Глава 5

У моей бабки оказалась красивая расписная барка из кедра - она объяснила нам, что это ее собственное судно; и я, помнится, удивился, откуда она такая богатая. И неужели в Египте женщинам позволено владеть и распоряжаться столь значительным имуществом, а не только приданым, как у нас?

Гребцы на этой барке были все египтяне - и они, надо сказать, не походили на рабов, какие обычно гребли на наших судах: крепкие, с черными волосами и глазами, с телами как будто из черной бронзы, эти молодцы не удостоили нас ни словом, разговаривая только со своей хозяйкой. Они даже не смотрели на нас; но мне так и казалось, что если один из эллинских гостей госпожи Поликсены оскорбит кого-нибудь из этих слуг, тот не задумается разбить ему голову своим веслом.

Однако мы все вели себя смирно: нас охватила вялость от непривычной жары, а однообразие египетской природы и мерный плеск весел погружали нас в оцепенение. День за днем мы плыли на юг, и становилось все жарче, так что дневное время мы чаще всего проводили, валяясь на циновках на палубе и истекая потом. Гребцы посматривали на нас с презрением; а один из домашних слуг бабки Поликсены, египетский мальчик, обмахивал нас опахалом - это больше не казалось мне роскошью...

Но вечером третьего дня, когда мы причалили напротив какой-то деревушки и речная свежесть вернула всем силы, я отважился пробраться в каюту, к бабушке. В каюте ночевали она и моя мать с сестрой: слуги и я, мальчик, ложились снаружи. Однако я знал, что Гармония упросила маму прогуляться с ней по бережку - размять ноги после этих бесконечных часов, которые мы провели, сидя или лежа на палубе.

Бабушка сидела на постели и расчесывала перед сном свои черные волосы; но моему приходу она, казалось, вовсе не удивилась. Поликсена обернулась ко мне с улыбкой.

- Входи и садись, Питфей.

Мне опять показалось, что она отдает приказание, которого невозможно ослушаться... Но меня слишком разбирало любопытство, чтобы я испугался этой ее манеры на сей раз. Я опустился на подушку у бабушкиных ног.

- Госпожа... Я хотел тебя спросить...

Поликсена поощрительно кивнула.

- У тебя правда есть сын, которому одиннадцать лет?

- Правда, - ответила бабушка. - Его имя - Исидор, оно эллинское и значит "Дарованный Исидой". Ты знаешь, кто такая Исида?

- Да, - быстро ответил я, радуясь своему знанию. - Это великая богиня Египта, жена бога Осириса.

Бабушка улыбнулась.

- Исидор очень умный и серьезный мальчик... думаю, вы можете стать друзьями.

Я, честно говоря, весьма в этом сомневался; но, разумеется, не возразил. И этот неведомый Исидор, ее сын, был мне не особенно интересен. Мне хотелось расспросить бабушку о многих других вещах.

Но тут вдруг открылась дверь каюты с другой стороны, и к нам заглянула мать. Я редко так досадовал на ее появление: мне стало ясно, что в присутствии матери откровенно побеседовать с бабушкой не выйдет. И, более того, - мне показалось, что лицо Эльпиды выражало предостережение: будто она просила свекровь чего-то не разглашать.

- Питфей, что ты тут делаешь? Тебе давно пора ложиться, - сказала моя мать.

- Я как раз собирался, - ответил я, проворно поднимаясь: я наловчился вставать не медленнее других, даже без палки. Подобрав свой посох с пола, я поклонился бабушке и матери и вышел.

Когда я закрыл дверь, то не сразу отошел от каюты - и мне показалось, что я услышал быстрый спор с другой стороны: бабушка и мама говорили горячо, но замолкли почти сразу. Я удалился, ощущая, как горят мои щеки... словно я разными способами пытался выведать у взрослых что-то постыдное. Я лег на свою циновку на палубе; и еще долго ворочался, прежде чем заснуть.

Я больше не подходил к бабушке - до самого конца нашего пути; и она сама не искала моего общества, однако часто уединялась с моей матерью. У них было явно много общего, и они были крепко привязаны друг к другу: я даже начал ревновать, не привыкнув, что матушка пренебрегает мной.

Однако, когда наше плавание окончилось, когда мы оказались в Коптосе, - городе, где жила моя бабка со своей семьей, - я все позабыл, таращась по сторонам. Коптос - город очень южный и самый восточный из городов этой страны, вдающийся в самую пустыню: жара там летом была несусветная. Но даже в такую жару египтяне умудрялись озеленить свое обиталище: вдоль улиц правильными рядами стояли пальмы в кадках, при каждом доме был сад, особенно часто попадались смоквы и гранатовые деревья. Жилища все были такие, какие я впервые увидел в Навкратисе: плоские крыши, порою с ограждением, маленькие окна-щели, толстые стены, иногда наклоненные внутрь. Расписывали эти здания часто - растительным орнаментом, яркими портретами животных и людей: животных изображали больше, чем людей, как я заметил, но все это было по-своему красиво и сочеталось с планировкой улиц. Я обратил внимание, что египетский город, в отличие от наших, спланирован очень строго и правильно... как будто и жители его ни на шаг не отступают от каких-то собственных правил.

