Глава 3. Шепчущий с ветром

Сам не понимая почему вздрогнул, когда тихий шелест солёной воды затопил всё вокруг. Смешался с ветром — голодным, злым, гуляющим по степи, а потом ухающим со всего разгону в море.

«Этого не может быть», — прошептал про себя, прекрасно зная, что — может.

Кто-то со мной играет. Смотрит на реакцию. Смеётся за тонкой гранью реальности.

Земля вдруг ушла из-под ног. Я вскрикнул, но голос утонул в насмешливом шелесте волн.

— Мы — вечность. Мы — время. Мы видели эти места, когда нога человека не ступала по этим берегам. Нам ли слушать вас, кто пришёл на день?

Во рту пересохло, перед глазами всё застлала непроницаемая мгла. В одно мгновение я потерял возможность слушать и ощущать. Даже возникший внутри ужас не полностью прочувствовался, оставшись словно за стеной из толстого стекла.

А потом вдруг ударило солнце. До боли, до слёз. Заиграло живым серебром в голубой с прозеленью воде, приласкало моё лицо мягким жаром лучей. Ветер налетел, закружил жёлтый песок.

«Какой ещё песок? — совсем не к месту мысленно изумился я. — Ведь тут битый ракушняк».

— Смешные вы, люди…

Сквозь танцующие песчинки я с трудом сумел различить фигуру сидящего человека. Ноги скрестил, руки поднял. Длинные пальцы вырисовывали в воздухе какие-то странные узоры. Откуда-то донёсся звон колокольчиков и глухой стук барабанов.

Я засомневался. Человек ли?

Слишком плавные движения, слишком странно изгибается — уж скорее колышется на ветру, как степной ковыль.

Существо захватило песок одной рукой и тоненькой струйкой начало пересыпать в открытую ладонь. Ветер стих. Но золотисто-жёлтая песчаная пелена осталась. Внезапно я осознал, что мне крайне важно узнать, сколько времени будет пересыпаться песок. Ведь именно…

— Ещё рано! — прошипел кто-то на ухо и с силой вытолкнул назад.

Мобильный обжёг пальцы. Я невольно вскрикнул и выпустил трубку. Голова гудела. Сделал несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя. Будто сквозь плотную пелену с улицы доносились детский смех и громкий говор взрослых.

Потерев лицо ладонями, словно пытаясь стереть наваждение, я осмотрелся. Никакого и намёка, что только что меня выбросило из реальности. Чайник, чашка, кровать, белые стены.

Кто-то определённо получает удовольствие от игры. С одной стороны — не привыкать, с другой — приятного мало.

Я бездумно уставился на пол, на бежевый коврик. Внезапно вспомнилось, что едва я открыл глаза, сразу увидел рыбацкий крюк. Теперь его нигде не наблюдалось.

Обыскав всю комнату, я понял, что от крюка и след простыл. Покорив какое-то время себя за нерасторопность и растерянность, ухватил полотенце и пошлёпал в душ. Кожа покрылась испариной, а волосы тонкими прядями липли к шее. Ненавижу лето.

Прохладная вода привела в чувство. Загадочный перенос в другое место и время отошёл на задний план. Ощущения, конечно, не из приятных, но, возможно, Грабар сумеет достать что-то ценное.

Быстро одевшись, я ещё раз окинул взглядом номер. Почему-то появилось стойкое ощущение, что здесь находится кто-то ещё. Прислушался. Пропустил по телу земной ток, стараясь дотянуться до самой земли, на которой воздвигли здание.

Разочарование кольнуло острой иголочкой. Ничего чужеродного и непонятного. Жаль. Дом удивлённо отозвался тысячами шепотков: настороженными, любопытными, заинтересованными. Почуял чужака. Но чужака, способного говорить на его языке.

Я улыбнулся и мягко погладил сухую белую стену.

— Верю-верю, — прошептал еле слышно, посылая сквозь кончики пальцев энергию земли. — Не ты желаешь мне зла, не я тебе.

Дом словно шумно выдохнул и успокоился.

Однако, прежде чем закрыть дверь и провернуть ключ в замке, всё же ещё раз внимательно оглядел номер. Что-то не так.

Бодро спустившись со второго этажа, я едва носом к носу не столкнулся с давешними девчонками. Рыженькая знатно подрумянилась на солнце: от икр до кончика вздёрнутого носа, усыпанного золотыми веснушками. Брюнетка выглядела получше: то ли сидела в тени, то ли просто не становится угольком сразу. Она угрюмо поглядывала на подругу и тянула сумку и зонтик. Зонтик, кстати, выглядел весьма плачевно. Судя по всему, его всё же сдуло в море.

— И не надо ничего говорить, — внезапно огорошила рыжая.

Я озадаченно проводил девчонок взглядом. Брюнетка прошла мимо меня, но потом обернулась и легонько пожала плечами, мол, не берите в голову. Я с трудом удержал улыбку. Эх, женщины. Вот говоришь же, ан нет! Всё надо сделать по-своему.

