Часть первая: "Зачин". Глава 9 - Жертва и палач

– Он оскорбил тебя. Понимаешь? Оскорбил! А ты, как последний лох, согласился со всем произошедшем. Схавал обиду и уронил свой авторитет! Ты потерял моё уважение! Ты понял?!

Колчиков Младший склонил голову. Спорить с разгневанным отцом – себе дороже. Едва попытался возразить:

– Пап, но он «быка» нанял! Это же демон рыжий. Он полный отморозок.

– Никаких «пап»! Как можешь называть меня своим отцом? С чего ты взял, что мой сын лох? Я себя уважаю, а ты себя нет. Ты – мелкий неудачник! – продолжал гнуть свою линию глава семейства. – Выродок! У тебя своих двое быков под боком. Втроем одного заломать не могли?! Толпа мнёт любого отморозка. Запомни.

– Да что-я-то? – младший представитель семьи подскочил. – Что мне сделать теперь?!

Колчиков старший оскалился, плеснул в стакан ещё виски, выпил залпом и, поймав взгляд сына, почти прошептал:

– Чудинов спустил бизнес на тормоза. Это хорошая возможность увести состав на свои рельсы. Всё из-за сына. У него рак. Папашка расчувствовался и соплями залил полгорода. Благотворительность, фонды. Прощение хочет у небес вымолить, раз медицина не помогает. Никакие лекарства не действуют, и он это знает.

– Как? У Антона рак? – искренне удивился Миша и даже попытался представить изменилось ли бы его отношение к школьнику, знай он подобное раньше?

– Не просто рак, – отец приблизился к лицу сына, дохнул парами алкоголя и захохотал, как безумный. – Считай, уже приговор. Только ремиссия.

– М-да, дела, – протянул младший. – Так мне просто надо немного подождать и всё встанет на свои места?

Пьяные глаза старшего загорелись. Глава семьи громыхнул кулаком по столу, роняя стакан на кафель. Стекляшка разбилась вдребезги. Роковые слова полетели по комнате:

– Ждать? Тут каждый день как последний. Зачем ждать? Можно ускорить процесс. Что там у него за телохранитель, говоришь? Рыжий отморозок? Ну, ничего. На каждого рыжего найдётся своя лопата.

Миша замедленно кивнул. Спорить с пьяным отцом – себе дороже. В лучше случае пощёчину зарядит. Помнил он и разбитый нос. И пинок в живот.

Воспитание по-колчински.

* * *

Первая метель кружила над городом. Одинокий пустырь за школой был свидетелем неравной борьбы. Избиения. Насилие над малолетними происходило под прикрытием снегопада и ветра.

Как всегда, гуляя после школы с Антоном, мы ждали встречи с Жанной. Но вместо блондинки на свидание явился Михаил. С компанией громил. И совсем не школьников, но грозных, накачанных мужиков без принципов.

Анжела позвала нас прямо в западню.

– Не делай этого, придурок! Он же болен!

– Он же болен, не я. – отмахнулся Миша. Глаза холодные, отчуждённые. Делает вид, что он не здесь, а под пальмой на берегу моря и всё происходящее его не касается.

– Я тебя, суку и из-под земли достану! – кричал я младшему отморозку семьи Колчиковых, но тот словно не слышал голоса разума. В его голове звучали слова отца, он помнил боль от удара по лицу, и руки всё крепче сжимали деревянную биту.

Вот только бил он не причину своей боли.

– Зачем мучиться? Он обречён, – ответил Миша сухо и поудобнее перехватил биту для замаха.

Антоха стоял на коленях, по разбитым губам и рассечённой скуле текла кровь. Та же кровь читалась и в глазах школьника старших классов Михаила. Пиная парня, он совершал жестокую, нелепую месть, лелея свои комплексы и выполняя приказ родителя. А теперь в его руки попало оружие погрознее пинков.

– Миша, сука! Он ни в чём не виноват! – кричал я надрывно, сиплым голосом. – Отпусти его! Меня бей! Слышишь?! Миша, блядь! На меня смотри! Слышишь, дебил ёбаный?! Я – тут. Давай с тобой вдвоём во всём разберемся. Тебе не нужны эти гориллы. Руки мне свяжи и бей. Его не трогай… Миша, сука-а-а!

