Глава 2. Майя

Я долго не могла отойти после разговора с Верой. До конца работы еще как-то держалась – срочные дела не позволяли отвлекаться на посторонние мысли, хотя они и не улетали далеко. Зато когда я пошла домой, мысли эти, словно стая голодных волков, подстерегающих одинокого путника, набросились на меня разом…

Ну что же придумала эта Вера?! Меня – в начальники отдела! Да кто я такая? Впрочем, а кто? Ведущий специалист с высшим образованием, девятый год работающий в конторе. Пусть в небольшом допофисе, но суть работы та же. Неужели не справлюсь? Ведь я все время мечтала работать в центральном офисе филиала, быть в самой гуще событий, не тупо исполнять указания начальства, но и самой что-то придумывать, разрабатывать, внедрять… И вот он – случай!

Да какой такой случай?! Дура ты, дура, Майка! Кто тебя туда звал? Мало ли что Вера напридумывала… Говоров никогда мне не предложит это место! Кто я ему? Посторонняя баба. Почти незнакомая, некрасивая, старая уже – через полтора года тридцать… Хотя он сам-то!.. Сколько ему? Сорок есть? Если и нет, то около. Вон, седина уже на висках, морщинки возле глаз… Правда, не портит его ни то, ни другое. А возле него вон какие фифы крутятся, как эта, Зорина, в столовой сегодня… Да конечно, он лучше ее возьмет!

Хотя, тьфу, о чем я думаю? Сам-то он все равно уходит, какая ему разница, кто на его месте будет работать – красавица или каракатица? Кстати, о Каракатице… Она тоже меня не утвердит. Или утвердит? Вроде бы она неплохо ко мне относится… По крайней мере, Вера говорит, что тут больше от Матвея Михайловича все будет зависеть. Кого он предложит Клариссе, того та и утвердит. Мол, она ему доверяет очень. И Вера – вот ведь тоже что посоветует! – начала долбить, чтобы я перед Матвеем «хвостом покрутила»! Не совсем уж, мол, до крайностей, но все же. А как я перед ним этим самым хвостом крутить стану? Я и не умею этого, да и не хочу. Противно. Нет, сам Говоров мне не противен. Хоть и в возрасте мужчина, но и не старый, и ничего себе так смотрится. А все равно не по мне – угрюмый какой-то, насупленный. К такому и по делу-то подступиться боязно, не то что «хвостом крутить». Но… Машка-то Зорина крутит. А ведь она и моложе меня, и куда красивей!.. Вот именно, что моложе и красивей. Дура ты, Майка, дура! Куда ты со своим деревенским веснушчатым рылом против нее полезешь?

Тьфу! Опять о какой-то ерунде думаю!.. Да при чем тут рыло и красота? Это же не киностудия и не подиум, а серьезная контора. Здесь главное – профессиональные качества. Но их никто не оценит, если будешь все время держаться в тени, не станешь предлагать себя сама… Дура, не в том смысле «предлагать», в каком ты сейчас подумала!.. Кстати… А если бы в том самом? Ты бы хотела?.. Ну, вот с Матвеем этим?..

Тьфу! Тьфу! Тьфу!.. Ну и засранка ты, Майка! О чем думаешь-то? А Ваня? Любимый, единственный?.. Что единственный – да… Он же – первый. А вот любимый ли?

Я подумала так и сама вздрогнула от собственных мыслей. Даже озноб пробил. Разве я не люблю Ваню? А… разве люблю?..

Мне стало вдруг так непередаваемо страшно, почти жутко, что я остановилась, втянув голову в плечи. Великая Сила, ведь я, похоже, и впрямь… не люблю своего мужа… Я даже вспомнила о нем не сразу, представив себя в объятиях Матвея Михайловича. И вообще… О Ваниных-то объятиях я давно мечтала? Ох, давно!.. Да и мечтала ли? Мне ведь тогда больше другого хотелось – нежности, ласки, чтобы рядом был не просто мужчина, а друг – большой, добрый, настоящий, с которым можно и беззаботно подурачиться, и уткнуться в плечо в минуты тоски, и совета спросить, и горем-радостью поделиться… О сексе, как таковом, я особо тогда и не думала. А Ваня как раз о нем только, похоже, и думал.

