Глава 8

Закрыв на окне скрипнувшую решетку, Хаос поплыл к краю скалы. Через один из незастекленных иллюминаторов он увидел отца, нависающего над заваленным документами столом, сколоченным из досок. Если бы не эссенция из слизи морских червей, дерево давно бы разрушилось. Над раковиной с чернильницей, привязанные за плавники к привинченному стула, колыхались цератии , освещая «удочками» развернутые листья ламинарии с докладами. Эреб нервно барабанил когтями по столу, время от времени поглядывая на черный шарик — Нафаивель (названный в честь глаз морского чудовища, убитого королем Потидэем ), вставленный в коралл-подставку. Главы Имбры и Сомбры связывались и общались между собой с помощью глаз. Третий был у королевы, а четвертый исчез вместе с морской колдуньей. Из тела Нафаивеля Потидэй также создал костяную стену, отделив друг от друга Сомбру и Умбру.

Хаос видел шевеление отцовских губ, но не различал слов. Приблизившись к широкому окну, он вплыл в кабинет.

Эреб скривился, будто увидел нежеланного гостя, и ладонью накрыл шар.

— То, что ты мой сын, не дает тебе права входить без приглашения.

— У меня дурные новости, глава северных вод, Эреб, — официально обратился Хаос, расчертив воду рукой с выступившим плавником. Но это не помогло отцу стать терпимее: в его глазах сверкнул гнев. Эреб терпеть не мог, когда сыновья позволяли себе паясничать.

— Неужели ты принес очередной труп предателя? — Глава криво улыбнулся. — Лучше послушай меня. Я связался с Аргалидом и вот что узнал о твоем дружке Форкие. В последний раз его видели на посту, откуда он снова нагло сбежал на берег, где был замечен в связях с человеческими женщинами. Подробности таковы, что он не раз обнажал свою раковину перед этими недостойными и не гнушался утолять свои желания. После этого он вернулся в Имбру и был пойман другими воинами. Они его и остригли, а в отместку за это Форкий высказал в адрес королевы не только оскорбления и гнусные домыслы о ее истиной природе, но и угрозы, а также имел наглость упомянуть об узурпации трона мутировавшей русалкой.

Хаос сжал губы, ноздри затрепетали. Именно от Форкия он узнал многое о человеческом теле: как делать искусственное дыхание и что с женщинами куда приятнее проводить время, нежели с холодными, бесчувственными русалками, в которых нет никакой страсти.

«Морской народ мог о многом шептаться, но никто бы не посмел даже подумать о незаконном правлении. Эрида — дочь короля, доказавшая свое право на трон принятыми ею артефактами. Не будь она достойна, трезубец с короной расплавили бы ее, как подводный вулкан тела мертвых», — подумал тритон, не смея поднять взгляд на отца, пока тот выплескивал свой гнев.

— Этот червь начал рассказывать, как в юности Эрида влюбилась в него, а потом не смогла смириться с их расставанием и уплыла в пучину Сомбры, где и мутировала. Ты можешь себе подобное представить? Дочь короля и мутант.

Хаос отмалчивался.

— Отец, я пришел не за этим. В грот Черного утеса течением прибило тело. Это Герас.

Эреб удивленно вскинул брови, покачал головой и отложил бумаги, будто не веря в услышанное.

— Ранен или убит? — холодно спросил он.

Хаос опустил голову еще ниже, шея неприятно заныла.

— Где он?

— В моей каюте.

Эреб поднялся из-за стола и, подплыв к сыну, прошептал:

— Веди.

Внутрь он даже не заплывал. Глянул на труп старшего сына, стрельнул темными глазами по сторонам и, погладив чешую поверх раны, сказал:

— Отнеси его к подводному вулкану, в ночи, когда в столице все спят, и аккуратно сожги. Если встретишься с королевскими стражниками, скажешь, что в их сторону уплыл молодой серпенс. Вулканы находятся между границами Сомбры и Умбры — тебя не должны задержать. И позаботься, чтобы никто не увидел тела Гераса.

Уже очень давно Хаос понял: ради своих амбиций и возвращения в коралловую столицу отец пойдет на все, даже закроет глаза на смерть ребенка. Сыновья для него были очередным способом достигнуть цели. Эреб не слишком радовался возвращению Хаоса, возлагая на него больше надежд, нежели на Гераса (тот, хоть и первенец, всегда казался ему мягкотелым).

— Я обо всем позабочусь, — пробормотал Хаос, не глядя на отца.

— Надеюсь, — холодно ответил глава и уплыл к себе, мысленно продумывая разговор с Аргалидом о гибели сына.

