элита среди элит, ребята попроще, менее титулованные отпрыски, одиночки, типа Глеба, которые сами себе на уме и которым было неинтересно обсуждать тусовки и айфоны, ну и отщепенцы. Типа Олежки, прыщавого толстого подростка, сына какого-то профессора, как Паша потом узнал.

— Ты внимания не обращай, они всегда такие, — сказал Олежка, подсаживаясь к нему за столик в столовой. — Тут так принято.

— Я понял, — сказал Паша, накалывая на вилку половинку котлеты — здесь их даже заранее разрезали. — Немного потерпеть осталось. Всего-то год.

— Ага, — закивал Олежка. — А у тебя папа кто? — В смысле — кто? — Паша покосился на идущего по проходу между столиками кудрявого парня в свободно болтающемся на шее галстуке. — Человек. Больше я о нем ничего не знаю. В гимназию отчим устроил. Бизнесмен.

— Ну… Понятно, — Олежка вздохнул, уставился в тарелку. — О, Эдик идет. Сейчас приколебается. — Привет, новобранец! — вышеупомянутый Эдик плюхнулся на стул рядом, развязно закинул руку на Пашино плечо. — Как наша столовая? Нравится?

— Нормальная столовая, — ответил Паша, отложив вилку.

— Удовлетворяет вкусам буржуазии? — хмыкнул Эдик. — Да ты ешь, не стесняйся, все ж свои. И с неудачниками не сиди — сам станешь неудачником.

Постучав пальцами по столу, он отпил из нетронутого Пашиного стакана сок, подмигнул Олежке и ушел. Паша, отодвинув стакан, оглянулся на сидящего в окружении девчонок из другого класса за соседним столиком Глеба: тот, пожав плечами, отвернулся. Вечером, ожидая, пока приедет Аркадий, Паша заглянул в туалет, плеснул в лицо ледяной воды и, услышав знакомые голоса в коридоре, предпочел скрыться в кабинке. Эдик с товарищем надолго зависли у сушилки, обсуждая буфера какой-то Сони-практикантки, и все это время Паша просидел, разглядывая идеально отмытый кафель под ногами. На бачке унитаза лежала забытая кем-то полупустая пачка сигарет с зажигалкой внутри, ее он, не задумываясь зачем, сунул в карман пиджака.

Дома на ужин подавалось жаркое из кролика. Мама, светясь от довольства, рассказывала о том, как съездила сегодня в спа-салон, где ей наконец отполировали пяточки и наложили маску из водорослей, специальную, витаминную.

— Вообще я тут душой отдыхаю, — подытожила она, улыбаясь Аркадию. — Тут такой воздух, такая атмосфера… Только балкон у вас старомодный, Аркаш. Гамак бы поставить, а розы можно и на террасу вынести.

— Это мамины розы, — сказал Глеб, не поднимая головы от телефона. — Она их вырастила. Хоть весь дом переройте, а балкон трогать не дам.

— Ой, — произнесла мама. — Я не знала. Простите, я теперь чувствую себя неловко. — Ничего страшного, — Аркадий погладил ее по руке. — Глеб тоже мог быть повежливее.

— Мог бы, — заметил тот, поднимаясь и отодвигая тарелку. — Спокойной ночи.

После его ухода разговор о масочках возобновился, и Паша предпочел удалиться тоже. В коридоре второго этажа было тихо, пусто, как и в его новой комнате, поэтому он, накинув куртку, вышел сначала во двор, а затем на тропинку, ведущую в лес. Тропинка, петляя, вела к раскидистому дубу с узловатыми корнями, на которых было удобно сидеть. Устроившись среди них и вытянув ноги, Паша достал из кармана сигареты, вытащил одну, посмотрел с сомнением и поднес зажигалку, вспоминая как это делается. Он пробовал лет в двенадцать, но тогда это было «по приколу», смешно и ново, а сейчас — один из вариантов отвлечься. Затянулся слишком глубоко, закашлялся до выступивших слез, попробовал второй раз и пошло легче.

Рядом в кустах треснула ветка. Оглянувшись, он никого не увидел, усмехнулся своей мнительности и стряхнул пепел.

***

Старый дуб Глеб облюбовал давно. Конечно, это был не тот дуб, с описанием на двенадцать листов, мимо которого колесил Андрей Болконский, чувствуя себя стариком в тридцать лет. Не с лапами-сучьями, не в старых болячках, а обычный старый дуб. Уютный. Рядом с ним было спокойно, мокрые прошлогодние желуди, вымытые из-под корней, пахли прелой листвой. Выпущенный на свободу зверь любил взять их в пасть, прикусить, выплюнуть потом и сморщить нос — дрянь какая! Но отчего-то делал это постоянно. Собирался и сегодня, как ритуал перед прогулкой, но учуял издалека запах жженой бумаги, табака, человека. Подобрался ближе, припал на брюхо, наклонил голову заинтересованно — напугать, что ли, этого придурка. Чтоб больше не приходил. Но потом, уловив на бледном лице нечто такое, что заставило его остаться и положить голову на лапы, передумал.

Мальчишка был потерянным, одиноким, как заплутавший щенок, хотелось вылизать его за ухом и отнести обратно домой, к людям, волоча по сырой палой листве за загривок. Волк фыркнул, неслышно стукнул хвостом. Глеб мысленно вздохнул — что за идиот. Не собака же вроде, а такую ерунду — одну на двоих — думает.