5. Анри & Кедж

**Анри

Сижу в кабинете доктора и жду, когда он выпишет рецепт на покупку успокоительного и болеутоляющего.

Смит сказал, что у Кеджа эйсоптрофобия[7] и «уход в себя», граничащий с аутизмом[8]. Мулат оживает, а точнее — истерит, лишь при виде зеркал, в остальном холоден и безразличен. Контактировать с окружающим миром даже не пытается. Выполняет и понимает всё, что ему говорят, оставаясь безучастным и пассивным.

— Его физическое здоровье опасений не вызывает, гипс снимут через три недели.

Завтра можете забирать парня домой и привозить на встречи с психологом Люком Дэвисом по средам и пятницам. Возможно, за стенами больницы, в более привычной для него обстановке, вам удастся пробиться сквозь защитный барьер парня и вызвать ответные реакции.

— Доктор, может быть такое, что он притворяется? — я несколько раз ловил на себе его вполне осмысленные взгляды.

— Исключено. Кедж пережил сильное психологическое потрясение. К тому же, надо учитывать, что он подросток, а в переходной период всё воспринимается острее и ярче. Не хочу вас огорчать, однако некоторые после изнасилования навсегда остаются в таком подвешенном состоянии — добровольном отказе от эмоциональных и тактильных контактов с другими людьми.

* * *

Войдя в 242-ю палату, вместо Теринса встречаю там медсестру, застилающую его кровать. Первая мысль: «Сбежал!» Но девушка указывает мне на стул и просит подождать, так как пациента вызвал доктор. Бросаю пакет с одеждой на прикроватную тумбочку и подхожу к окну.

— Передайте, пожалуйста, Кеджу, что я нашла это под подушкой, — сестричка протягивает мне блокнот и уходит.

С любопытством открываю небольшую записную книжечку и понимаю: ко мне в руки попали его мысли, изложенные на бумаге. На обратной стороне потертой обложки выведены старательным ровным почерком как эпиграф к его жизни строчки:

Я утром просыпаюсь с содроганьем

И чуть не плачу, зная наперёд,

Что день пройдёт, глухой к моим желаньям,

И в исполненье их не приведёт[9].

Внизу в постскриптуме пометка: «Вот почему Фауст согласился на сделку с Мефистофелем».

Хмм… пацаненок, оказывается, начитанный. С радостью стану его личным демоном и воплощу в жизнь мечты смуглого чуда. В обмен на душу, естественно. Перелистываю дальше.

Вот шприц и герыч снова вместе

И ждёшь ты кайф, в который раз,

На человека не похожа

И тело продаёшь за дозу,

Ты не живёшь —

Ты смерти ждёшь.

А кайф тебя на крыльях

Несёт в страну мечтаний,

Где нету героина

И в интернате сына,

А дочка на кроватке

От мамы сказку ждёт…

Тебя нашли на хате,

На грязной на кровати

В руках зажат был мишка

И шприц лежал в ногах.

Так смерть нашла бедняжку,

Что верила всё в сказку,

Что «После пробной дозы,

Ты сможешь завязать».

Рифма хромает на обе ноги, а вот смысловой ряд пробирает. Я не раз видел подобные истории в жизни. Когда из праздного любопытства или в поиске временного забытья люди теряли всё, поддавшись искушению: «От одной дозы зависимости не будет».

Переворачиваю листы и читаю прочие сложения на схожую гарлемско-криминальную тематику. После них натыкаюсь на запись о нашей встрече. Правда, Кедж меня совершенно не помнит, зато причина слёз ясна как день. Бедный мальчик снаркоманил лучшего друга, и теперь мается муками совести. Поправимо. Найду Олана и отправлю в тот Центр реабилитации, где лечился Рикс. Доктора вернут парня из угарного наркотического мира. Перелистываю несколько нетронутых ручкой страниц и нахожу отдельно от остальных ещё один стих, не похожий на те, что были в начале:

Чёрная роза плакала кровью,

С грустью глядя в холод зеркал,

Её аромат пропитан был болью,

Её человек любимый предал.

