Глава 4

Черный утес. Шестнадцать лет назад

В тот весенний день Йоханес лежал на холме, греясь под редкими солнечными лучами, пробивающимися сквозь хмурые тучи. Он покусывал травинку, лениво глядя на стадо овец: желтоватые, светло-серые клубочки шерсти пощипывали сочный клевер, усеявший весь холм. Время от времени животные блеяли друг на друга, будто переговариваясь, и старались оттеснить собратьев от самых лакомых участков травы.

Йохан ненавидел Черный утес и мечтал покинуть его, вырваться из затхлости вечного тумана и отправиться на юг, где всегда было по-летнему тепло, быстрее созревал урожай, пахло лавандой и персиками. Люди из столицы доставляли продукты на продажу в деревни Черного утеса.

Весна на севере запаздывала, а летом становилось едва ли теплее. Большую часть года стояла вечно хмурая погода, в воздухе витали ароматы сырости и тлена, ночной холод заставлял околевать даже под теплыми овечьими шкурами. В особо сильные морозы рыбаки находили в морских пещерах окоченевшие тела нищих: несчастные пытались согреться у жалкого костра, но погибали от холода во сне. Поговаривали, что даже мурены морской колдуньи не позарились бы на их костлявые трупы.

Разумные жители держались подальше от пещер и гротов, страшась не сколько холодной смерти, а встречи с колдуньей. Одни представляли ее клыкастой женщиной с рыбьим хвостом, другие — с многочисленными щупальцами осьминога, а третьи и вовсе считали ее тем самым туманом, круглый год окутывающим и Черный утес, и мрачный замок на нем. Белесый смог змеями просачивался в самые узкие щели, принося в дома кошмары и легочную немочь.

В дни, когда туман превращался в непроницаемую стену, а стекла от мороза покрывались инеем, Йохан сидел с отцом у очага, ел горячую кашу на сливочном масле и пил теплое молоко. Мельник поглядывал в окно, за которым виднелись очертания черных шпилей замка и ворчал:

— Даже будь я богат, как наш мясник, ни за чтобы не променял свой дом на это страшилище. Ледяной камень. Там, поди, еще холоднее, чем в могиле. Стены будто в копоти, окна не пропускают ни одного лучика, а во время прилива подвалы и нижнюю часть затапливает, превращая замок в водяную темницу. Уж лучше жить в нашем простом, но уютном доме, где на столе всегда есть горячий хлеб, в кувшине пряное вино, а овцам зимой теплее в хлеву, нежели людям в богатом замке. Хотя, что от тех богатств могло остаться? Все давно истлело от сырости, пожрано солью или облеплено моллюсками.

Время от времени отцу приходилось запрягать телегу и самому отправляться к южной границе за зерном. Он возвращался поздно ночью, в холод, в непогоду. Привозил мешки, и мельница начинала поскрипывать, напевая тогда еще маленькому Йоханесу свою колыбельную.

Сколько Йохан себя помнил, мельница всегда работала. Днем и ночью отец молол зерно, чтобы потратить деньги на обучение единственного сына.

По утрам мальчик замечал белые мучные следы на полу и шел по ним, как по тропинке, в спальню крепко спящего отца. Забирал его одежду, уносил на улицу и чистил. У них не было никого ближе друг друга. Если отец проводил на мельнице весь день, Йоханес хлопотал по дому, разделывал пойманного зайца или купленную на рынке селедку. Они не смели приближаться к морю, брать его дары. Йохан любил слушать байки отца о временах, когда стихия благоволила их семье, но после того, как старый рыбак, позже ставший мельником, по случайности выловил черную мурену, стихия отвернулась от него и прокляла. Тогда мельник не знал, что вытянул сетями питомца морской колдуньи, зажарил и накормил беременную жену. Йохан родился раньше срока и был очень слаб. Переживая вину за судьбу ребенка и немилость моря жена мельника сбросилась с утеса, и черная вода поглотила ее. Вдовец не смел приближаться к воде чтобы найти тело и похоронить супругу как полагается. Сам растил и заботился о Йохане.

