Глава 6. О проклятой усадьбе и ежиках

О, приключеньями запахло,

спускаю жопу с поводка.

(О.Арефьева)

Яна

Будильник вырвал меня из роскошного сна, в котором настоящая леди в шляпке с вуалькой уговаривала меня стать ее личным ювелиром и ваять золотые наручники для бескрайних бараньих и козлиных стад. Я горячо возражала, что отливать такую гламурную пошлость мне не позволяет эстетическое чувство. После каждого возражения леди все поднимала и поднимала мне зарплату, а в конце пообещала подарить самого черного и вредного козла для Нюськи. Или барана. Кого выберу. Я уже открыла рот, чтобы согласиться – и вот тут-то тихо зажужжал будильник, поставленный на полночь. Ну не свинство?

Не открывая глаз, я села на постели, нашарила ногами тапки, а рукой – поставленную рядом с кроватью бутылку колы, купленную еще в Москве. Мой неприкосновенный запас кофеина. Через пару глотков в голове прояснилось, я отставила бутылку и пошла будить сестрицу.

Спала Нюська всегда крепко, так что я без особых нежностей ткнула ее в бок и стянула одеяло. Подействовало!

Нюська села на кровати, хлопая глазами, как внеурочно разбуженная сова.

– Утро? – хрипло спросонок выдала она, и я закивала.

– Утро-утро. Раннее такое, начало первого. Вставай давай! Только тихо!

Нюська застонала и попыталась накрыть голову подушкой, но я схватила ее раньше.

– Одевайся давай, нас ждут великие дела! Ты вообще собираешься обследовать местность?

– Ну почему обязательно ночью? – безнадежно проворчала сестрица, но все-таки поднялась и принялась натягивать джинсы.

– Потому что только ночью все местные спят и не увяжутся за двумя докторшами-артистками из Москвы. Очень нам нужна публика?

Нюська горестно вздохнула, жалея о потерянном сне, но согласилась, что публика в поисках клада – только помеха.

Дом мы покидали на цыпочках, чтобы не разбудить хозяйку. Как и следовало ожидать, спала уже вся улица, в окнах не горели огни, разве что с соседней улицы доносились нетрезвые вопли про милого, спустившегося с горочки.

– Этот стон у нас песней зовется, – проворчала я, а Нюська солидарно вздохнула:

– Зато, смотри, луна какая. Каждую кочку видно! Можно было и фонарики не брать. Ты, кстати, взяла?

Я молча протянула Нюське налобный фонарик, уж не помню за каким надом купленный через Алиэкспресс. Вот и пригодился. А вот лопаты мы оставили дома. Все-таки сперва не помешает осмотреться. Пусть Нюська найдет, где должен быть клад, а уж я его потом подброшу.

– Ты о чем задумалась? – подозрительно спросила сестрица, знакомая со мной слишком давно, чтобы не почуять подвох.

– О луне, – честно соврала я. – Ночь, луна, на развалины идем – самое время рассказывать страшные истории. А?

– Это какие, например?

– Да хоть про нашу усадьбу. Вот слушай!

И я начала пересказ исторических событий. Усадьба Преображенских не просто так считается проклятым местом. Тут и до войны всякое творилось, а после войны и вовсе наступил белый полярный лис.

Призрак графини (или кто-то, убедительно под него маскирующийся) выгнал из поместья сначала правление колхоза, затем Дом Культуры и ЗАГС.

Последней в усадьбе затеяли овощебазу. Директора прислали из самого Ленинграда. Товарищ Вонюков приехал и взялся наводить шороху. На предупреждения местного населения, что по ночам в усадьбе неспокойно, прореагировал в духе истинного коммуниста. То есть вооружился томиком стенограмм ХХ съезда КПСС, портретами Ленина и Горбачева, двумя бутылками водки, выставил на стол Большую Печать – и остался на ночь караулить овощебазу. Чтобы доказать, что нечистой силы не бывает, а все страшилки и пугалки – суть происки местных лодырей.

На рассвете следующего дня товарища Вонюкова вместе с томиком стенограмм и партбилетом (правда, без штанов) нашел пастух. Где-то в овражке за колхозным выпасом. Портреты вождей и Большая Печать так и остались на директорском столе, а кабинет – распахнутым настежь.

Пастух милосердно напоил директора Вонюкова самогоном и привел к правлению колхоза. Товарищ директор по дороге то цитировал особо проникновенные места из речей Горбачева, то вяло отбивался от какой-то английской комиссии, утверждая, что не брал чемодана с миллионом! И что товарищ графиня зря возводит напраслину, он чист перед народом и партией!

– …и пока его вязали санитары, так и орал – отстаньте, товарищ графиня! – с выражением продолжила я. – Не брал я вашего супружеского долга, Марксом и Энгельсом клянусь, не брал! А когда к нему подошла товарищ медик, грохнулся на землю, забился в конвульсиях и давай еще громче: а, все леди делаю ЭТО! Спасите-помогите, сам сдамся в ОБХСС, только не отдавайте графине!

Хорошо, что колхоз спал. А то точно кто-нибудь бы заинтересовался, что за дуры ржут в ночи, топая к проклятой усадьбе.

История английского призрака как-то сама собой переросла в свежесочиненную легенду о местных оборотнях. В погонах. Оборотни завелись после овощебазы, когда ОБХСС приехало проверять деятельность товарища Вонюкова, напилось геномодифицированного самогона и мутировало.

– И с тех самых пор бродят тут, понимаешь, по ночам и всех спрашивают: где Большая Печать? Где Печа-ать? У-у! – вдохновенно провыла я.

