Глава 3. Матвей

Я проснулся так неожиданно, что не сразу смог понять, где я и что со мной. Оранжевый ореол временника высвечивал половину четвертого. Я чувствовал такое дикое желание, что, несмотря на столь позднее, а скорее, уже раннее время, повернулся к Наташе и положил руку ей на живот. Я стал нежно поглаживать жену сквозь ночную сорочку, постепенно опуская ладонь все ниже и ниже. Мое вожделение достигло такой невероятной силы, какого я не помнил у себя уже очень давно. Мне грезилось, еще чуть-чуть – и я наконец-то дождусь отклика жены на мои ласки.

Но я его не дождался. Наташа что-то недовольно пробурчала сквозь сон и брезгливо, словно мокрую лягушку, сбросила мою ладонь с живота и повернулась ко мне спиной. От досады и обиды желание испарилось в одно мгновение. Я тоже отвернулся от жены и, уставившись в стену, предался невеселым размышлениям. А сводились они все к тому же, что мучило меня уже без малого тринадцать лет. В последние годы, правда, не столь ярко, как поначалу, – свыкся, смирился, загнал боль глубоко внутрь. Но нет-нет, да и накатывало. Вот как сейчас…

Наталья. Наташка моя. Супруга, жена, человек, о котором я мечтал. Странно, наверное, но я с ранних лет, еще будучи подростком, когда и мыслям-то таким возникать преждевременно, мечтал о собственной семье. О том, что у меня будет любимая и любящая жена – самая красивая, самая добрая, самая хорошая, самая-самая! О детях тоже мечтал, но как-то уже совсем абстрактно, – все-таки и сам был еще ребенком. А когда стал взрослым, мечты о любимом человеке и вовсе стали, что называется, доминирующими в моем сознании. Я уже не столько думал о красоте чисто внешней (меня вообще стали раздражать «куколки», как правило, оказывающиеся пустыми внутри, будто настоящие куклы), как мечтал о той, которая станет моим вторым «я», чьи желания я смогу угадывать так же легко, как свои собственные, а исполнять их станет для меня самым большим удовольствием и наслаждением. И конечно, я страстно желал, чтобы и я для нее стал тем самым человеком, которого бы она любила, понимала и принимала полностью, без остатка. Мне не нужен был идеал, я знал, что его в реальной жизни не бывает. Да и невыносимо скучно бы, наверное, было жить с человеком, полностью лишенным недостатков, индивидуальных черт характера, «штришков» и «пунктиков» – ведь это снова оказалась бы кукла. Тем более, это я понимал прекрасно, я и сам был далек от понятия «идеал», имея множество собственных «тараканов»… Но принимать человека таким, как он есть, понимать его, жить его радостями и бедами, мечтами и тревогами, причем чтобы все это было обоюдным, естественным и единственно возможным для обоих – это и было самой заветной моей мечтой. Я хотел дарить себя ей, моей единственной, моей любимой, всего-всего целиком! Давать ей свою любовь, свою нежность, окружать заботой, лаской, пониманием и сочувствием… Не требуя ничего взамен. Тут я, понятно, лукавил. Взамен я хотел получать то же самое.

А получилось все не так. Нет, я не мог сказать ничего плохого о моей жене. Она была прекрасной хозяйкой; хорошей, заботливой матерью; она не была дурой, но… Она не любила меня. Так мне стало казаться почти с первых дней нашей совместной жизни. Относилась ко мне хорошо, с заботой и уважением. Только вот не нужны ей были ни моя любовь, ни мои ласки и нежности. Ей были безразличны мои интересы и увлечения, если они не касались каким-то образом и ее. Она относилась к ним спокойно, но так же индифферентно, словно к толчее воробьев за окном. Меня болезненно раздражало, что называла она меня поначалу (и называет до сих пор) исключительно полным именем – Матвей. Смешно сказать, но я был бы рад услышать из ее уст даже ненавистных мне «Мотю» или «Матю»! Куда там!.. Только Матвей. Сухо и официально. Как на заседании правления конторы. И вообще Наташа оказалась очень замкнутым человеком, говорила со мной мало, в основном – лишь «по делу», вытащить ее на откровенный разговор было практически бесполезной затеей. И вскоре я сдался.

