ГЛАВА 1

ГЛАВА 1

Возле развалин старого броха, у подножия верескового холма, издревле находят плоские каменные обломки, отшлифованные по краям. Люди называют их тарелками фей, и видимое доказательство трапез дивного народа влечет к камням тех, кто мечтает о вечной молодости, которую сулят туманные пустоши Нижнего мира.

…Там высятся великолепные замки Туата де Даннан, смелых и прекрасных сидхе, там шелестят листвой густые непроходимые леса фоморов – так называют среди людей уродливых кошмарных существ, которых стремятся уничтожить Туата, детей богини Дану.

Там, среди чародейских дикотравных лугов, среди моровых топей, среди вересковых пустошей и живут древние боги и волшебный народ сидхе, прибывший в Эрин много веков назад.

Считается, что путь в сид – Холм – находится именно здесь, возле рассыпавшейся башни, от которой осталась лишь одна стена, одиноко торчащая среди зеленого марева трав. Камни, изящно перевитые лютиками и плющом, сереют в тумане, и не один человек сгинул, пытаясь найти вход в дивный чарующий мир.

Когда-то я тоже была глупа и наивна, когда-то я тоже верила в то, что Туата де Даннан справедливы и благородны.

Я ошибалась.

Я пришла к ним со смиренной просьбой, но была отвергнута, пришла с любовью – но ее втоптали в грязь, пришла с улыбкой – но она превратилась в уродливый ведьминский оскал…

Пришла с открытым сердцем, но его вынули из моей груди, чтобы вложить в клетку ребер обуглившийся кусок мяса, способный лишь ненавидеть и желать смерти обидчикам.

Я была тогда другой. Была добра. Была скромна… И имя мое было тоже иным – сейчас же оно развеяно ветром над курганами фей, пеплом от прогоревшего костра легло оно у подножия верескового холма… нет памяти о той, что жила когда-то в горном селении.

Сколько лет прошло с тех пор, как зеленоглазая Эвелин пришла к развалинам старого броха? Она была тогда восторженна и юна, она верила в то, что Благие сидхе исполнят ее просьбы, если будут идти они от чистого сердца.

И когда же она увидела в кружеве зеленой листвы карие оленьи глаза с золотыми искрами? То Кернунн, демон из Нижнего мира, звал ее в чащобу, чаровал игрой на волшебной флейте… и она пошла по тропе горя и слез навстречу свой Неблагой полуночи.

…Когда же я снова встретила его, рогатое чудище? Я тогда еще была Эвелин, и ее сердце билось в моей груди. Кажется, цвела весна, и на холмах люди жгли костры Беллетейна, бросая в них тоску и горе вместе с зачарованными травами. Огромными огненными лилиями распускались эти костры среди изумрудной зелени трав, и, взявшись за руки, кружились в танце счастливые девушки и юноши, зная, что на исходе этого чародейского дня найдут свою судьбу.

Точно так же и Эвелин всматривалась в лица сквозь сполохи огня, пытаясь понять, кто из стройных красивых парней сужден для нее? Чью нить норны спрядут с ее в этот колдовской час, когда границы между мирами истончаются, и можно с легкостью попасть в Нижний мир, которые иначе зовется сидами – волшебными Холмами Туата и фоморов, тех, кто ведут извечную битву за Равновесие в своем подземном королевстве… Мир-Под-Горой – именно так называют Холмы галаты – люди, которые расселились по вересковым пустошам благословенной Эрин, зеленой земли древних королей-волшебников, земли, которая наполнена сказками и легендами о фэйри. Там, в глубине Эрин, высятся развалины Тары, там слышен перестук молотков цвергов, там феи танцуют в своих чародейских кругах, заманивая путников чарующим пением.

Там родилась прекрасная Эвелин, в чьих глазах плескалось зеленое море трав, а на щеках распускались розы. Там росла и взрослела она, обласканная любовью родных, там ждала она сватов от сына кузнеца, там, среди горных долин, был дал шанс мне, Великой Королеве Морриган, вернуться из мира мертвых.

…Разве могла она даже представить, что однажды будет вместе со мной черной вороной кружить в алых небесах, сыплющих молнии на Благое воинство?

Но Эвелин не знала ничего о своей судьбе.

О моей судьбе – тем более.

