***

Под утро, когда алый рассвет заливал кровью небеса и холмы, когда в тумане не было видно другого берега реки, когда все, кто танцевал у костров Беллетейна, разошлись по домам, насытившись плясками и хмельным элем… под утро из леса вышла окровавленная Эвелин.

Босая, в лохмотьях, оставшихся от ее новой красивой туники, едва прикрытая изгвазданным в болотной жиже плаще, она шла, хромая, по лугу, и глаза ее – стеклянные и холодные – леденели все больше. Глаза ее теряли зелень, и все темней становился взгляд. Спутанные волосы висели застиранной ветошью, глубокие тени пролегли под глазами, руки дрожали, а пальцы с содранными до мяса ногтями были перепачканы соком ядовитых ягод… Багровые пятна от сока темнели и на плаще – они казались кровавыми узорами… а может, это и была кровь.

Все, кто видел сгорбленную, постаревшую за одну ночь Эвелин, отводили глаза и шептали заговоры, сжимая крепче свои обереги – ведь из леса шла Проклятая.

Та, рядом с которой теперь нельзя находиться.

Та, в чьем чреве может быть семя злого древнего бога – и никто не знает, во что оно выродится, убив свою мать.

Та, за чьим дитем однажды придет зло и тьма – как раз к Йолю, прокладывающему метелями путь в мир смертных.

К селению шла та, которая должна была или умереть в лесу или… остаться среди гиблого ельника, вынашивая проклятое дитя.

Но никто из них – испуганных и забитых селян – даже не догадывался, что в Эвелин зарождается вовсе не темное дитя фомора.

Никто не знал, да и сама она не помнила, что рожденная болью и ненавистью, яростью и отчаянием, Морриган накормила это изможденное тело ягодами и травами, которые убили и изгнали дитя Кернунна.

Никто не знал, что к селению идет Морриган.

Не знала этого и сама Эвелин.

Никто не встречал ее, никто не задавал ей вопросов, никто не разговаривал с ней.

Седрик, сын кузнеца, держал за руку рыжую Мэридит, отворачивался, опускал потухший взгляд, у губ его залегли горькие складки.

Эвелин не держала на него зла – она простила юношу, который так легко отпустил ее в чащу, в руки проклятого демона.

Ведь он всего лишь человек…

…А вот я, Морриган, кипела от ярости, едва сдерживая ее – ведь тот, кто взял Эвелин под свою защиту, должен был хранить и оберегать ее, ни за что не отпускать из круга костров. Ведь все знают, как опасны Изломы времен! Все знают о том, как любят живых те, в чьих жилах не течет кровь, чьи глаза обречены смотреть в алые небеса подземья Нижнего мира!

Все знают, что жених отвечает головой за свою невесту, но… почему-то селяне не растерзали сына кузнеца, который не смог спасти Эвелин, даже родители и братья ее молча стояли у порога своего дома, осуждающе глядя на несчастную, посмевшую вернуться.

Она не имела права смущать своим видом людей.

Со своей бедой она должна была остаться один на один, свое горе она должна была подарить ветру и реке, темной чаще и вересковым холмам. Свои слезы она должна была отдать холодным осенним дождям, а тело оставить умирать в гибельном ельнике…

Но я, Морриган, не могла позволить людям поступать так подло.

И пока Эвелин, шатаясь, подходила к своему дому, болезненно ощущая неприветливые взгляды родных, из лесной чащи вылетела черная ворона с изогнутым клювом. Оглашая округу карканьем, она стрелой упала с розовеющих небес на Седрика, предавшего свою невесту. И он рыдал кровью, пока ворона выклевывала его глаза, а пронзительный визг рыжей Мэридит, ставшей на удивление страшной от испуга, несся стаей проклятых птиц.

Сын кузнеца упал на колени, воя от боли, пытаясь оторвать от лица ворону, но та лишь сильнее долбила его несчастные глаза, била его крыльями, словно бы выточенными из адаманта – потому что от каждого прикосновения острого пера на коже Седрика оставались порезы… он еще не знал, но крылья посланницы Морриган были отравлены, и скоро предатель сгниет заживо, мучаясь от боли.

Но даже эта боль не будет идти ни в какое сравнение с той, которую испытала Эвелин в хищных объятиях древнего бога.

Рыжую Мэридит я трогать не стала – не виновата она в том, что жених Эвелин оказался трусом и мерзостью. Возможно, нить ее судьбы еще выровняется, и она найдет достойного мужа, родит прекрасных красноволосых дочерей и сыновей…

Когда ворона рассыпалась черным пеплом, сын кузнеца лежал в траве, обессилевший и бесчувственный, и к нему боялись подойти – ведь все понимали, что это месть за Эвелин.

Ее мать первая шагнула к Проклятой, протянув руку. Она все еще боялась прикоснуться к порченной, отмеченной меткой древней чащи, девушке, но наказание предателя ясно говорило о том, что у дочери появился неведомый защитник, который выпросит ее душу у богов.

Я помню, как, дрожа и рыдая, бросилась Эвелин к матери, как прижалась к ее пышной груди, ища спасение в родных объятиях.

И я помню, что именно тогда я решила идти к старому развалившемуся броху, который, как говорили, вел в Нижний мир, чтобы найти тех, кто поможет мне отомстить рогатому демону лесов.

Я – Морриган!

И я накажу обидчика Эвелин.

А после… после я верну себе свое.

Королевство.

Трон.

Власть. И силу. И темные вороньи крылья.