Дождавшись темноты, когда даже луна перестала пронзать воды Сомбры своими лучами, Хаос выплыл из зарослей ламинарий со свернутыми листьями под мышкой и в каюте завернул в них тело брата, пустив остатки корабельных канатов вдоль туловища и подвязав ноги. Укрытый зеленовато-синим «одеялом», Герас словно крепко спал. Хаос позаботился закрыть его глаза навечно, сложить руки на груди поверх раны (жемчужины не было) и долго не мог подобрать слов прощания.

— Ты бы ни за что не покинул Имбру, не ушел с поста, как сделал Форкий. Мы честно служили, исполняли желания отца, чтобы он добился своего, но теперь остались лишь мы с Эфиром. Я постараюсь узнать, кто сделал это с тобой и нашими собратьями, а ты… переродись в новом облике. — Тритон накрыл лицо и голову Гераса листом, затянул узлы и под покровом потемневших вод отправился к границе.

Проплывая над бездной, Хаос держал перед собой трезубец, опасаясь, что из черных глубин может выплыть чудовище и заглотить труп, как рыба нанизанную на крючок наживку.

Стволы кораллов возвышались над тоннелем, уходящим вглубь долины штейнов. От замерших над головой цианей исходил голубоватый свет, освещая Хаосу путь до луга посидоний , где вода становилась теплее, но более тягучей, туманя взгляд. Прищурившись и прилагая силы, он постарался побыстрее миновать этот участок (однажды его товарищ, не успев мутировать, утратил здесь зрение навсегда, у другого муть оставила на глазах белесую пелену, и до сих пор та не растворилась). Волоча за собой тело, Хаос с трудом прорвался через обширный луг и выбрался к Алому лесу. Его назвали так из-за кораллов — дивного, ярко-красного цвета, будто расписанного кровью. Температура резко повысилась, и тритона с непривычки бросило в жар. После длительного проживания в Сомбре он отвык от горячей воды; даже на юге та причиняла ему неудобства, мешая спать и оставляя в воздухе гротов ощущение духоты.

Местами дно начинало дрожать или лопалось, расходясь трещинами по кругу, и вверх поднимался огромный пузырь с кипятком. Вулкан был поблизости. Хаос чувствовал его жар: застарелые шрамы на теле начинало печь, от усталости и чрезмерного тепла движения замедлялись, дыхание перехватывало. Тритон склонился к одному из кораллов, уткнулся лбом в землю, переводя дыхание. Полежав некоторое время и отсчитав минуты, чтобы не уснуть и не свариться заживо (земля могла треснуть и провалиться где угодно), он продолжил путь, опираясь на трезубец, прежде чем вышел к темнеющей воронке. Оставив тело брата на краю, он в последний раз провел по нему рукой. Толкнув, попятился назад и оперся спинным плавником о коралл в ожидании извержения.

Земля задрожала еще сильнее, и из воронки поднялся вихрь, разбрызгивая обжигающие капли и унося в своем столпах то, что еще недавно было Герасом.

Местоположение подводных вулканов люди наносили на карты и избегали тех участков, делая крюк, чтобы самим не свариться в вырывающихся из морских недр водяных столпов. Те, на чье тело попадали брызги, оставались со следами ожогов на всю жизнь.

От похороненного морского народа не оставалось ничего, кроме пены, в пузырьках которой, по легенде, могла сохраниться жемчужина для перерождения. Эту сказку знали все жители Умбры. С младенчества маленьким тритонам и русалочкам рассказывали, что если после смерти в пене остается жемчужина-душа, то она может переродиться.

Но от Гераса не осталось ничего. Потирая обожженное плечо с покрасневшими чешуйками, Хаос сжал трезубец и поплыл в Сомбру. Дорога обратно показалась ему очень долгой, будто до своей каюты он добирался не несколько часов, а несколько дней. Своим трезубцем он воспользовался лишь над пропастью, чтобы отогнать назойливого серпенса, соблазнившегося ароматом паленой чешуи.

***

Умбра

Эрида сидела среди мягких губок за продолговатым столом, высеченным из кости Нафаивеля, и внимательно просматривала отчеты от глав южных и северных вод. Аргалид как всегда писал на серебристой чешуе тарпона , позволяющей написанному не расплываться, Эребу с письменными принадлежностями не так повезло, но он сумел добыть не «бумагу», а особые чернила.

Стопки с отчетами пополнялись по мере прочтения. Несмотря на усталость и зуд в хвосте, Эрида не отходила ко сну, пока не завершала все дела.