Она полюбила садовника-парня,

Одежду цепляла шипами куста,

Тянулась листами, поймать чтоб дыханье,

Но жизнь оказалась банально проста.

Холодная сталь отсекла стебель тонкий,

Прозрачные слезы смешались с водой.

Садовника голос радостно-звонкий

Нарёк новый сорт «Чёрной вдовой».

И ниже: «P.S.Я никогда не видел чёрных роз. Они, должно быть, красивые».

Сердце сжимается от тоски и незнаемой ранее нежности.

Мой Чёрный цветок, я высушу твои слезы, разобью зеркала и буду лелеять в тепличных условиях.

Будь проклят, провидец Трейвис! Я действительно влюбился по уши, как мальчишка.

Да, сначала я себя убеждал, что хочу не более, чем сексуальное тело, но врать себе — последнее дело.

Ещё тогда, впервые заметив Кеджа, я уловил в нём что-то смутно знакомое и лишь сейчас понял: он напомнил мне меня самого в его возрасте. Когда я сбегал из-под надзора охраны и заливался слезами в каком-то заброшенном углу, ведь плакать дома было бы проявлением слабости. А сказать отцу: «Я не поеду на встречу, потому что не хочу видеть, как ты перестреляешь своих партнёров», считалось бы трусостью.

Так же, как и мулат, я терпел моральные издевательства своего родителя. Меня ломали, а я не смел перечить и, в конце концов, отрёкся от нормального образа жизни. Спрятал свою первозданную личность под волевой маской и, заимев железный характер, стал таким, каким меня хотел видеть отец.

Наведя справки о младшем Теринсе, я понял: не допущу, чтобы подобное произошло с ним. Именно тогда моё желание брать переросло в дарить, беречь, любить. И добиться от парня того же. Поэтому отморозок, с лёгкостью отправляющий на тот свет неугодных, превратился в сентиментального типа, сидящего у койки больного, бесполезного ребёнка.

В моём мире всё крутилось вокруг выгоды: хапнуть тут, договориться там, а подросток принёс только заморочки с Департаментом опеки и полицией, однако я не собираюсь от него отказываться.

Заботясь о мулате, я впервые за много лет ощутил себя просто человеком из плоти и крови, а не андроидом с заложенной программой: «Подгребай под себя и владей». Щемящее чувство наполняло всё моё существо радостью жизни, но одновременно давило и пугало. Я не знал, чего ждать от Кеджа. Не знал, чего ждать от такого себя.

Единственное, в чём я был уверен, так это в том, что хочу держать сердце смуглика в руках, зная, что оно бьётся ради меня. Желаю тонуть в тёмных глазах с уверенностью, что он ни на кого больше так не смотрит. Жажду прикасаться к нему и чувствовать, что он дрожит не от страха, а от страсти. Я дам Кеджу то, чего лишили меня — возможность остаться самим собой.

На последней странице блокнота обведено жирным кружком: «Кто такой Ларсон?

Что ему нужно? Правду ли он говорил об опекунстве?»

Ликую. Моя догадка верна: парень не сдвинулся по фазе, а затаился.

**Кедж

Архелия оказывается права. Меня выписывают. Доктор Смит только что это подтвердил.

Возвращаюсь в палату и застываю в дверях соляным столбом.

— Ебать!.. — возглас вырывается прежде, чем успеваю сообразить, что убиваю свою легенду немого.

Нежданный посетитель вздрагивает и, оторвавшись от чтения моего блокнота, растягивает губы в улыбке Чешира.

— И тебе доброе утро. Поздравляю с выпиской. Твои вещи, — он помахивает в воздухе дневником, — я собрал. Одежда в пакете, машина внизу.

