История 0. Внедрение. CVII. Глава 5-1

- Я собираюсь накатать тебе жалобу. Что это за бред с новой поправкой в трудовом кодексе? Я увольнял, увольняю и буду увольнять любого, кто мне разонравится! Без объяснений, соболезнований и расшаркиваний! - пауза. Возмущённый задира что-то вспоминает, спохватывается и обращается в присмирённого просителя. - Послушай, дни процветания в забвении: уже в эпоху Ренессанса было ясно, как всем нам будет плохо. Люди пьют, чтобы забыться и развязаться, а мы – чтобы помнить, но не сводить счёты. Борьба прекратилась, всё медленно умирает, бар умирает, древо снов больше не плодоносит, зачахло, как и вся наша адская клиентура... - но покорность наиграна, и спустя мгновение всё возвращается на круги своя: - Подожди-ка, я нашёл то, что искал. Тут, кое-какая свежая кровь, если не ошибаюсь.

Дизайрэ спрятал трубку телефона, до этого зажатую между плечом и ухом, в карман. Связь не прерывалась, на другом конце линии кто-то ждал... пока он нашарит на стене держатель факела, но факела не было, пустое стальное гнездо. Он тихо выругался в темноту и догадался, в чём дело.

В подвале перевернулся бочонок с маслом, возможно, что и несколько. И он уже нечаянно влез в масляную лужу. Брезгливо, но сравнительно осторожно отряхнул ботинок. Нельзя тут жечь факелы, нельзя и красной шевелюрой по старинке воспользоваться в качестве светильника. Хватит одной небрежно брошенной искры – и весь бар воспламенится, взлетит попеременно в небеса и к чёртовой матери вместе с деревянными стенами и перекрытиями.

- Что там у тебя? - холодно прошипело из телефона.

- Надежда, - ответил серафим, с пугающе счастливой улыбкой глядя на апофеоз детской изобретательности и непосредственности, застигший его посреди подвального помещения. - Братец, ты знал, что хороший убийца похож на художника? А идеальный – на композитора...

Симфония боли и унижения была сыграна на стульях и туго связанных веревках, сверху – обильно полита маслом, а главным её аккордом был человек. Пленник. Без кляпа во рту, кстати. Но ужас, сковавший его, был, по всей видимости, настолько непреодолимым, что заставил полностью онеметь и оцепенеть, не взывая о помощи, стать жертвой как бы на добровольных началах.

Дизайрэ заулыбался шире.

- Послушай, братец. Слышишь? Ты тоже это слышишь? Какая выразительность. Он мёртв и агонизирует, и честно не думает уже, что жив или что есть хоть малейший шанс выжить. А ведь ещё вчера он был рабом большого колеса рутины, был по-своему счастлив, имел работу и семью, определённые планы на будущее. И вот он уничтожен, не помнит своё вчера, не верит в своё завтра, и не осознаёт, в какое жалкое животное его превратило сегодня. Кто проделал с ним такую блестящую домашнюю работу?

- Мой протеже.

- Оу...

- Он нанесёт тебе визит вечером.

- Вау.

- Не обидь его.

- Не обижу.

- Мне не нравятся нотки двусмысленности в твоих предвкушающих вздохах, Дэз.

- Даже если я исхитрюсь сделать ему больно – он не придёт к тебе жаловаться. Он хладнокровный дилер смерти, а не папочкин сынок. Он не потеряет лицо.

- Не смей заикаться, не смей даже полунамёком дать ему понять, что я...

- Ой, да не волнуйся, - хозяин бара беспечно зажал шипящий телефонный динамик пальцем. - Поздновато ты начал играть в заботливого папулю. Он не нуждается в тебе. Но будет нуждаться во мне.

- Дезерэтт, он поквитается с тобой. Ты подписываешь контракт на собственное убийство.

- Да я не сомневаюсь, что он найдёт непревзойдённый способ всадить мне ржавую заточку в сердце, обставив всё несчастным случаем, он ведь способен на ещё большее, мой милый лорд роскоши и пустоты... раз уж в нём течёт твоя горько-солёная кровь. Просто дай слово, что не будешь нам мешать. Ему не нужен костыль. Ему нужно пройти этим путем проб и ошибок в одиночку.

- Ты не дождёшься моего слова. Но я выдам ему свою печать.

- Но ведь... твоя печать – это не просто родовая реликвия. Это пропуск к тайным знаниям, это ключ к воротам ада, это... Твою мать, это красный Фриггор!

- Вот именно, Дэз.

В подтверждение ясности и неотвратимости сказанного Дизайрэ не только удивленно уронил челюсть, но и наконец нашёл перевернувшийся бочонок – обеими ногами одновременно. Споткнувшись и рухнув, живописно поднял тучу брызг, благодаря чему запачкался окончательно и бесповоротно, то есть с головы до пят. Падение сопровождалось не самым адекватным хохотом, а увенчалось прицельным броском телефонного аппарата в мутное масляное озерцо. Бултых. Абонент вам больше не перезвонит.

Наконец-то. Никто не слышит, не внимает, не наблюдает за ним. Улыбка слезла, только её и видели. Он прекратил истерично смеяться и резко обхватил противно замасленную голову такими же масляно скользкими ручищами.

Ему нужно о многом подумать.

- И помыться, - заметил резкий уничижительный голос. - Пару дерзких раздетых юношей в душ взять не забудь.

- Да твою мать же!

- Нашу. Воображал, что можешь где-то остаться один? Бра-атец, - протянул лорд, передразнивая.

В насквозь промасленном воздухе возникла рука с шестью костлявыми пальцами и каким-то мелким продолговатым предметом. Прежде чем Дизайрэ сообразил, что это за коробочка, о её картонный бок, намазанный красным фосфором, чиркнула спичка.

- Сволочь! - только и успел воскликнуть серафим, обращаясь в чистое пламя, чтобы его не тронуло местное, мирское и нечистое.