И Эвелин – в алой длинной тунике, подвязанной тонким пояском, в зеленом плаще, скрепленном на плече изящной эмалевой фибулой в виде трилистника – была хороша, как солнечный полдень. Как сама Эрин, с ее зелеными лугами и болотистыми низинами.

И Эвелин беспечно плясала возле костров Беллетейна и улыбалась Седрику, сыну кузнеца.

Он был высок и широкоплеч, строен и хорош собой, черными были его кудри и высокими – скулы. Орнамент на рубахе горел алым пламенем – его мать славилась как лучшая рукодельница в округе.

Стать невестой сына кузнеца мечтала не одна девушка – вон как глядит на него рыжая Мэридит, в своем желтом платье кажущаяся ожившим огнем. Пляшет она – и бледное лицо с россыпью веснушек вспыхивает стыдливым румянцем, ярко-зеленые глаза горят радостью, пухлые губы цвета спелой малины жаждут поцелуев… невысокая, хрупкая, ладная… И злится Эвелин, видя, что пытается Мэридит охмурить Седрика, злится и еще сильнее кружится вокруг костра, еще громче стучат по каменистому крошеву ее башмаки, звенит бронзовый поясок, сплетенный из тонких колец… тесьма на тунике яркая, бахрома пышная, браслеты на запястьях сверкают и искрятся, ловя блики от костра.

Хороша Эвелин! И она это знает. Но мало кто решается повести ее вокруг священного огня.

…Пусть костью она тонка, но выше многих парней, оттого и обходят ее стороной в танце – кому понравится, что жена сверху на тебя смотреть будет?

А вот сын кузнеца высок, на голову ее выше, и он не глядит даже на раздосадованную Мэридит. Та ужом вьется, стреляет взглядами в юношу, то и дело задеть его рукою в танце пытается – а он все прочь идет, все на высокую темнокосую Жвелин посматривает.

А костер все выше горит, искры – все дальше разлетаются, огненными мотыльками на траву сыплются, кусаются легонько, когда на кожу попадают… Тьма от леса ползет, пытаясь загасить священные огни, но дым, горчащий травами обережными, прогоняет ее, и не может подступиться ночь весенняя к людям. А так хочется ей увести кого-то прочь! Так хочется зачаровать-закручить-замучить! Найдут потом в лесу одни косточки – да и то, не в этот год… Страшны такие ночи, когда между мирами ворота раскрываются, в Нижний мир спускаются люди, а оттуда к ним, в Верхний, фей выходят или фоморы выползают – впрочем, нет для смертных разницы, ведь Благие – не значит добрые, не значит светлые. Все единой пути домой не будет – правда, если феям или сидхе достанешься, то хоть жив будешь.

Правда, в радость ли будет жизнь эта, в тумане безвременья?.. Никто еще не возвращался, чтобы рассказать!..

На Эвелин смотрит сын кузнеца, и в глазах его черных вижу я, Королева Призраков, зарождающееся чувство к ней. Руки его горячи, ладони шершавы и мозолисты, и уверенно ведет он девушку вокруг костра, показывая всем, что она – его выбор в этот весенний день…

Я гляжу на них глазами ночи, звездами с небес гляжу, совиными и лисьими взглядами из чащи их провожаю… Я – туман над рекой, я – ветер в ивах, я – тьма, что клубится на дне скалистого ущелья.

Прежде у меня было немало имен, и одно из будущих – Морриган.

Великая Королева.

Та, что горит яростью войны.

Но сейчас я могу лишь смотреть. И нечем мне помочь той, что сама идет навстречу своей судьбе. Жаль мне ее? Жаль. Но чем ей поможет туман, чей ей поможет птичий крик, чем ей поможет лунный свет?..

Не смогу удержать на краю того, кто сам хочет прыгнуть со скалы. Не смогу удержать над трясиной того, кто стоит с камнем на шее и смотрит в зеленую вязь болот. Не смогу удержать того, кто ступил в огонь, кого коснулось проклятое пламя Нижнего мира.

…И вот споткнулась Эвелин – под ноги бросила она быстрый взгляд, а там осколок камня, который называют тарелкой фей.

Плохой знак.

Недобрый.

Шепчу ей листьями – уходи. Кричу ей совою из чащи – беги. Ветром обнимаю. Лунным светом ласкаю плечи. Не слышит.