Ворвался в мою жизнь – огромный, сильный, бесшабашный и веселый, заграбастал меня, завладел и душой, как говорится, и телом. Только вот нужна ли ему была моя душа? Тело – да, он от него оторваться не мог поначалу. А мне это совсем не доставляло удовольствия. Ну вот ничуточки! Только и приходилось, что притворяться. Ведь я Ванечке не хотела огорчений доставлять ни в чем. А потом… Было как-то пару раз, когда я что-то начинала чувствовать, когда казалось, что вот еще чуть-чуть – и я полечу, оторвусь от земли, растворюсь в ночном небе!.. Но нет, не смогла взлететь. А потом и Ванечка стал желать меня все реже и реже. Правда, тут ведь еще и беременность с осложнениями, а потом Сашка малюсенький, ночи бессонные, дни суматошные, когда ночью кроме как поспать хотя бы пару часиков уже ничего не хочется. Вот Ваня и… Или не поэтому? Просто перестала я быть для него привлекательной и желанной.

Нет, не хочу так думать! Все наладится! Вот и свекровь согласилась с Сашкой посидеть, чтобы хоть немного подрос – там бы и в садик стали ходить. Зоя Сергеевна молодец, спасибо ей – я всего-то год и не работала. И даже как-то умудрилась учебу не бросить. А чего мне это стоило?.. Обидно, что Ваня этого совсем не оценил. Он вообще на мою учебу смотрел косо. По-моему, ревновал даже. Как же, он – простой работяга, а жена высшее образование получает, в начальники метит, а потом скажет: катись-ка ты, Иванушка, колбаской, ищи дуру себе под стать, а я себе образованного и видного найду. Вот как Матвей Михайлович, например.

Тьфу ты, опять меня занесло! Ну разве говорил когда Ваня что-либо подобное? Хотя… он вообще о чем-то серьезном со мной говорил? Да и о чем бы серьезном он стал говорить? Ведь он, страшно подумать, кроме спортивных газет ничего не читает, по обзорнику лишь развлекуху для дебилов смотрит, над шутками клоунов хохочет, как придурок полный… Тьфу!.. При чем тут клоуны? У каждого свои вкусы и пристрастия. Вдруг и Матвей Михайлович от них балдеет? Я представила эту картину и прыснула, а потом не выдержала и заливисто рассмеялась, испугав проходившую мимо бабушку с авоськой. Нет уж, я уверена точно: клоунов Матвей смотреть не станет.

Матвей? Уже так?.. Я разозлилась на себя и быстро зашагала к дому, стараясь вызвать в душе и сердце желание увидеть Ваню. Я решила обязательно устроить ему сегодня необычайную ночь. Сделать так, чтобы он вновь страстно хотел меня, желал меня, любил меня!..

Ночи любви не получилось. Зоя Сергеевна сказала, что Ваня с ней связывался (интересно, а почему не со мной?) и предупредил, что задержится. У какого-то Вовки или Славки дочь родилась, решили облегчить горе папаши, мечтавшего о сыне… Я незаметно для свекрови вздохнула. Что-то частенько у Ваниных друзей-приятелей стали дети рождаться, тещи умирать, прочие события происходить, которые без обязательной «обмывки» обойтись не могли. Не скажу что Ваня начал спиваться, но редко какая неделя проходила без того, чтобы Иван хотя бы раз, а то и пару-тройку дней подряд не «задерживался» по таким вот причинам. Разумеется, я его не «пилила». Терпеть не могу опускаться до выяснения отношений с людьми, а тем более с самым близким мне человеком. После Сашки и мамы, конечно. Но Сашка еще маленький, а мама далеко. Кстати, интересно, а когда любишь… по-настоящему любишь, – кто ближе и родней: любимый мужчина или мама?..