Помощь на мельнице укрепила слабое здоровье Йоханеса: он стал быстро идти на поправку, болея не чаще, чем обычные дети, а то и реже. Морской воздух и физический труд закалили его организм. Мальчик вырос привлекательным юношей с женственными чертами лица, золотистыми волосами и глубоко посаженными серыми глазами. Мельник сумел дать ему неплохое образование — сын не уступал детям зажиточных торговцев.

Громкое блеянье заставило юношу вздрогнуть. Сузив глаза, он вновь осмотрел стадо и, не досчитавшись одной овцы, поднялся с травы и бросился на плач животного.

— Куда ты забралась? — негодовал Йоханес, спускаясь по холму к торчащим каменным пикам. Трава становилась реже, земля расступилась, явив черные щели, из которых и доносилось эхо блеющей овцы.

— Морская ведьма тебя раздери, как ты умудрилась туда упасть? — Цепляясь за выступы, юноша юркнул в щель. Пригибаясь, чтобы не ударить голову, и осторожно ступая по растрескавшейся земле, он стал спускаться, пока не достиг неровных каменных ступеней. С каждым шагом запах сырости усиливался, сменившись запахами подгнивающих водорослей и моря. Йохана подташнивало от витающих в воздухе ароматов, к которым примешалось что-то знакомое. Он уже сталкивался с подобным в лавке мясника: горячая, стекающая по разделочному столу кровь, свисающие кишки, из которых сделают домашнюю колбасу, печень, которая пойдет для пирога — ни один орган не будет выброшен, а те, что не пригодятся в готовке, отдадут дворовым собакам, а из кисточки коровьего хвоста детям сделают игрушки, и они будут забавляться ими с пятнистыми котятами.

Йохан сглотнул застрявший в горле комок и прижал ладонь к дрожащим губам. Он увидел сидящую на гладком камне русалку. Подле ее склизкого хвоста валялся перепачканный в крови шерстяной комок. Несчастную овечку выпотрошили на месте. Алая полоса с валяющимися по песку внутренностями уходила в воду, из которой высунулись желтоглазые головы мурен, увенчанные шипами.

Русалка одарила Йохана заинтересованным взглядом и осклабилась, показав перепачканные в крови клыки. Ее руки с серебристой чешуей по локоть были обагрены кровью, она сжимала в когтях овечье сердце, с треском отрывая от него кусок за куском и поедая, словно яблоко.

— Ну здравствуй, красавчик. — За спиной русалки всколыхнулся гладкий плавник. Чернильно-черные глаза моргнули, сменившись обычными, человеческими, и в зрачках блеснули веселые искорки. Овечье сердце упало на песок, откатившись к ногам Йоханеса. — И чего же ты хочешь за встречу с морской колдуньей?

***

Нокте

Густой туман окутывал берег, не позволяя разглядеть ни шпилей замка, ни даже неба. Зеленовато-синие клубы растекались вдоль черного песка, скрывая оставленные Нокте следы. В такую погоду люди прятались по домам, боясь задохнуться от удушливых испарений, затеряться и сорваться с холма в морскую пучину.

Вода словно замерла. Ни шума волн, ни криков чаек. Черный утес погрузился в сон, нарушаемый лишь тихими шагами Нокте. Течение принесло с юга тепло. На некоторое время море перестало напоминать ледяные щупальца и сейчас согревало босые ноги девушки. В тишине раздался едва уловимый свист, и в тумане зажегся огонек.

Агнес оставила на подоконнике свечу, заботясь, чтобы госпожа нашла дорогу к замку. Служанку обрадовал аппетит Нокте: уже который день та нормально питалась. Старуха даже перестала ворчать на непогоду, взамен переключившись на Бастиана и поторапливая повара с готовкой.

Нокте с наслаждением улыбнулась: просачивающийся сквозь пальцы песок позволял боли в ногах утихнуть. Сделав шаг, девушка замерла, всматриваясь в странный серебристо-серый цветок, раскрывающийся ей на встречу и трепещущий многочисленными лепестками.