Он не слышал. Мой поток слов оборвал удар в зубы. И я ничем не мог помочь брату. Меня держали двое здоровых мужиков и новой охраны Колчикова. Сломав рёбра и разбив в лепёшку нос, двое громил не успокоились. Им недостаточно было просто ткнуть носом в мой возраст. Они выполняли приказ поставить на место самым жёстким образом, избив, как мужика. Заставили жрать снег и скулить от бессилия и слабости. И перемотка здесь ничего не могла предложить. Раз за разом получал порцию адреналина, я смотрел на одну и ту же картину.

Мы проиграли ещё до начала битвы.

После очередной порции экзекуции один из громил вывернул мои руки и упёрся коленом в спину, а второй задрал голову, чтобы я видел всё, что происходило перед моими глазами.

– Миша, падаль ебучая… не делай… этого!

Кровь струилась по дёснам, по рассечённым губам, стекала по подбородку, падала на снег. Горячая, бессмысленная. Так не учат. Так квитаются. Вот только за что?

Михаил занёс биту для удара. Он должен быть один. Но что-то внутри меня подсказывало, что это не будет удар в плечо, живот или по рёбрам. Это будет удар в голову. В самое уязвимое место. Это будет последний удар. Кричи не кричи – никто не услышит. Метель свистит и пустырь вдалеке от народа. Снег не позволяет разглядеть что-то от близстоящих домов.

Почему Жанна назначила свидание именно здесь? С этим я ещё разберусь. Пока же сквозь боль просто приходилось орать до хрипотцы, и во всех деталях рассматривать гибель брата.

Перемотка. Раз за разом. Мой странный дар ничем не мог помочь.

Самой сучьей подлостью Миши было то, что он знал куда бить. Если Антоха никому никогда не говорил, то подсказать мог только папашка – Колчиков Старший. Конкурент Денис Львовича принципов не имел и брал то, что протягивала жизнь. А если не протягивала, вырывал с мясом. Конкуренты охотятся за информацией друг на друга. Это хорошо понимаешь, сплёвывая розовые сопли и слюни.

Сквозь туман от боли в носу, я понял, что Жанка – лишь предлог. Инструмент. Цель – бизнес. Сломленного Денис Львовича можно брать голыми руками.

Я вдруг понял это яснее ясного. Но вырваться из цепких рук качков не представлялось возможным.

Почему отец работал на эту сволоту? И не потому ли он отдал богу душу?

Нет, этого вообще не может быть. Зачем нанимателю убивать того, кто спас ему жизнь? Он же благодарен должен быть.

– Не надо, Миша, – шептали губы Антона, но его тихий шёпот никто не слышал.

Бита замахнулась. Я обречённо завыл. Как волк-одиночка. Сердце рвалось из груди, предчувствуя одиночество ранее, чем это поймёт разум.

– Миша… сука-а-а.

Антоха сплюнул кровь и улыбнулся Мише, больше не прикрываясь руками.

– Всё равно она выбрала меня, – сквозь пургу донеслись его слова.

Они разрывали мою душу. Брат до сих пор думал, что всё дело в соперничестве.

– Тупой что ли? Никто не выбирает мёртвых! – ответный взбешённый вскрик Михаила вспорол пустырь, и бита опустилась на череп безобидного очкарика.

Миша тоже убедил себя в том, что всё из-за Жанны.

Мой обречённый вой прервал смазанный удар массивным кулаком в висок. Я отключился, теряя связь с реальностью.

** *

БМВ престижной модели плавно сминал первый снег на асфальте. Автомобиль с зимними шинами цепко держался трассы, водила не гнал, бережно доставляя хозяина к месту работы. «Лучше припоздать, чем опоздать навсегда», говорил ему шеф.

Улицы чистили, и во избежание пробок ежедневно прочерченный маршрут пришлось немного сменить.

– Что, Денис Львович, возвращаетесь в игру? – глаза водителя встретились с пассажиром в зеркальце заднего вида.

– А почему бы и нет? – пожал плечами Чудинов. – Жизнь прекрасна. Пацану сейчас не до меня, занят дружбой и любовью. А я не при делах. Почему бы и не разыграть пару сюжетов. Есть же ещё порах в пороховницах, – хохотнул Денис Львович.

– Ясно, тоже дело, – улыбнулся водила, но улыбка получилась натянутой.

Автомобиль неожиданно свернул с трассы на обочину.

– Кирилл, ты чего затормозил? Приспичило?

Водила резко повернулся, чёрное дуло упёрлось в живот Денис Львовича. Злые слова отсекли все вопросы:

– Я вот тоже как раз разыгрываю прошлый сюжет, – ответил водитель. – Зря вы вернулись в Игру… Ничего личного. Просто бизнес.