«Если бы тетушка была здесь, то непременно разворчалась о том, что я себя не берегу», — королева устало закатила глаза. Проведя рукой перед собой, русалка сжала пальцы в кулак и услышала отчетливый щелчок: коралловая задвижка на дверях опустилась, оконные проемы, сквозь которые в зал пробивался свет, закрыло плотным занавесом из растений, перламутровые раковины-ставни со скрежетом защелкнулись, и пространство превратилось в неприступную крепость. На губках вспыхнули зеленоватые песчинки-светлячки.

Эрида коснулась опоясывающих бедра шнурков, и те змейками скользнули между пальцев. Потянув за кончик хвоста, королева обнажила все это время зудящие ноги-ласты, открыв чернильно-черную чешую. Этот хитрый наряд, создающий полноценный русалочий облик, тетушка подарила ей после возвращения племянницы из недр Сомбры.

Ангела долго выхаживала русалочку, но вернуть былую красоту не смогла: слишком долго неокрепшее дитя болталось в проклятых водах. Эрида не страшилась слов окружающих, однако от собственного уродства даже ей временами становилось не по себе. Но мутация не помешала Эриде стать королевой. С годами она смирилась со своими недостатками, научившись использовать новые возможности тела для правления. Если придворные начинали шептаться о внешности Ее Величества и засматривались на острые плавники, то им напоминали о дальних предках королевской семьи, в чьих жилах якобы поровну текла кровь морского народа и древних чудовищ.

О мире людей Эрида многое узнала именно от Ангелы и даже выходила вместе с теткой на сушу. В полумраке тогда еще некоронованную темноволосую красавицу с длинными косами, облаченную в людскую одежду, можно было принять за обычную девушку. Пока Нокте не решилась отдать всю себя ради любви к человеку. Единственное, чем дорожили сестры, — это унаследованными от матери роскошными волосами. Эрида согласилась остричь свои и отдать тетушке для ритуала, лишь бы малышка Нокте вернулась в лоно семьи. Но единожды отданный магии дар не вернуть. Однако и здесь Эрида сумела превратить уродство в достоинство: приподняв липнувшие к лицу кудри и выпрямив их с помощью гребня и особых масел, она создала живую корону, позже украсив ее артефактом. Некоторые придворные даже шутливо именовали Эриду морским ежом, но быстро умолкли: никому не хотелось впасть в немилость королевы.

Развалившись на мягких губках, русалка отложила отчет Аргалида и развернула присланный Эребом. Между бровей пролегла морщинка, губы расплылись в хищной улыбке, и Эрида с восторгом прижала отчет к груди будто голову любовника.

— Убили, сожрали… Какое мне дело до этого ничтожества?! Выпотрошили… будто рыбу, — вслух повторила русалка, перечитывая строки. — Жемчужины нет — еще бы, откуда ей там взяться? Магии с песчинку, посредственность, а не страж.

Она вспомнила молодость. Совсем юная, неопытная и влюбленная дуреха, которую с легкостью сумел охмурить известный среди тритонов ловелас (все, что у него было от благородного происхождения, — имя).

— И то кануло в водах Сомбры. Даже если он что-то разболтал, ему никто не поверит. Я об этом позабочусь. — Эрида подбросила скомканный шарик отчета, тот замер в воде и медленно спланировал под стол.

Прикрыв глаза, русалка стала медленно уплывать в воспоминаниях: «За неподчинение приказам Форкия как стражника выслали в Сомбру, откуда он тайком пробирался в Умбру ко мне, влюбленной устрице, умоляя, чтобы я поговорила с отцом, облегчила страдания несчастного, но стоило только узнать о его порочных связях с человеческими женщинами, о том, что он осквернил свое тело и спириту связью с двуногими… Боль предательства захватила юную русалочью душу, и я не выдержала. Чувства разрывали меня, не давали жить, нормально дышать, и Ангела поведала об исцелении, которое поможет избавиться от страданий. Но для этого необходимо было спуститься в пучину Сомбры, так глубоко, как только возможно, и провести там ночь. — Эрида словно вновь оказалась в холодных, удушливо ядовитых и обжигающих водах пучины, окутавшей ее тело. — Как тетушка говорила, так и произошло. Мои чувства к Форкию остыли и растворились, перестав причинять боль. Я больше никому не позволила занять место в своем сердце, согреть тело и душу. Подчинила душевные страдания и чувства разуму».

После смерти отца коронованная Эрида распорядилась выдать остальных сестер замуж, и те покинули Умбру, обосновавшись на юге, вдали от дворцовых интриг (они бы и не посмели претендовать на трон: выбор артефактов непреклонен).