Ваня пришел поздно, уже заполночь. Но я все равно дождалась его, пялясь закрывающимися глазами в книгу, – мне очень хотелось, несмотря ни на что, осуществить задуманное – подарить мужу сказочную близость. Мне это было очень нужно, потому что я уже начинала бояться за себя. Я смотрела на книжную страницу, но смысл прочитанного постоянно ускользал от меня, я все время возвращалась к мысли о возможном переходе на новую должность, а потом возникающие в голове образы как-то само собой перескакивали на того, кто ее сейчас занимал… Я злобно рычала, с остервенением впивалась глазами в печатные строчки и уговаривала себя, что кроме Вани мне никто-никто не нужен.

Разумеется, Ваня пришел изрядно навеселе. Но справедливости ради должна сказать, что даже в таком состоянии муж вел себя очень порядочно – не нес оголтелой чуши, тем более не орал или, не приведи Великая Сила, распускал руки, чего я вдоволь насмотрелась и наслушалась в детстве от собственного отца, пока того водка и не упокоила… А Ваня просто становился ужасно жалким и глупым – осоловело хлопал оловянными глазами и улыбался, словно клинический идиот. Только что слюни не пускал.

– У-уу… – увидев меня, состроил Иван дебильную рожу. – А это кто-оо?.. А это моя Майка!.. – Он плохо слушающимися пальцами расстегнул рубаху и заглянул под нее: – Не-еет! Вот где моя майка!..

– Кушать будешь? – Я сделала огромное усилие, но растянула губы в улыбке.

– Йа… не кушать буд-ду, я буд-ду жрать… – икая и заикаясь, выговорил мой благоверный, после чего рухнул на диван и захрапел.

Роняя слезы, которые полились так неожиданно, что я не сразу сообразила, что плачу, я стянула с Вани ботинки, штаны, а вот свитер, как ни пыталась, снять не смогла, потому что мужнины руки подниматься ни в какую не желали. Так он и остался лежать – в шерстяном свитере и с голыми волосатыми ногами. И впервые в жизни мой милый Ванечка показался мне вдруг таким отвратительным и жалким!.. А вспомнив о своей мечте подарить ему сегодня ночь страстной любви, я повалилась на пол возле дивана и разрыдалась в голос.

Удивительно, как я не разбудила Сашку. Еще удивительней, что, нарыдавшись вволю, я прямо там же, на полу, и заснула…

…И мне приснилось море. Или океан. Медленные, ленивые, неправдоподобно бирюзовые волны облизывали желтый-прежелтый песок. А с синего-синего неба прожектором вселенского счастья полыхало солнце. Да-да, все было именно такое – преувеличенно цветное, чувственное, яркое. Мне даже сравнить это не с чем… И я знала, что это сон. Но все рано обрадовалась возможности полюбоваться на сказку. Наверное, мне очень ее не хватало.

Я стояла лицом к океану, наслаждаясь его величием и уверенным спокойствием, слушала шершавый шепот гладившей песок воды, когда сзади послышался странно знакомый голос:

– Красиво.

Я не стала оборачиваться, решила поиграть сама с собой, догадаться, вспомнить, где я слышала этот голос.

– Не то слово, просто сказочно, – откликнулась я, словно разговаривать, стоя спиной к собеседнику, было вполне обычным делом. Впрочем, для сна годилось все. И все казалось сейчас обычным, привычным и приличным. Даже то, что я, оказывается, была совсем голой. Но и это ничуть меня не смущало.

– Вообще-то я о тебе, – сказал невидимый собеседник. – Твои волосы… Они похожи на солнечные лучи. Можно я буду называть тебя Солнышком?

– Пожалуйста, – засмеялась я, по-прежнему не оборачиваясь. – Только я вовсе не красивая. Когда ты увидишь меня…

– Я и так вижу тебя.

– Когда ты увидишь мое лицо…

– Я видел твое лицо.

– И как оно тебе?

– У тебя удивительные глаза. Ни у кого я не видел таких загадочных глаз. А твои веснушки – от них пахнет радостью и улыбкой.