Но самым, пожалуй, болезненным оказалось для меня то, что я ей был абсолютно безразличен… как мужчина. Поначалу я искал причины в себе, в своем поведении, старался по возможности разнообразить нашу интимную жизнь, вносить в нее побольше новизны, пытался экспериментировать. Но это возымело лишь обратный эффект – Наташу такие попытки лишь раздражали. О том, чтобы приласкать меня самой, не могло быть и речи. Я даже стал опасаться, что могу стать импотентом, потому что ложиться в постель с супругой все больше стало напоминать испытание… Захочет – не захочет? Успею – не успею?..

Я пытался разговаривать с женой. Но любые разговоры «про это» откровенно раздражали Наташу. Она пресекала их в самом начале. «Что ты выдумываешь? – сердито бросала она. – Мне хорошо с тобой. Просто я устала». Или «просто у меня был тяжелый день», «просто у меня болит голова» – вариантов много, выбирай любой. Если я пытался «копнуть глубже», выяснить истинную причину, жена и вовсе закрывалась, словно моллюск в раковину. «Дело не в тебе, – всего лишь говорила она. – Просто я такая… Отстань!»

По-видимому, ее не интересовал секс вообще, во всех его проявлениях. Он был для нее лишь тягостной обязанностью. И выполнить эту «черную» работу, когда отлынивать от нее не представлялось возможным, она старалась как можно скорей, лишь бы я наконец оставил ее в покое. Причем делать это она предпочитала исключительно в темноте. Любые мои попытки включить хотя бы ночник пресекались на корню, а уж речи о том, чтобы заняться этим днем, или вообще не в постели, не могло идти в принципе!

Что это было? Одной из производной все той же Наташиной зажатости, составляющей ее истинной сущности? Я не знал… И это поначалу чрезвычайно выводило меня из себя. А потом я привык (насколько к этому вообще можно привыкнуть), постарался исполнить заветное желание супруги – оставить ее в покое. По крайней мере в той степени, пока не брала свое элементарная физиология.

Зато я был безмерно благодарен Наташе хотя бы уже за то, что она подарила мне замечательных деток. Вот эта часть моей давней мечты исполнилась на все сто! Старшей, Катеньке, исполнилось уже двенадцать, Лешке было десять. Дети были добрые, умные, послушные. Причем все в меру. Не «идеальные», лубочные румяные пупсы, шагающие в ногу под барабан и горн и со счастливой улыбкой пьющие по расписанию рыбий жир, а обыкновенные современные дети, обожающие сетевые игры и не очень любящие читать, слушающие музыку (не всегда ту, что стал бы слушать я), делающие уроки постоянно, но без особого желания и не всегда старательно… Вообще-то и Леха, и Катя больше были «домашними» детьми, и если по отношении к Катерине это меня только радовало, то вот за Лешку я слегка переживал – сам когда-то был таким же домоседом и потом довольно сложно оказалось вливаться в бурный поток взрослой жизни.

Дети были с нами очень нежными и ласковыми. И я видел, что это не притворство, они искренне нас любили. Сердце мое оттаивало с ними, и отношение ко мне Наташи отходило уже на второй план.

Вот и сейчас, вспомнив о детях, мне стало хорошо, тепло и спокойно, и я заснул с улыбкой на губах и в этот остаток ночи ничего мне больше не снилось.

Вера Михална выглядела недовольной. Она бросила на меня взгляд, полный укоризны и, кивком ответив на приветствие, осуждающе вздохнула:

– Все-таки поддался…

– О чем вы, Вера Михайловна? – прикинулся я дурачком, мысленно восхищаясь проницательности замши.

– Сам знаешь, о чем, – фыркнула заместительница и грохнула кулаком по огромному степплеру, пробив толстую пачку листов. Мне показалось, что на месте бумаги она с садистским вожделением представила сейчас мои пальцы, а то и кое-что другое.

– Не понимаю, – сказал я, усаживаясь на рабочее место.

– Не понимает он! – еще раз злобно клацнула степплером замша, отчего у меня тревожно заныло в паху. – К Зориной ходил?

– Ну ходил! – с вызовом ответил я. Но не удержался и стал все же оправдываться: – А что такого? У нее всемирная сеть не подключалась!..

– Подключил? – язвительно поинтересовалась Вера Михална. – Сколько раз?