На этот раз дорога к морю показалась куда короче. Дом Далевой заведомо обошёл стороной. Надо подождать до темноты, тогда можно и приближаться. Да и местность вокруг прощупаю — будет куда удобнее набрести на след Кристины. Детский — он лёгкий, серебристый, почти прозрачный. Душа человека уходит из бренного мира, а след остаётся. Но не слишком долго. Лучше всего искать в течение трёх дней. Хорошо держится — до девяти. К сороковому дню после смерти истлевает до невидимой ниточки. Кое какие отголоски могут оставаться и до года, но очень редко. А детский след вообще поймать нелегко — слишком мало ребёнок провёл времени на земле, вот и не держит его нисколечко.

Солнце медленно катилось к закату. Отдыхающих стало чуть меньше, но немного. Я остановился возле бетонной стены, исписанной краской из баллончика, на приличном расстоянии от лениво накатывавших на горячий от дневного зноя берег. Море — это хорошо. Но не для меня.

Мимо прошли бабушка с дедушкой, ведущие за руки непоседу-внука. Внук бросил на меня любопытный взгляд и вприпрыжку поскакал дальше. Конечно, выглядит немного странно: все смеются, загорают, плещутся в волнах. Только я не вписываюсь в эту радужную картину. Не так внешне, как внутренне. Мой отдых остался в городе. Чтобы там не говорили, а город я люблю. Даже несмотря на то, что там Городовой…

Ветерок легонько пошевелил волосы, огладил предплечье, коснулся кисти. Я замер. Знакомо. Значит, не ошибся в своих выводах. Легонечко пристукнул каблуком по земле — пробежала едва ощутимая дрожь. Пробегавшая мимо рыжая собачонка недовольно тявкнула.

Ветер налетел снова. Окутал тёплыми прозрачными объятьями, зашептал на тысячах языков, убаюкал, словно маленького ребёнка. Стало почему-то уютно и немного щекотно. Я невольно рассмеялся.

— Какое чудо, — раздался за спиной чуть хрипловатый мужской голос. Тихо-тихо — не понять: где шёпот ветра, а где — человека.

Слева возникла длинная тень. Солнце окрасило волны золотисто-красным. Показалось, что на мгновение удалось ощутить на своей щеке чьё-то осторожное дыхание. Я медленно развернулся. И поражённо замер, уставившись в пустоту перед собой. Никого. Захотелось протянуть руку и пощупать воздух. Понимая, насколько это будет глупо выглядеть со стороны, я всё же воздержался.

Тихий смех, раздавшийся у самого уха, заставил вздрогнуть.

— Чудо, — выдохнул невидимый собеседник. — Ничего не бойся — дождись тьмы. Я появлюсь.

Сердце бешено застучало. Меня нашёл Шепчущий с ветром. Сам нашёл. Это и радовало, и напрягало одновременно. Из всех чувствующих они самые неуловимые. Да и неудивительно, когда сам ветер в покровителях.

Цепочка следом выстроилась прямо передом мной.

— Пошли-и-и… — выдохнул ветер, рассмеялся нечеловечески, словно сказочное существо, сошедшее со страниц незаконченного романа.

Что-то ухватило меня за запястье и уверенно потянуло куда-то вперёд. Сердце испуганно ёкнуло, однако мне не дали опомниться, утягивая дальше. Только не по поросшей высохшей травой дорожке, а по воздуху. Сквозь время и… Я зажмурился от нахлынувших на меня образов. Время и сознание.

Вокруг стоял запах яблок.

— Мама, смотри, какие ракушки! — звонкий голос Кристины. — Я такие никогда не видела.

Солнце стоит в зените. Мать подходит близко-близко. Смотрит на маленькие ладошки, на которых странно поблёскивают вытянутые веретенообразные предметы. Она хмурится, убирает за ухо светлую прядь.

— Это не ракушки, — говорит она глухо и забирает с руки дочери три серебристых веретенца.

Долго смотрит. Море накатывает на берег, целует её босые ступни. Мать щурится, шепчет что-то одними губами — сухими, потрескавшимися. Долго всматривалась, словно хотела в чём разобраться. А потом вдруг поднимает голову, щурится, глядя на раскалённое солнце. Сжимает руку так, будто хочет раздавить серебристые безделушки. А потом потрескавшиеся губы приоткрываются:

— Будь ты проклят, — шепчет она так, что меня обжигает волна ненависти.

Размахивается и зашвыривает веретёнца в воду. Три серебряных блика вспыхивают маленькими звёздочками и падают в зеленоватую холодную воду. Откуда-то доносится странный гул, в котором слышится издевательский смех.

Кристина вздрагивает и хватается за белую юбку матери.

— Мама, что это?

Мама…

Я открыл глаза и шумно выдохнул. Чёрт, кажется, стою у самой кромки моря. Хорошо меня потянуло. Посмотрел украдкой по сторонам — никто на меня не пялится. Это хорошо. Значит, Шепчущий сделал всё красиво.