– Разве радость имеет запах? А улыбка?..

– Все имеет запах. – Голос раздался совсем рядом, странно знакомый незнакомец стоял за самой моей спиной, я даже чувствовала затылком его дыхание. – Ты, например, пахнешь свежим хлебом.

– Тогда зови меня не Солнышком, а Булочкой! – засмеялась я в голос. – Кстати, это будет вполне справедливо. – Я хлопнула себя ладошками по выпуклому животу.

Теперь засмеялся мой собеседник:

– Если я назову тебя Булочкой, мне захочется тебя съесть. А Солнышко съесть нельзя – им можно только любоваться и греться его теплом.

– Ты тоже будешь греться моим теплом? – спросила я. И мне на самом деле захотелось узнать это.

– Я уже делаю это, – ответил незнакомец, и я почувствовала как прохладная упругая кожа мужской груди коснулась моей шеи, плеч, спины… Впрочем, все это длилось одно-два мгновения. Меня снова ничто не касалось; никто не прижимался к моей враз покрывшейся пупырышками кожи.

Я резко обернулась. Сзади никого не было. Я опустила глаза и увидела следы на песке. Они вели через широкий, не менее сотни метров пляж к полосе изумрудно зеленой, преувеличенно красочной, как и все здесь, травы, простиравшейся до пальмовой рощи невдалеке, за которой начинался густо-зеленый, насыщенный манящей глубиной лес, а над ним, уже в самой-пресамой дали, вздымались голубовато-прозрачные горы.

Возле пальм стоял шалаш. Крытый пальмовыми же листьями. Широкими и даже издалека кажущимися прохладными.

Я не видела, но точно знала, что мой недавний собеседник ждет меня в шалаше. Но как бы мне ни хотелось сейчас к нему – а хотелось мне очень-очень-очень, – я не спешила. Я решила сначала вспомнить, откуда я знаю этот голос. Но стоять, как еще одна пальма, мне уже надоело, и я решила совместить приятное с полезным – вспоминать, купаясь в океане. И я побежала в манящую прохладной бирюзой волну.

Вода была теплой, нежной и ласковой. Дно оказалось пологим, и пока я входила в океан он сначала ласкал мои голени, потом бедра, а когда я сделала еще пару шагов, невольно остановилась. Я отдалась ласкам волн, невольно выгнув спину и слегка раздвинув ноги. И подумала: а не смотрит ли сейчас на меня с берега незнакомец, и если смотрит – понимает ли, что я сейчас делаю, что ощущаю? Мысли о том, что за моим бесстыдством наблюдает мужчина, неожиданно доставило мне такое странное удовольствие, что я не сдержалась и застонала.

Но на сей раз рассудок взял верх над чувственностью. Я зашла в океан еще глубже и поплыла. Я ощущала невесомость, но сейчас она была ненастоящей, искусственной, подчиненной выталкивающей силе воды. И все равно мне было хорошо. Я чувствовала себя почти счастливой. Ведь я жила предвкушением этого счастья, я знала, что через пару-тройку быстротечных минут я выйду на берег и окажусь в объятиях Матвея…

Я вздрогнула, мысленно произнеся это имя, поняла, что все время подсознательно знала, чей голос принадлежит незнакомцу, и стала тонуть. В самом прямом смысле. Я изо всех сил замолотила по воде руками и ногами, но неумолимо продолжала погружаться. Тогда я опустила ноги, в надежде достать ими дна, но не достала, зато окунулась с головой и едва сумела поднять ее снова над волнами, которые, как мне показалось, неожиданно стали больше. Понимая, что долго мне не продержаться, я жалобно заскулила и в дикой надежде бросила взгляд на берег – почему-то очень далекий. Когда же я успела на столько отплыть от него?