– Ну, вы знаете!.. – возмущенно подскочил я. – Все-таки я ваш начальник! И вообще… Я взрослый человек. – Но моей независимости хватило ненадолго, и оправдание снова вырвалось против моей воли: – Не было у нас ничего. Того, что вы думаете.

– А что я думаю? – снова фыркнула мудрая коллега. Но степплер на сей раз оставила в покое, и я заметил, что сердитые морщинки на ее лбу несколько разгладились. – Ничего я не думаю. Это тебе думать следует, кого на должность брать будешь.

– Так вы ведь уже сказали кого, – вновь как-то само собой вырвалось у меня.

– Вот как? – искренне удивилась Вера Михална. – Это ты Маечку имеешь в виду? Черникову, в смысле?..

– Ну да, – опустился я в кресло, мысленно матеря себя за несдержанность. – Она придет сегодня? Хочу сам поговорить.

– Так связь-кристалл же есть. Свяжись да пригласи.

Совет показался разумным. Я взял кристалл.

– Добрый день! Говоров. Черникову пригласите, пожалуйста…

Из связь-кристалла полились заунывные ноты, но не отыграло и такта, как зазвучал взволнованный голос Майи, будто она ждала мой вызов:

– Да, слушаю вас!..

– Майя э-э… – стал вспоминать я отчество девушки.

– Просто Майя, – торопливо пролепетала она. Мне отчетливо представилось, как лицо ее залилось краской, делая невидимыми веснушки.

– Майя, – послушно повторил я, чувствуя теперь, что краснею и сам. Вера Михална тоже заметила это, и брови ее полезли на лоб. Я оттолкнулся ногой и развернул кресло спинкой к заместительнице. – Вы не могли бы зайти ко мне после обеда?

– Хорошо, – откликнулась Черникова. Мне так и представился повисший в воздухе вопрос: «А зачем?», но задавать его Майя не стала, добавила лишь: – Я зайду.

– Буду ждать, – сказал я и прервал связь.

– Кх-м!.. – послышалось от стола заместительницы. – М-да…

– Вам не угодишь, – буркнул я, схватил сигареты и быстро вышел из кабинета.

Майя зашла после обеда. Как всегда, кивнула мне, обнялась-поцеловалась с Верой Михалной, но в ее поведении на сей раз чувствовалось больше сдержанности. Если раньше она почти не обращала на меня внимания, то сейчас, напротив, искоса поглядывала на меня, и в этом ее взгляде читалось нечто большее, чем простое любопытство. Я бы сказал, что в глазах девушки затаился плохо скрытый испуг.

Перебросившись с подругой парой ничего не значивших фраз, Майя осторожно, мне показалось даже – затаив дыхание, направилась к моему столу.

– Матвей Михайлович, вы просили зайти… – заморгала она своими удивительными глазами. Они были так темны, что я не сумел разглядеть их истинного цвета. Скорее – темно-карие. А может быть, это зрачок у них расширился столь сильно, что от радужки остался лишь тоненький ободок, который попросту терялся в лучистом блеске.

Я засмотрелся на эти чудные глаза и даже не уловил смысла того, что сказала мне Майя.

– Матвей Михайлович, предложили бы девушке присесть, – «разбудила» меня Вера Михална. Я дернулся, по-моему даже покраснел и махнул на стул для посетителей сбоку от стола:

– Да-да, присаживайтесь, Майя!

Черникова села и опустила глаза. Она явно чувствовала себя не в своей тарелке. Как, впрочем, и я. А тут еще моя заместительница вновь набрала в грудь воздуху, – видимо, чтобы дать мне очередной совет. Но я, вспомнив вчерашнее, хитро прищурился и сказал:

– Вера Михайловна, там в буфете булочки такие вкусные сегодня! Сходили бы, отведали.

Замша поперхнулась невысказанным советом, фыркнула и надменно выползла из-за стола.

– Маечка, я, если что, буду у юристов, – пропела она, лаская взглядом подругу, а потом выдала мне порцию какао: – А булочки свои ешьте сами, Матвей Михайлович! Вам как раз поправиться не мешало бы.

Едва за Верой Михалной с грохотом захлопнулась дверь, Майя разразилась звонким смехом. Видно было, что она и сама испугалась такой реакции, но удержаться не смогла. А я, удивленно глянув на нее, заразился вдруг ее искренним весельем и грохнул тоже. Так и смеялись мы, искоса поглядывая друг на друга, пока Майя не замолчала столь же неожиданно, как и начала.