Мужчина становится ко мне спиной, давая возможность натянуть принесённые им чёрные джинсы, красную футболку и кожанку с множеством замочков. Когда прекращаю возиться, он поворачивается и окидывает меня оценивающим взглядом. Либо я параноик, либо его глаза действительно задержались на моем пахе дольше, чем следовало. А штаны-то тесные, в облипку совсем, не ношу такие, но дарёному коню, как говорится…

— Готов? Хватит молчать, всё равно засветился, — он хлопает меня блокнотом по плечу, — пойдём.

Мы на лифте спускаемся на подземную парковку и подходим к «Хонде» CR-V металлического цвета. Я безмолвно выполняю команды:

— Садись. Пристегни ремень.

Поднимаю загипсованную руку, мол, не выйдет.

Мужчина тянется ко мне и застёгивает средство безопасности сам.

Сразу вспоминается анекдот о том, как вокруг попавшей в аварию, смятой в гармошку машины ходит коп и, указывая на мертвеца в салоне, говорит с трупом, пробившим лобовое стекло и вывалившимся на капот: «Вот видишь, а твой друг пристегнулся и сидит теперь, как живой».

«Чёрный» юмор, только что делать, если другого я не знаю?

Водитель косится на меня. Его явно не устраивает моё молчание, но это не моя проблема.

— Не хочешь спросить, куда я тебя везу? Кстати, называй меня Анри, а то в блокноте у тебя один «Ларсон» везде.

Анри? Я где-то слышал это имя. Перестаю разглядывать навороченную приборную панель, однако на собеседника взглянуть не успеваю — натыкаюсь на проклятущее зеркало, из которого опять пялится отец.

Он смеётся и говорит, что я ничтожество и дрянь. Что умею лишь торговать наркотой и раздвигать для него ноги. Что я зря родился и ничего хорошего в жизни не увижу. Когда это прекратится?! Меня начинает колотить нервная дрожь, на глаза помимо воли наворачиваются слезы.

По большему счёту старик прав отчего становится ещё горше. Придвигаюсь ближе к двери и тянусь к ручке.

— В-выпусти меня! — в голосе сквозят истерические нотки.

Водитель резко сбрасывает скорость и нажимает блокировку.

— Не дури, малыш, — он кидает на меня внимательный взгляд и выдирает зеркало. — Смотри только вперёд, с боковыми такой финт не пройдёт. Сделай глубокий вдох и медленно выдохни. Незачем вдаваться в крайности, когда есть другой способ решения задачи. Не молчи, прошу. Поговори со мной, и мы будем бороться с проблемами вместе.

Дышу, как советовал, и в изнеможении откидываюсь на спинку кресла.

— Спасибо, прости…

— За что? — удивляется Ларсон.

— Из-за моей придури ты сломал зеркало.

— Ещё не ясно, у кого её больше.

— Почему ты со мной нянчишься? — задаю в лоб терзающий меня вопрос. — Твой отец, — собеседник настороженно смотрит на меня, — попросил приглядеть за тобой, пока он уехал по делам.

— Да ложил он на меня большой и толстый! Сначала… трахает, — понизив голос, отзываюсь я, — а потом ищет мне опекуна? Думаешь, поверю отмазке?

Анри до белых костяшек сжимает руль.

— Значит всё-таки он?

— Да, — коротко подтверждаю я. — Скажи правду, а? Мне уже без разницы, я ко всему готов.

— Я не готов, — произносит странный тип. — Пока ты просто, без вопросов, поживёшь у меня, ладно?

Хоть его ответ меня не удовлетворяет, пожимаю плечами.

— Выбор не велик. Либо у тебя, либо в картонной коробке на улице. Желающие приютить меня родственники вряд ли найдутся.

________________________________________________

Эйсоптрофобия[7] — боязнь увидеть себя в зеркале.

Autos[8] — «сам» (аутизм — погружение в себя).

Гете[9] «Фауст».