1 глава Часть 1

Комнату Паше выделили рядом с выходом на балкон, и это было даже хорошо, потому что мерное хлопанье ветром открытой дверью убаюкивало. На балконе среди горшков с комнатными розами обнаружилась скамейка, и Паша, увидев ее, вздохнул — вспомнилась бабушка.

«В большом городе, где столько людей и домов, что не всем удается разбить маленький садик и где поэтому очень многим приходится довольствоваться комнатными цветами, жили двое бедных детей, у которых садик был чуть побольше цветочного горшка. Они не были братом и сестрой, но любили друг друга, словно родные. Родители их жили по соседству, под самой крышей — в мансардах двух смежных домов. Кровли домов почти соприкасались, а под выступами проходил водосточный желоб, — вот как раз туда и выходили окошки обеих комнатушек. Стоило только перешагнуть желобок, и можно было сразу попасть через окошко к соседям», — читала она, напялив очки, а он, совсем еще маленький, слушал с упоением.

Большой дом встретил его тишиной и гуляющим по коридорам сквозняком. В самой комнате помимо кровати стояли письменный стол с компьютером, шкаф и полка для книг. Ванной, к сожалению, как в крутых заграничных фильмах, своей собственной не полагалось, она, как и туалет, располагалась в конце коридора, общая на троих — на него, на Глеба и на Василису, которая жила на этом же этаже. Мать с отчимом заняли отремонтированную большую спальню на первом. Чужой дом, чужие вещи, чужие привычки — все это навалилось разом и придавило. Нечто похожее Паша испытал, впервые попав в детский лагерь, но если оттуда в конце лета все разъезжались по домам, то теперь ехать было некуда. Он лежал, вытянувшись на кровати, не в силах уснуть, прислушиваясь к хлопанью двери и скрипу ветки по стеклу там, где старое дерево заглядывало в окно. Без привычного шума проезжающих машин тишина казалась неестественной, какой-то плотной и обволакивающей.

Уснул он уставшим и таким же проснулся. Оделся, посидел на кровати, рассматривая стекающие по стеклу капли — снова дождь — и отправился в ванную, которая оказалась тоже не в пример их прежней: большая, с кабинкой душа, со сложенными в стопочку разноцветными полотенцами. Типично мужская ванная, без банок с морской солью, с однотонными ковриками на полу. Паша, осмотревшись, сполоснул под краном прихваченную из сумки зубную щетку, глянул в зеркало — такое же бледное лицо, что и всегда, темные круги под серыми глазами, обкусанные губы. Хмыкнул, сплюнул в раковину зубной пастой, сунул щетку к уже стоявшим в стакане и, выпрямившись, дернулся.

— Напугал? — спросил Глеб, наблюдавший за ним с порога. — Привыкай. Я тихо хожу. С восьми до девяти ванную не занимать — я в это время возвращаюсь с пробежки. Ясно?

— Да, — ответил Паша, вытирая нос ладонью. — Ну вали тогда.

Когда он вышел, а Глеб закрыл дверь, вода внутри зашумела, и Паше подумалось, что этот его новый «брат» какой-то слишком взрослый. Не на семнадцать он выглядит. Точнее, внешне как раз на семнадцать — чуть более спортивный, чем другие, может быть, но во взгляде темных глаз, в походке, в осанке, чувствовалась уверенность взрослого человека. И это действительно немного пугало.

***

Глеб, включив воду, подставил под тугие горячие струи шею и плечи. В икрах и бедрах привычно покалывало после пробежки, но энергии все еще оставалось много, и для того, чтобы вымотаться, ему необходимо было сделать пару кругов по лесу. Но ни один человек такого темпа не выдержит, а лишнее внимание длительным отсутствием привлекать не хотелось. Отец, прекрасно зная, в каком положении он сейчас находится, будто специально приволок в дом свою новую пассию, и не одну, а с прицепом. Раньше было проще — мама почти никуда не выходила, болела, ради нее и покупался этот дом в глуши, здесь всегда было тихо, спокойно, никто не мельтешил и не вызывал провоцирующего всплески агрессии раздражения.

А сейчас что будет? Сразу четверо новых жильцов — восторженная идиотка, прицеп от первого брака и двое мелких сопляков. Сплошные раздражители. Запах использованных памперсов, детской смеси, присыпок, шампуня с чередой. Блядь. И не уйти — у них с отцом договоренность: Глеб оканчивает школу и только после этого волен ехать туда, куда вздумается. Пообещал. Сразу перед тем, как тот обрюхатил эту дурочку с мозгом школьницы, которая только и умела, что трындеть без умолку и хлопать ресницами. Спасибо, что сынок не в нее, молчит только и смотрит, но это тоже бесит.

Бесит, сука. Глеб, сдернув с крючка полотенце, обернул его вокруг бедер, уперся в раковину руками, глянул в зеркало. Глаза злые, с сеткой сосудов, венка на виске бьется. Утро еще толком не началось, а он уже злой. Стоило только представить свою жизнь на ближайший год. Василису, что ли, сегодня выловить, оторваться на ней? Одевшись, он спустился вниз, постоял у входа, любуясь крепкой Васькиной задницей в черной юбке, затем подошел к холодильнику, достал бутылку с соком и шлепнул по полушарию раскрытой ладонью.