Склонив голову на бок, Нокте провела перед ним рукой, и десятки мотыльков испуганно вспорхнули, взмахнув крылышками, ударились о женскую грудь, ткнулись в лицо, запутываясь в волосах и скрылись в тумане.

Обсыпанный пыльцой, мертвый тритон лежал на спине. Вода едва скрывала острые плечи и бедра, шевеля на локтях иглы плавников и оттопыренные чешуйки. От груди до паха зияла рубиновая пустота: белизна ребер не скрывала отсутствие сердца. Как и в прошлый раз, внутренности отсутствовали. Некогда длинные, бронзовые волосы тритона были острижены, и неровные пряди липли к фарфоровой коже. На шее алели полосы жабр, напоминая длинные порезы. Разорванную мочку удлиненного уха припорошило черным песком — им же успело занести одну ногу, будто море пыталось поглотить свое дитя.

Нокте склонилась над несчастным, положила ладонь на закрытые глаза, провела по разбитым губам, ледяной груди и просунула пальцы между ребер. Открывшаяся правда заставила руку онеметь, по спине пробежала дрожь.

«Ее нет! Жемчужина пропала!»

Магия бродила по венам морского народа, изгнанников же длительное пребывание в северных водах заставляло меняться не только внешне, но и внутренне, собирая все силы в выращенной за сердцем жемчужине. Без нее тритон или русалка теряли способность не только колдовать, но и дышать.

«Ее невозможно достать, не убив носителя, но кому это понадобилось? — Нокте попыталась вспомнить первого погибшего. — Так же выпотрошили, но я не подумала о жемчужине, не проверила, осталась ли она на месте».

В одном девушка была точно уверена: даже столкнись этот несчастный с себе подобными, они бы убили его в поединке, а не расчленив, как рыбу для супа, и лишив последнего достоинства — волос.

«Морские чудовища также не нападают без повода. Если их тревожат, они могут разорвать на куски, проглотить живьем, но не тщательно выпотрошить». На руку Нокте сел мотылек, а за ним прилетели другие, трепеща крылышками над мертвым.

Девушка попыталась смахнуть их и задела ладонью иглу на локте тритона — ее кожа мгновенно лопнула и закровила. Окунув пораненный палец в воду, Нокте даже не поморщилась.

Сквозь сизый туман стали проступать обманчиво спокойные черные волны, несущие в ее сторону по-змеиному гибкое, длинное тело. Накрапывающий дождь размыл его очертания. Из воды показался гладкий, отливающий синевой плавник. Издалека жители приняли бы существо за рыбину, но при соприкосновении с ней человек мгновенно лишился бы конечности.

Каждое чудовище носило свое имя. Нокте запомнила их с детства, вырисовывая пугающие образы на раковинах. Адаманда одобряла увлеченность младшей дочери, считая морских «стражей», как она их называла, важной составляющей подводного мира и главным «оружием» против врагов. Однако немногие разделяли мнение королевы. После войны с людьми пра-прадед Нокте, король Потидэй, выстроил из костей самых крупных Латанов стену, навсегда отделив северные воды от коралловой столицы. С помощью трезубца он заточил опасных питомцев в бездонную пропасть Сомбры, где они погрузились в спячку.

Серпенс показал свою чешуйчатую морду, открыл четыре сапфировых глаза и поддел носом труп.

«В прошлый раз к мертвому приплыл аквапил, а теперь серпенс…» Морские змеи чаще всего окружали Нокте, реагируя на аромат ее крови. Аквапилы же напоминали водяные шарики, но изменяли свое тело, сливаясь с водой и камнями и тем самым становясь опасными для зазевавшихся моряков.

«Если чудовищ не тревожить, они могут пробыть в спячке много лет, а то и столетий, просыпаясь по велению трезубца правителя, чьи вибрации доходят до самых отдаленных уголков моря».