Берег оказался пустым. Зато совсем рядом с собой, в трех-четырех метрах, я увидела голову Матвея и быстро взлетающие над водой руки. Он несколькими сильными гребками в пару мгновений доплыл до меня, подвел мне под живот ладонь и крикнул: «Держись за меня!» Я обеими руками обвила его вздувшуюся жилами шею и забарабанила по воде ногами, помогая Матвею плыть, ведь у него осталась свободной лишь одна рука. Но я уже не боялась утонуть, я знала, что мы наверняка доплывем – такая уверенность исходила от действий и движений этого мужчины. Я успокоилась настолько, что сосредоточилась уже не на мыслях об опасности, а… на руке Матвея, поддерживающей меня под живот. Мне так захотелось подтолкнуть его ладонь еще ниже, но тут он вдруг вовсе убрал ее из-под меня и сказал:

– Вставай, тут уже можно достать дна.

Я разочарованно опустила ноги и коснулась ступнями мягкого песка. Сделав несколько шагов к берегу, Матвей оглянулся на меня и улыбнулся:

– Испугалось мое Солнышко?

– Угу, – честно ответила я. – Сначала. Пока ты не приплыл.

Я назвала его на «ты», не сделав над собой никаких усилий и даже не заметив этого, настолько это было естественным и единственно верным. Мне вообще теперь казалось, что Матвей был со мной рядом всегда. Или это являлось всего лишь проказами сна? Только уж что-то слишком последовательным был этот необычный сон, так сильно похожий на явь… Но все-таки сон. И необычная яркость красок вокруг, и некоторая нелогичность и обрывочность все же говорили об этом. Вот и сейчас, я только что шла по самое горло в воде, а в следующее мгновение уже оказалась на руках у Матвея, одной рукой обвивая его шею, а пальцами другой лаская снова ставшие кроткими и мягкими бирюзовые волны.

Матвей на руках со мной вышел на берег и, не останавливаясь, направился к пальмовому шалашу.

«Сейчас! Сейчас случится это!..» – застучало в голове звонкими маленькими молоточками.

Потом, вспоминая и анализируя события этого сна, я веселилась, уже явственно видя те нелепости, которые присущи снам – и этому тоже. Вот, например, зачем так долго нес меня к нелепому шалашу Матвей, если мы могли упасть прямо на шелковистую траву – прекрасное ложе для любовных утех? Не нужно было бы напрасно тратить ни времени, ни сил.

Нет же, Матвей донес меня до шалаша, поставил на ноги и жестом гостеприимного хозяина откинул полог из пальмовых листьев. Я встала на четвереньки и поползла в шалаш. Делая это, я понимала, что Матвей сейчас смотрит на меня. Не устояв перед соблазном, я оглянулась и впервые увидела обнаженного Матвея целиком. Да, он не был атлетом, но выглядел довольно неплохо. Несмотря на далеко не юный возраст, он не стал обладателем «пивного» брюшка, как многие его ровесники. Загорелая кожа перечеркивалась по бедрам и низу живота белой полоской, защищенной когда-то плавками. Сейчас же никаких плавок на Матвее не было, и…

…Я судорожно сглотнула и на задрожавших вмиг коленях заползла в шалаш. Места в нем оказалось неожиданно много, а пол был устлан все теми же большими, гладкими и прохладными пальмовыми листьями. Я легла на спину, согнула ноги в коленях, прижала руки к вздымающейся от участившегося дыхания груди и приготовилась ждать. Хотя ждать мне пришлось совсем недолго. Матвей, сгибаясь до самой земли, зашел почти следом за мной. Он опустился рядом на колени и осторожно положил мне на грудь, поверх моих ладоней, руки. Я медленно высвободила свои, и теперь его прохладные большие ладони лежали на полушариях моей груди, почти полностью закрывая их. Я слегка шевельнулась, призывая Матвея к более активным действиям. Он понял все правильно: продолжая ласкать меня – нежно, чутко и трепетно, – Матвей склонил над моим лицом голову и коснулся моих губ своими. Совсем чуть-чуть, не раскрывая их. Глубоко вдохнул и сказал хрипло:

– Ты пахнешь хлебом… и молоком… Свежим хлебом и парным молоком…

– Съешь меня поскорее, – так же хрипло ответила я, забросила руки на спину Матвею и потянула его на себя.