Несчастен тот, кто идет по зову Неблагой полуночи. Мне ли не знать?

– Не останавливайся, – шепнул Эвелин сын кузнеца, и круговерть весеннего празднества снова вовлекла ее в веселый и буйный хоровод.

Только тревога осталась.

Она проникла в ее сердце, словно яд красавки… она вызвала странные и жуткие видения. Да, именно иллюзией в тот миг казался Эвелин тонкий рыдающий звук флейты, что доносился из зарослей терновника, именно видением, грезой казался рогатый человек, притаившийся среди зелени и алых бутонов диких роз. Будто капли крови, украсили они ветки и призывно сверкали рубинами, маня Эвелин, завлекая, даря дивное чувство страха и любопытства.

Да, именно любопытство привело Эвелин в чащу в ту роковую для нее ночь. И не смог уберечь ее страх – чувство, должное отвратить от темноты леса и его алых злых огней.

…Когда убежала она от Седрика, привлеченная блеском влажных оленьих глаз и таинственной песней лесной флейты?

И почему сын кузнеца отпустил ее?

Прошло так много времени с того далекого весеннего дня, что я – Морриган – уже не помню таких подробностей.

Но в памяти остался зеленый ядовитый туман, наползающий из чащи, он змеями обвивал ту, что прежде была мной, влек, словно она попала в ловушку… он пах сосновой хвоей и смолой, старым гиблым ельником и грибами. И слышалась в нем кислинка болотных ягод и сладость истекающих медом диких яблок, этот аромат чаровал и колдовал, он увлекал, звал, он обещал вечную прекрасную жизнь среди старых сосен древнего леса.

…Когда я убежала от костров?

Слышала ли я крики сына кузнеца, который пытался найти свою пропавшую невесту? Или не искал он ее даже?

И была ли та девушка… мной?

Или же кто-то другой шел заросшей тропой по сосняку, шел на звук флейты – на тоскующий, нежный звук, отдающийся в груди неясной тоской и ликованием?

И предчувствием большой беды.

Та девушка – с зелеными, как весенняя листва, глазами – не знала, как опасно откликаться на колдовской зов рогатого Кернунна, охотника, всегда настигающего свою жертву. Она не знала, что для него смертные – всего лишь развлечение.

Дикий гон – в его болотистой черной крови.

Дикий гон – в его опасных оленьих глазах.

Дикий гон в его грозовом смехе.

Он, древний и уставший, видевший рождение мира смертных, знавший путь в Иные миры, все же являлся в Беллетейн и Самхейн на излом дорог и времен, чтобы найти очередную наивную душу… и выпить ее.

Наполнить тьмой и ветрами.

Получить людской страх и ужас – именно это питало его, давало ему силы, дарило жизнь.

Без криков отчаяния и людской боли он не смог бы существовать…

А Эвелин сама пришла, сама отозвалась – ее не пришлось чаровать. Видимо, души в ней никогда и не было, или была она пуста, как глиняный сосуд…

Когда и где Кернунн встретил ее – сразу ли за кустами дикой розы или чуть дальше, там, где поваленные деревья перегородили Эвелин путь?..

Когда он протянул ей острый шип?

Когда обнял своими ледяными руками, когда коснулся ее живых трепетных губ своими – черными и тонкими?

Когда он увлек ее на палую прошлогоднюю листву и сорвал тунику и плащ, обнажив прекрасное белое тело?..

И почему она не сопротивлялась, почему не убежала, едва увидела черную рогатую тень на тропе?..

А может, я, Морриган, просто не помню того проклятого дня, изменившего навсегда мою и ее жизнь?

Того дня, давшего мне плоть и кровь.

…давшего мне древнюю черную ненависть.

…корону из рубинов, похожих на кровь.

Эвелин увидела красные камни среди болотной зелени, и ее сердце исполнилось алчности. Так манили, так сверкали они, и казалось – нет прекраснее этих рубинов на зубцах короны, оплетенной паутиной, лежащей на старом трухлявом пне, среди мертвых папоротников. Белая грибница тремя кругами оплетала корону, и дрожал над нею зеленоватый колдовской туман.