Две пули в живот и контрольный в лоб завершили жизнь Денис Львовича.

Водитель протёр рукоять и оставил пистолет на соседнем сиденье. Не забирая ключей из замка зажигания (на руках были лёгкие кожаные перчатки) вышел из салона. Пурга поглотила роковую фигуру.

Денис Львович оказался съеден. Шахматная игра, под названием «бизнес», продолжилась без него.

* * *

Пробуждение. Зыбкий мир вокруг.

Боль в отмороженной щеке и всём теле. Опухший, сломанный нос. Дрожащие пальцы набирают номер скорой помощи и сотовый Денис Львовича.

Дозвониться удаётся только до скорой.

Двадцать тяжких минут с головой брата на коленях. Он жив, хоть и без сознания. Но, сколько теперь осталось жить?

Разговоры в машине с врачами.

Ломающая боль в рёбрах. Ненужные вопросы. Всё проплывает мимо меня как на сплошной перемотке. Время застыло в глазах Антона, а мир вокруг рвёт и мечет с огромной скоростью.

Вот и больница.

Меня буквально отрывают от него, делая вид, что я тоже ранен. Хирург щупает рёбра, вправляет нос. Но этой боли не чувствую. Боль осталась рядом с Антоном. То ли в операционной, то ли в палате.

Обмотан гипсом и бинтами. В повязках всё лицо. Доктор находит меня в коридоре и ведёт в кабинет. Роковые слова: «Возможны скорейшие метастазы. До утра не доживёт. Нужна повторная химиотерапия».

Объясняю, кто его отец. Доктор без дальнейших вопросов вызывает машину скорой. Антона и меня с ним везут из обычной больницы в онкологический центр.

Бумаги. Суета. Звонки Денис Львовичу.

Не отвечает…

Губы Антона потеряли цвет, высохнув, как ветхий пергамент. Кожа покрылась нездоровой желтизной. Тёмные мешки под глазами и лысый череп завершали послеоперационную картину и химиотерапию.

Процедура не помогла. Рак головного мозга оказался сильнее медицины и никакие деньги не могли этого исправить. Потревоженная ударом опухоль дала метастазы, хирург бессильно развёл руками, оставив умирать обречённого пациента в люкс-палате под сильными обезболивающими.

Деньги решают не всё.

Я остался со скорой смертью друга один на один. Жизнь не забывала втыкать в сердце острые шипы. Один, за одним. Всё глубже и больнее. Лишь на последний, добивающий удар, у неё не хватало сил. Мучает, заставляет страдать, цепляясь за жизнь.

– Рыжий, чего грустишь? – нашёл в себе силы побеспокоиться обо мне умирающий парнишка. – Я неплохо пожил. Отец давал мне в жизни всё, что можно было купить. Не хватало только трёх составляющих: здоровья, любви и дружбы. А ты показал мне дорогу во всех трёх направлениях. Теперь могу умереть спокойно.

– Ты не должен умирать… Не так.

– Мне не больно, Игорь. Честно.

Я только крепче сжал тонкие пальцы друга. Да что там друга – брата. Давно стал младшим братом.

– Это… освобождение. Поверь мне… Мне больше никогда не будет больно.

По щеке покатилась одинокая слеза. Тысячи невыплаканных слёз оставались внутри, разрывая возведённую плотину. А думал, давно кончились. Высохли раз и навсегда. Думал, больше не будет причин рыдать.

Дурак наивный.

Нашёл в себе силы улыбнуться. Надо улыбаться, а не лить слёзы, глядя в глаза умирающему. Ему будет легче. Спокойнее уйдёт. Только улыбка получается натянутая, фальшивая, как сама жизнь, которая с рождения ставит всех живых в разные условия. Судьба? Рок? Провидение? Нет, больше похоже на проклятие.

И глаза. Глаза нельзя сделать весёлыми. Зеркала души не обмануть. Показывают всё, что таится внутри. И Антоха видит всю эту боль внутри, находит в себе силы переживать и за меня.

Я устало опустил гудящую голову на кровать, повернул лицо к брату, касаясь его руки щекой. Выдавил из себя чужим голосом:

– Антоха… Я отомщу за тебя, и за… отца. Обещаю. Они все землей укроются. Даю слово. Слышишь меня? Клянусь! – голос сорвался. Чтобы не разреветься в истерике, замолчал, сглатывая ком в горле.

Нельзя. Нельзя лить слёз у него на глазах. Он должен уйти легко, ни о чём не тревожиться. Заслужил достойное освобождение.