Он подался ко мне, приоткрыл губы и приник ими к моему жадному рту. По-моему, в тот раз я впервые целовалась по-настоящему, хоть это и странно звучит для того, что происходило во сне. Но тот наш первый с Матвеем поцелуй я все равно запомню до конца жизни. Потому что именно тогда я впервые почувствовала себя женщиной. Любимой, желанной, единственной. Интимная близость – это все-таки в большей степени физиология. Совокупляются все – люди и звери. Птицы, змеи и даже насекомые. Потому что это зов плоти, следствие природных законов. Без этого не может быть продолжения жизни – и тут никуда не деться. Поцелуи же вовсе не обязательны. И целоваться умеют лишь люди. Но не все делают это искренне. Многие считают это действие всего лишь правилом игры, прелюдией к сексу, или вообще чем-то не очень приятным, совершаемым не по желанию, а по обязанности. По-моему, именно так, будто отдавая долг, целовал меня перед совокуплением Ваня. Да-да, именно перед совокуплением, назвать по другому этот акт с мужем теперь у меня не поворачивался язык. И вот именно, что целовал он меня, неумело тычась сжатыми губами, только перед этим. Если не считать нескольких раз во время ухаживания и одного на церемонии бракосочетания.

Матвей же целовал меня так, словно он умирал от жажды. От неразделенной жажды любви, от томительного душевного одиночества… Словно он годами, десятилетиями ждал и искал ту, которой он сможет наконец дать свою нерастраченную нежность, подарить свои ласки, поделиться собой без остатка, растворившись в любимой. У меня из глаз хлынули слезы благодарности, восторга, настоящего счастья. И это сделал всего лишь его поцелуй! Я постаралась ответить тем же, вложив в движения губ и языка все те чувства, что рвались из меня навстречу любимому. Да, да, да, сотню раз да! Я уже любила Матвея – безоговорочно, полностью, без остатка, без сомнений, терзаний и сожалений. Я любила его, хотела его, желала его – нестерпимо, до жгучей сладостной боли в груди, до безумного влажного жара, который, начавшись в глубинах потаенного колодца, разливался уже по всему животу, стремясь подняться до самого затылка, и опускался на бедра в стремлении достичь кончиков мизинцев.

Я застонала – призывно-требовательно, – еще сильнее прижав к себе любимого, и наконец он…

…грубо вошел в меня, заставив застонать уже не от вожделения, а от боли. На меня дохнуло сильным запахом перегара, и я поняла, что уже не сплю. Я открыла глаза, но ничего не смогла увидеть, пока не догадалась, что лицо мое накрыла какая-то ткань. Я сбросила с глаз тряпку, и теперь в призрачном свете фонаря, льющемся с улицы через незашторенное окно, увидела, что их закрывал мне подол собственного халата, бесстыже задранный кверху. А надо мной, опершись о пол руками, пыхтел благоверный мой Ванечка… Он так и остался в свитере, а спущенные трусы болтались ниже колен. Волосы Ивана свалялись после сна, слиплись от пота, торчали кривыми сосульками в разные стороны… И этот неряшливый вид супруга, его похотливое сопение, мерзкий запах переработанного организмом спиртного вызвали во мне такое нестерпимое отвращение, что я вновь застонала – и от этого впервые испытанного к мужу чувства гадливости; и от досады, что сказке последовало такое пошлое продолжение; и от внезапной жалости к себе.

Меня буквально затошнило; я оттолкнула супруга и бросилась к дверям туалета. Меня вывернуло несколько раз, потом я ринулась в ванную, сбросила на пол халат и встала под душ, сделав воду насколько можно было вытерпеть горячей, а напор ее – максимально возможным.

Я смывала следы Ваниного посягательства до тех пор, пока в дверь не раздался стук.

– Ты чего? – послышался встревоженный Ванин голос.

– Все хорошо, – ответила я, но из-за шума воды он меня, конечно, не услышал. Поэтому я добавила: – Просто я не люблю тебя, Ваня.