— Тише ты, лось! — шикнула та с хохотком. — Мачеха твоя идет.

— Хоть папа римский, — ответил Глеб, усаживаясь за стол. — Что на завтрак? — Творожная запеканка, фруктовый мусс, тосты.

— Фу. Не пожрать теперь толком, для беременяшек рацион ввели? Сделай бутербродов.

Василиса принялась исполнять просьбу в тот же миг — она вообще была очень исполнительная, Глеб это знал как никто другой. И пока она доставала ветчину из упаковки, до кухни дошла Дарья, новая папина пассия. Охая, села на скамейку, и Глеб, проследив за ее взглядом, подвинул нетронутый стакан с соком.

— Доброе утро! Спасибо большое, — улыбнулась Дарья. — Чем так вкусно пахнет?

Глеб хмыкнул — инфантильность в этой дамочке переваливала за край. Ее сын и то выглядел более сообразительным и самостоятельным. Вот что отец в ней нашел? Симпатичная, да, но таких полно. Стандарт. Обычное круглое, детское даже, лицо, губы бантиком, глаза большие, красивые, серьезные, пока не откроет рот. Пустышка, но отец говорил, что у нее есть зачатки своего бизнеса. — Творожная запеканка, — улыбнулась в ответ Васька, отрезая ей большой кусок. — Аркадий Никифорович сказал, что вам нужно. Что хотите на обед?

— А тут так можно? — Дарья, похоже, еще не привыкла к тому, что по дому все делает прислуга. — Вот уж не думала, что стану принцессой. А можно куриные биточки? Я обожаю их! Особенно с гречкой!

— Хорошо, сделаю, — Васька поставила тарелку на стол, долила в стакан сока, покосилась на Глеба, который на Дарью смотрел в упор. Ему стало слышно, как бьются в утробе сидящей рядом женщины два крошечных сердца, и его звериная суть, вечно настороженное волчье сознание, поутихла. Следуя инстинктам, оно поступало мудро, отказываясь испытывать неприязнь к существу, носящему в себе новую жизнь, а вот человеческая часть еще противилась.

Глеб понял, что эту женщину он никогда не полюбит, а вот к тем детям, которые вскоре появятся, относиться плохо не сумеет. Родная кровь все же. Отец этой участи избежал — его миновала наследственность, и способность к оборотничеству передалась Глебу от деда, что жил сейчас отшельником неподалеку. Но дед доживал свои дни, он не мог показать всего на практике, и Глеб сам учился всему путем проб и ошибок. Когда случился первый оборот, около года назад, он подумал, что сходит с ума, — так больно было и дико, но он хотя бы знал, чего ждать. Спасибо деду, предупредившему его о симптомах, чтобы он мог опознать их и уехать заранее подальше, в лес. А потом, пережив превращение, побродив в чаще не одни сутки, Глеб испугался еще больше — он слышал, что некоторые оборотни так и оставались в зверином обличье на месяцы, а то и годы. Но тогда все обошлось, он вернулся человеком, только вот сознание распалось на два полноправных «я», где каждое было со своими хотелками, страхами и принципами.

И вот сейчас одно желало выволочь эту идиотку-содержанку за волосы из дома, а второе говорило — только посмей. Она — мать будущего потомства. Ценнее ничего нет. Ее нужно оберегать, приносить самые свежие куски, заботиться, следить за ней.

Глеб, отвернувшись, тряхнул головой, отгоняя мысли. Снял с тарелки бутерброд с ветчиной и откусил половину, глотая непрожеванное.

***

За разбором вещей Паша не заметил, как прошел день. Одно развешивание одежды заняло приличную часть времени, а потом еще разбор книг, учебников, тетрадей. Настройка всех учеток в новом компе — классный, конечно, мощнее его собственного, что так и останется лежать в коробке под кроватью. Мама за весь день зашла раза два, спросить, не нужна ли ему помощь и не хочет ли он есть, на что Паша в обоих случаях ответил отказом. На ужин он тоже не вышел, и поэтому посланная Аркадием Василиса принесла в комнату бутерброды и чай. На вид ей было около тридцати, и лицо у нее, как сказала бы бабушка, походило на типичное крестьянское — широкие скулы, крупный нос, густые брови, среднерусского цвета и разреза глаза. — Спасибо, — сказал Паша, а Василиса вытерла руки о фартук:

— Ты на обеды-ужины выходи, не стесняйся, у нас тут все по расписанию.

До бутербродов Паша добрался, когда чай уже остыл. Затолкал в себя, толком не жуя, и продолжил развешивать школьные рубашки. Провозился до полуночи, в доме погас свет, и только бормотание телевизора доносилось с первого этажа. По коридору кто-то прошел босиком, скрипнула дверь в комнату Глеба, хихикнул женский голос — Василисин. Паша даже не удивился. У них тут свои распорядки.