Там нет проблем. Все проблемы здесь, в нашем суетящемся мирке.

Антон приподнял голову, выдохнул:

– Ты всё-таки назвал его отцом. Я рад. – он обронил и замолк. Из носа пошла кровь. Под усиливающимся внутричерепным давлением опухоль выталкивала на волю багровые струйки.

Внутри меня всё похолодело, застыло комом. Грудь сдавило стальными тисками. Ещё одна игла в сердце! Сколько можно?

Не мигая, заставлял себя смотреть в бледно-голубые глаза обречённого на смерть. Смотреть, не отворачиваясь. Всё равно в памяти запечатлелось каждая чёрточка, каждая деталь этой жуткой картины. Не стереть её никогда.

Это невозможно забыть!

Антон закашлялся. Лицо искривилось в муках невыразимой боли, которую обезболивающие могли лишь притуплять, но не убирать полностью. Кровь из носа залила белоснежную простынь. Вытирая рукавом, братишка заговорил. Медленно и мучительно. Сражаясь с собой за каждое обронённое слово, как альпинист сражается за каждый шаг непокорной вершины:

– Всё, рыжий. Это… конец. Прощай, брат. Спасибо тебе… за… всё.

– Брат… Братан!

Аппарат измерения пульса резко запищал. Автоматический укол вкатил лошадиную дозу лекарства, но он уже была ни к чему.

Я не слышал аппарат. В ушах стоял другой гул, внутренний. Перестал замечать и глазок камеры, что вёл в сестринскую. Они же всё видят. Медперсонал. Только сделать больше ничего не могут. Медицина бессильна.

Антон на кровати расправил улыбку на лице и… застыл. Глаза под толстыми линзами очков остекленели. Кровь из носа по инерции ещё текла некоторое время, но напор медленно иссякал.

Я перестал дышать. Дыхание перехватило. Сидел, не отрывая взгляда от холодных, спокойных глаз брата. Хотелось одного – уйти вслед за ним. Уйти вдвоём из этого жестокого мира.

Почему он ушёл один? Почему не взял с собой? Зачем здесь оставаться одному?

Трясущаяся рука, невероятно тяжёлая, словно не своя, протянулась к брату. Приподняв очки, опустил ушедшему в мир иной веки. Не чувствуя ног, приподнялся со стула, придерживаясь за кровать.

Губы бесшумно зашептали:

– Спи спокойно, Антоха. Там нет боли. Они ненадолго переживут тебя.

Грудь взбунтовалась, прокачивая в лёгкие воздух. Сдерживая обречённый вой, я выскочил из палаты. Организм требовал немедленных действий, скорости, движения, резкости. Всё что угодно, лишь бы не погружаться в печальный ступор. Протест произошедшему! Протест свершённому!! Протест!!!

Медицинский персонал молча отпрянул от дисплеев. Старый онколог не смог сдержать вздоха. Всё начинается с одной клетки, та передаёт информацию соседним. И этот процесс на более поздних стадиях необратим. Когда клетки целостного организма начинают себя возвеличивать и становятся автономными, тело уже не контролирует все процессы. С каждым мгновением человек приближается ближе к смерти. Гораздо быстрее, чем положено природой. Заражённый кусочек ткани становится кистой, киста – опухолью. Вначале доброкачественной, со временем – злокачественной. И метастазы завершают огромную работу, которая была положена одной единственной клеткой, сбившейся с пути жизни. А ведь всё начиналось с мелочи. С небольшого импульса одинокой клетки.

Клетки-эгоиста.

Я старался быстрее преодолеть коридор и спуститься по лестнице.

Скорее! Скорее оказаться на улице! Чтобы морозный ветер ударил в лицо и напомнил, зачем ещё жив.

Зачем ноги идут, зачем тело двигается? Ради чего? Почему не уснул навечно на кровати в палате рядом с тем, кого назвал настоящим другом, братом? Череда вопросов, проваливающих тебя в мрачную бездну, угнетала. Все проходят через тёмные полосы жизни. Но у меня ощущение, что давно иду вдоль неё.

Выбежав на улицу, кутаясь в больничный халат, мало обращал внимания на замерзающее тело. Только тяжело дышал, складывая в голове мозаику сюжетов. Последние детальки. Из них получалась картина. Теперь я ясно видел, как всё началось. И чем это всё должно закончиться.

Теперь всё только в моих руках. Сделаю всё, чтобы сдержать слово и доказать его цену… цену дружбы. Знаю, судьба не раз проверит слово на прочность.

Не привыкать к испытаниям.