И тут из кустов боярышника, которым заросли обочины дороги, послышался шорох. Нет, не так. Громовой шорох. Мы с Нюськой подпрыгнули и, не сговариваясь, припустили вперед по колдобинам. Позади топало и пыхтело. Очень страшно.

Правда, шагов через десять я таки обернулась… Нюська – тоже, мы с ней постоянно вот так сталкиваемся лбами, когда тянемся за солью-ложкой-газетой-последней печенькой.

Дорогу переходил ежик. Матерый такой ежище, кило на пять, с мышью в зубах.

– Так вот ты какой, оборотень в погонах, – простонала я и едва не села на дорогу. От смеха.

– Трусихи мы с тобой, Преображенская. Ежиков боимся, – с каким-то подозрительным удовлетворением заявила Нюська. – Как настоящие барышни.

Я едва удержалась, чтобы не закатить глаза. Нашла же Нюська время поминать Шариковские заходы о ее неженственной кобылистости! Дура.

– Вперед, барышня не-крестьянка, – изобразила я Ленина, Перстом Указующего. – Я ежиков не боюсь. И вообще!

Правда, на всякий случай мы взялись за руки. И продолжили рассказывать, на сей раз – анекдоты. Большей частью – остро нуждающиеся в услугах барберов, ну и что!

Зато хватило их до самого родового гнезда – то есть до запертых на ржавый замок ворот и древнего забора из шлакоблоков. Частично обвалившегося, и вообще, кажется, только и ждущего момента обрушиться окончательно.

Нюська потопталась на месте и неуверенно посмотрела на меня. Я – на нее. Понятно было без слов, что если тут такой забор, то и наверняка внутри все дышит на ладан. И хотя луна светила яркая и полная, как нарочно для оборотней в погонах – все-таки не белый день. Споткнешься о камешек, приложишься о другой – и привет ненайденному кладу! А дома мягкая подушка, одеялко и ровный пол…

Ну уж нет!

Заявить, что клад гораздо лучше одеяла, и вообще, зря, что ли, у нас фонарики, я не успела. Откуда-то из-за забора донеслись звуки… Совсем не ежиные! Любимой горелкой клянусь – звуки ударов, потом – задорный матерок. О, нет-нет, двум девушкам совершенно нечего делать там, где дерутся!

– Нюсь, – зашептала я, тревожно глядя на сестру. – Пойдем-ка отсюда. Завтра придем, слышишь?

Может, я бы ее и уговорила. Но за забором застонали. Слабо, но Нюська тут же вспомнила, что давала клятву Гиппократа. Хотя, убейте меня – но там ни единого словечка нет о том, что доктор должен кидаться в каждую драку!

– Стой здесь! – шикнула она на меня страшный голосом и нырнула в заборную дыру.

И захрустела ветками прочь. Я даже не успела возмутиться вдогонку – так я и оставила ее одну! Юркнула в дыру следом за Нюськой, завертела головой, но сестрица как сквозь землю провалилась! Точнее, за кусты, вымахавшие тут в ее рост и отбрасывающие длиннющие тени.

Тьфу, вот ведь пакостное местечко!

Ладно, Нюську я не вижу, значит, пойду на шум! Ведь она-то пойдет туда же!

Приняв это непростое решение, я включила фонарик и едва не заорала – темноту запущенного парка прорезал луч инфернально-красного света. Мать моя! Какой китайский идиот додумался поставить в фонарь красные светодиоды!

Впрочем, если я перепугалась – то есть шанс напугать и тех придурков, что дерутся за кустами.

Так что, недолго думая, я завыла. Громко, от души. С переливами. Пригодился мой вокальный талант, от которого еще в детском садике у воспитателей уши вяли.

Рядом тут же ответили – знакомым голосом. Вот что значит сестра! И фонарик она тоже засветила. И тоже красный.

А за кустами громко выматерились на три или четыре голоса – и ломанулись прочь, словно стадо лосей.

Само собой, мы с Нюськой душевно повыли им вслед. Не хуже какого-нибудь Витаса. А уж какую руладу Нюска выдала напоследок! Если тут и водились настоящие волки, они удавились от черной зависти.

Я так увлеклась (и так перепугалась, если уж честно), что напрочь забыла про еще одного участника драки. Того, который не издавал больше ни звука, но Нюська его все равно нашла. У нее чутье на всяких ущербных, раненых, сирых и убогих.

Этот точно был и раненым, и ущербным. На всю голову, сейчас залитую кровью. В красном свете наших фонариков выглядел он примерно как голливудская жертва зомби. Немелкая такая жертва. Одетая в дурацкий клетчатый пиджак.

– Ну-ка посвети, – скомандовала Нюська, присаживаясь около мужика на корточки и бестрепетной рукой ощупывая поврежденную голову.

Раненый снова застонал, но глаз не открыл. А Нюська, помянув тихим незлым словом местный криминальный элемент, приняла стойку грузчика, готовящегося поднять мешок с цементом, и велела:

– Давай его ко мне на спину. Вместе дотянем.

Затея эта показалась мне глупой донельзя. Вот куда нам, двум хрупким барышням, тянуть этакую безголовую дубинушку? А вдруг вернутся те, которые его били и не добили? Но глянув на сжатые Нюськины губы и насупленные брови, я даже рта раскрывать не стала. Бесполезно.

Ну ничего. Я потом ей все выскажу. Когда доберемся до дома! Только осторожно уточнила:

– А у него точно не перелом позвоночника?

– Точно, – буркнула Нюська таким голосом, что я ей сразу поверила. – Его ударили по голове и, видимо, пинали по ребрам. Грузи давай!