– Так о чем вы хотели поговорить со мной? – спросила она уже более раскованным тоном.

– Слушай, а давай на «ты»? – внезапно вырвалось у меня. – Мы же давно знакомы, и я тебе не начальник как будто…

– Давай, – легко согласилась Майя.

– Вот и хорошо, – искренне обрадовался я. – А позвал я тебя затем… Да ты ведь и сама знаешь.

– Мало ли чего я знаю, – дернула плечиками девушка. – Ты пригласил – ты и выкладывай.

– Ну, хорошо, – улыбнулся я, откинулся в кресле и сложил на груди руки. – Ты ведь слышала, наверное, что меня в управление переводят, в головной офис?

– Да.

– А на это вот место Кларисса Карловна велела мне найти замену.

– Ты предлагаешь мне поискать кандидатов? – озорно блеснула глазами Майя, и я почувствовал, как зачастило мое сердце.

– Нет. Я предлагаю тебе самой его занять.

– Ага… – приподняла бровки Черникова, будто мое предложение застало ее врасплох.

– Ага, – в тон ей ответил я. – Ага-ага. – И подмигнул.

– Я согласна, – с вызовом глянула на меня Майя, и в огромных черных глазах ее отразилась моя вытянутая физиономия.

– Ну-у… Очень хорошо… – промычал я, действительно несколько сбитый с толку. Я-то ожидал, что девушка станет отнекиваться, я начну ее уговаривать, убеждать… А тут – на тебе! Согласна!..

Майя опять рассмеялась.

– Ты такой смешной сейчас, – сказала она и тут же сильно покраснела. Даже слезы на глазах выступили. Мне подумалось даже, что она сейчас вскочит и убежит из кабинета. Но Майя осталась, только голову опустила совсем низко, так, что ее солнечные волосы скрыли от меня лицо.

У меня же сердце от этих ее слов заколотилось так быстро и сильно, что я был уверен: это слышно не только Майе, но и сотрудникам соседнего кабинета. А еще мне неудержимо захотелось вскочить, броситься к Майе, обнять ее, схватить на руки, прижать к себе и никуда-никуда не отпускать! Никогда.

Я даже привстал. Но тут же опомнился и тяжело рухнул в кресло.

– Ты… это… – промямлил я. – Я, значит… того… Карака… Клариссе Карловне скажу, что ты согласна… Тебе ведь тоже дела передать надо, наверное?

Майя молча кивнула, не поднимая лица.

– Сегодня среда… Двух дней хватит? – с надеждой спросил я. – А в понедельник бы уже сюда вышла…

Майя наконец-то перестала разглядывать пол и подняла на меня сверкающие влагой черные агаты:

– Если что, я после обеда могу на пару часов в допофис ездить, если все сразу передать не успею.

– Вот и ладненько! – обрадовался я. – К Клариссе вместе сходим?

– Сходи ты один, – попросила Майя. – А то мне уже ехать пора, автобус сейчас уйдет.

– Ну ладно. – Я смотрел, не отрываясь, в спину направившейся к двери Майе. – Ты заходи завтра, ага?

Майя, не оборачиваясь, кивнула. И тут… Сам не знаю, что меня дернуло, только я прошептал вдруг, настолько тихо, что и сам-то себя почти не услышал: – Приснись мне снова!..

Девушка замерла и повернулась ко мне столь стремительно, что полы ее плаща метнулись в стороны, словно крылья орлицы:

– Что?!..

В этом ее полустоне-полукрике не было ни капли возмущения или гнева. Напротив, в нем звучало столько надежды, такая потаенная радость вперемешку с нестерпимой болью слышалась в нем, что мне стало страшно. За себя. Я почувствовал, что могу совершить сейчас любую глупость, сделать нечто такое, что испортит напрочь все то, что еще не свершилось, оттолкнет нас навсегда друг от друга, похоронит еще неродившееся…

И я пересилил себя. Вцепившись в край стола побелевшими от напряжения пальцами, сжав зубы так, что стало больно, я помотал головой и процедил:

– Завтра… Заходи завтра. Поговорим…

Майя снова взмахнула полами плаща и вылетела за дверь, не попрощавшись.