Мощная волна ударилась о змея. Из воды угрожающе поднялся другой тритон. Вскинул руки и, управляя водой, превратил ту в ледяные иглы. Острие задело бок серпенса. Издав крик, похожий на китовый, монстр шлепнул по воде плавником и скрылся в пучине.

Тритон бросил ненавидящий взгляд на Нокте, сидящую у тела собрата, и оскалился. Быстро подплыв к девушке и ловко взобравшись на чашу, тритон коснулся живота мертвого.

— Ты это сделала? — прохрипел Хаос, чувствуя будоражащий ноздри аромат женской крови. — Конечно, не ты: сил бы не хватило, — успокоившись, продолжил он, исследуя мертвого. Им оказался один из двуногих тритонов, которых Ее Величество избрала в качестве живых щитов для защиты Имбры — южного подводного гарнизона. Эрида не доверяла людям Сорфмарана, и из года в год на юге оставалось достаточно морских стражей, чтобы ответить атакой на нападение.

«Форкий , похоже, ты все-таки дезертировал из Имбры. Никогда не упускал возможности надерзить хилиарху , не раз покидал пост, чтобы уплыть к берегу и развлечься с человеческими женщинами. Тебя за многое осуждали, ненавидели. Вряд ли кто-то станет сожалеть, узнав, что ты оказался здесь, мертвым».

Нокте перехватила тритона за запястье и прижала его когтистую руку к месту, где должна была находиться жемчужина. Тот поморщился. Прикосновение девушки вызывало отвращение, заставляло скалиться, но осознание, что даже такого, как Форкий, не просто убили, а выпотрошили и отобрали жемчужину, заставило Хаоса призадуматься: «Кому это понадобилось? Кто настолько кровожаден?»

Девушка сложила ладони на коленях и слабо пожала плечами. Пепельные волосы рассыпались по груди, серые глаза заполнила чернота зрачков, на бледных губах алели трещинки. Прикосновение тритона заставило Нокте вздрогнуть. Давно забытые ощущения холодом разлились в груди и отдались в ногах странной пульсацией. Будучи русалкой и касаясь своим хвостом хвоста морского жителя, она испытывала нечто похожее, но более яркое, а не мимолетное. С жалостью взглянув на свои ноги, девушка поджала губы и взглянула на стража: зачесанные назад черные волосы облепили спину и широкие плечи, многочисленные порезы украшали подтянутое тело (лица аристократов-изгнанников было запрещено уродовать шрамами).

— Больное существо. Даже монстрам тебя скормить бессмысленно, — Хаос окинул девушку высокомерным взглядом.

Нокте видела брезгливость стража и хотела выкрикнуть: «Я не убивала!» — но тритон и сам это понял: девушке не хватило бы сил затащить мертвого на чашу и выпотрошить. Для этого необходимы хитрость и сила. К тому же (и это снимало с Нокте все подозрения) Форкий служил на юге и никак не мог встретить свою смерть близ Черного утеса.

Девушка ткнула пальцем в море и провела рукой по воздуху, изобразив волну.

— Это я и без тебя понял, он не мог сюда приплыть. Границы закрыты. Ее Величество наложила защитные чары, и те пропускают лишь мертвых. Течение из южных вод принесло труп сюда, куда приплывает всякий мусор. — Тритон поддел кончики остриженных прядей Форкия ногтем.

«Только среди наших принято обрезать предателям волосы за совершенное преступление. Не удивлюсь, если это работа стражей из благородных: они всегда смотрели на нас как на ничтожеств».

— Хорошо, что ты молчишь: я вижу твое убожество, но хотя бы не слышу тебя. — Тритон подтянул мертвого к себе, перекинул через плечо и нырнул в черную воду.

Снова Нокте осталась одна. Уколотый палец пощипывало от морских брызг. Ладонь тритона оказалась холодной с бархатистыми чешуйками. От солнечного или лунного света те переливались серебром.

Тонкая морщинка появилась между бровей девушки, она вспомнила: «Даже после смерти носителя в жемчужине остается магия».