Не знала несчастная, что это лишь видение, что это – Неблагая Греза, наведенная чудищем, ждущим ее на лесной тропе. Не знала, что не носить ей венца фей, что носить ей терновый шип в груди. Носить боль страшную. Носить раны вместо рубинов на шее своей. Носить отпечатки пальцев Кернунна вместо искристых лиловых аметистов.

Рогатый бог из чащи спутал пряжу судьбы Эвелин, обманул норн, уже соединивших жизнь ее и Седрика, сына кузнеца.

…И пока юноша искал – искал ли? – свою невесту, исчезнувшую прямо из его объятий, она кричала от страха и боли на подстилке из сухой листвы и острых сосновых игл, дрожа не от любви, а от отвращения и ужаса, ведь от прикосновений Кернунна – ранящих тонкую нежную кожу – расцветали синие ирисы на руках и шее Эвелин, на ее груди и бедрах… расцветали кроваво маки и дикие алые розы.

И земля впитывала ее кровь, и рогатый бог пил ее боль, пил ее жизненную силу, текущую от отворенных вен, пил ее страх и глушил отравленными поцелуями крики…

Хорошо, что я, Морриган, почти не помню этого, хорошо, что со временем этот кошмар забылся… но если я смогла вычеркнуть боль и отчаяние из истерзанного любовью Кернунна сердца, я не смогла вычеркнуть из него ненависть.

Она навеки со мной.

Она отравила мою кровь, отпечаталась на внутренней стороне век – и с тех пор, стоит мне закрыть глаза, я вспоминаю рогатую тень на лесной тропе.

Вспоминаю чужой страх и чужую боль.

И тело, ставшее мне сосудом, откликается на эти эмоции и его пронзает молнией фантомная, призрачная боль. Словно прошла лишь ночь, и раны не зажили…

Мне жаль Эвелин. Но я должна быть благодарна ей – ведь иначе я бы так и осталась бесплотным речным туманом или лунной дорожкой на поверхности вод.

Совиным криком. Ветром в вышине. Прахом от прогоревшего костра. Пеплом чужих надежд и воспоминаний.

В тот день, когда горели костры Беллетейна, когда эхо криков несчастного жениха неслось по горным склонам, а Эвелин билась в сетях любви древнего беспощадного существа, проросли в ней черные семена проклятого аконита, дурман и белена застили ее взгляд, а вороний глаз… вороний глаз рос рядом.

И Эвелин вырвала его вместе с длинным корневищем, рука ее дрожала, а черные провалы глаз мучителя затягивали во тьму.

Но Эвелин боролась со смертью.

…Мало кто выходит живым из леса рогатого Кернунна, древнего бога-охотника… мало кто покидает его объятия… мало кому удается избежать его когтей и острых зубов… Но Эвелин удалось.

Потому что в ней уже родилась я – Морриган!

Я помогла ей справиться с Кернунном, я бросила ему в лицо ядовитые ягоды вороньего глаза… я выжала из них сок и втерла его в кожу охотника, пока он терзал тело и душу Эвелин. И кожа его покрылась коростой и язвами, кожа его начала кровить, но черной, как смола, была кровь древнего бога. Или – демона? Кем он был? Тот, кто жил сотни лет и будет еще жить в Нижнем мире, изредка выходя на охоту, когда стираются грани между мирами… Тот, в ком не было света, лишь морок холодней осенней ночи, лишь Бездна, бесконечная проклятая Бездна, которая когда-то породила фоморов.

…Именно я, Морриган, дала Эвелин силы и желание жить.

Меня даже не удивило, что на длинном стебле вороньего глаза уже оформились ягоды, хотя в это время года там должен был красоваться желтый цветок – в дикой чаще, где жили древние боги, могло происходить что угодно… И ландыши могли цвести рядом с мальвой, и спелые ягоды брусники могли соседствовать с земляникой, а лютики – с цветущим вереском… излом времен и миров – вот что был этот лес.

В тот день боги рассердились на Кернунна – ведь из-за его насилия, из-за его кошмарного обряда, вновь родилась Великая Королева, изменившая когда-то, в свое прежнее воплощение, ход войны фоморов и Туата де Даннан. Не слишком хотели меня видеть в Нижнем мире.

Слишком много было у меня врагов.

Но рогатый бог был наказан. Изгнанием и запретом на хождение в мир людей.

Но мне этого было мало.

Я жаждала его смерти.