А когда наступила ночь, она исполнила мою просьбу…

Я стоял по пояс в океане, когда Майя появилась на берегу, возникла, словно сплелась из воздушных нитей, обнаженная и прекрасная, будто увязший в песке луч солнца и, сотворив из брызг радугу, побежала ко мне, раскинув в сторону руки. Когда вода достала ей до пояса, она тряхнула солнечной гривой, подпрыгнула и нырнула, а вскоре ее цепкие пальцы ухватили меня за щиколотки. Потом ладони поднялись выше, руки любимой обняли мои бедра. Затем она прижалась к ним грудью, волосы шелковой кистью мазнули по моему животу, а потом голова Майи вынырнула передо мной, ее глаза блеснули снизу вверх лучистыми искрами и наконец, словно рождающаяся Великая морская магиня, она предстала передо мной из океанской пены и прижалась ко мне теплым, податливым, требующим немедленных ласк телом.

Но я обманул его ожидания. Вместо этого я подхватил тело Майи и приподнял его перед собой, почти невесомое в океанской воде. Теперь вся она пахла морем, и ее порывистое дыхание несло неповторимый аромат соленых брызг, чуть уловимый йодистый запах водорослей, что-то такое еще – на пределе обоняния, волнующее и загадочное, как сам океан. Губы ее оказались на одном уровне с моими, и я прижался к ним, легонько провел по ним языком – и только. Мне не терпелось сделать иное, и Майя, кажется, поняла мое желание. Она обвила ногами мою талию и чуть откинулась назад, словно призывая меня к действиям. Я кивнул и стал медленно опускать ее тело. Мягкий живот Майи заскользил по моему… И вот... Пусть всего лишь во сне, но мы с любимой стали наконец-то единым целым.

Удивительно (хотя чему стоит удивляться в сновидениях?), но океан словно увидел наше слияние и решил нам помочь. Волны стали вздыматься чуть круче, приподнимая и вновь мягко опуская Майю, раскачивая ее как раз с той частотой, что была созвучна нашим желаниям. Океан будто стал полноправным нашим любовником – чутким, теплым, ласковым, нежным. Моя любимая закрыла глаза и запрокинула голову, подставив лицо солнцу. Я любовался им, наслаждался переполнявшими меня ощущениями и чувствами и невольно шептал: «Солнышко, Солнышко, Солнышко!..»

Майя задышала чаще, с губ ее сорвалось что-то восторженно-непроизносимое – то ли блаженный стон, то ли клич переполнявшего ее счастья, то ли сердечная благодарность небу, солнцу, мне... не знаю. Любимая крепко схватилась за мои плечи, протыкая ногтями кожу, и, отринув уже помощь волн, задвигалась сама, часто и яростно, а мне передавались ее восторг и блаженство, и я был безмерно, до слез умиления, благодарен ей за то наслаждение, которым одаривала она сейчас меня.

Кульминация не заставила себя ждать, и настигла нас почти одновременно. С отчаянием понимая, что не могу более сдерживаться, я почувствовал и увидел, как упругой дугой выгнулось тело Майи, как сотрясла его крупная дрожь... Ногти любимой еще сильнее впились в мои плечи, но я сейчас не чувствовал боли, потому что дошел уже до той высшей точки блаженства, когда, кроме невыразимого ощущения высшего счастья, не мог ощущать ничего. Весь мир, сам смысл моего существования собрались для меня в маленький жаркий шарик, который находился одновременно и во мне, и в той женщине, которая была сейчас неотделима от меня. Мне показалось, что мы и впрямь стали единым существом, и содрогания тела Майи сладостной пульсацией захватили мой мозг, мое тело, мое естество. Наши стоны слились в один и кажется, даже океан дрогнул в тот миг, приняв в себя наше единое блаженство.

Никогда раньше я не знал, не предполагал даже, что так может быть, что такое бывает наяву... Но тут я внезапно вспомнил, что это как раз и происходит не наяву, а во сне! И как бы ни был я сейчас счастлив, осознание этого факта заставило тоскливо сжаться сердце. Оно не верило, что сон может сбыться, стать явью... И сам я тоже не верил, хотя больше всего на свете хотел сейчас этого – знать, что проснувшись, мы останемся вместе и не расстанемся никогда.

Горькая волна осознания сна, подобно тому, как океанская волна выбрасывает на берег щепки и мусор, вышвырнула меня в черную, подсвеченную оранжевым магическим ореолом временника ночную явь.