Должен признаться, все это вселило в меня трепет перед ними. Тем более, что египтяне так отличались наружностью и манерой поведения: меднозагорелые, немногословные, они кланялись, встречаясь друг с другом на улице, а на нас, пришельцев, не смотрели вовсе, занимаясь своими делами.

Кстати сказать, важные особы там предпочитали путешествовать на чужих плечах: и до города мою бабушку несли в носилках - ее поджидали у пристани собственные слуги; а для нас носильщиков наняли отдельно. Я, конечно, сперва бурно возражал против того, чтобы ехать как женщина или персидский вельможа; но матушка сказала, что так будет быстрее для всех, а в городе я смогу сойти на землю, если мне так хочется и если я не отстану. Вот так и состоялось мое первое знакомство с Коптосом.

Но когда впереди показался массивный белый дом Поликсены, все ощутили большое облегчение, и я в том числе. Полуденное солнце выпивало из людей все соки, а ноги мои давно просили пощады...

Нас встретила служанка - эллинка, как я с удивлением понял; она с поклоном пригласила гостей в купальню. Купальня здесь была не одна, как и у нас дома: в свою ванную комнату я вошел один, тогда как мама с сестрой удалились в другую. Мне прислуживал тот же египетский мальчик, который плыл с нами на судне. Вместо ванны он знаками попросил меня стать на каменный пол, около сливного отверстия, и стал поливать прохладной водой: в жару это было очень хорошо. Голову он мне тоже вымыл - какой-то пастой с лимонным запахом.

Теперь мне хотелось только спать - и еще пить. Мне дали целый кувшин гранатового сока, просто роскошь! Я осушил несколько чашек. Потом меня проводили в комнату, где уже стояла чья-то кровать; там были и письменный стол, и сундуки. Конечно - здесь, наверное, жил хозяйский сын; и меня поселили с ним, потому что было больше некуда!

Я лег на предложенный мне топчан в углу и накрылся льняной простыней, успев с чувством удивления и неловкости подумать, что так и не встретился ни с кем из хозяев этого дома, кроме бабушки. Потом меня сморил сон.

Выспался я отлично... и, открыв глаза, со стыдом понял, что проспал до вечера. Позже я узнал, что ночь в этой стране наступает стремительно и закаты недолги. Но теперь я только сел в постели, протирая глаза и удивляясь тому, что в комнате уже темно.

Однако потом я увидел, что на столе горит алебастровая лампа, - при свете ее все незнакомые предметы отбрасывали зловещие тени. А потом я разглядел посреди комнаты мальчишку-египтянина в одной белой набедренной повязке - он, со своей темно-бронзовой кожей, почти растворился во мраке; и он молился, стоя на коленях и припав лицом к полу, обращенный головой в мою сторону.

На какой-то невероятный миг мне показалось, что хозяин комнаты преклоняется передо мной... Потом щеки мои вспыхнули пожаром, и я скорчился у стены, пытаясь остаться незаметным. Хотя, конечно, понимал, что этот мальчик уже видел меня спящим тут, в его владениях.

Однако мне не пришлось прерывать его молитву: хозяин комнаты окончил ее сам. Он сел, скрестив ноги, и несколько мгновений сидел так, прикрыв глаза; а потом поднялся легко и естественно, как будто проделывал такое движение тысячу раз. Несомненно, так оно и было.

Потом, наконец-то, мальчишка взглянул на меня. Мы впервые посмотрели друг другу в лицо.

Он оказался постарше меня года на два, а то и на три: высокий - египтяне, как и персы, рослые люди. Лицом этот мальчик напоминал бабку Поликсену, однако в ней всякий бы узнал эллинку, а он смотрелся настоящим египтянином. Глаза у него были черные и насурьмленные, как у взрослых; волосы тоже черные, жесткие и коротко подстриженные, так что открывали лоб и уши.

Несколько мгновений мы пристально рассматривали друг друга; но заговорил первым я, хотя был младшим.

- Хайре, - сказал я, традиционно по-гречески пожелав хозяину комнаты: "Радуйся".

- Хайре, - откликнулся он на нашем языке и слегка улыбнулся. - Мне сказали, ты - Питфей, маленький экуеша. Ты мой гость.

По-гречески он говорил правильно и бегло, несмотря на египетский акцент. И он, несомненно, думал, что, употребляя мой язык, делает мне большое одолжение: высокомерен этот мальчишка оказался еще более, чем наши гребцы. Хотя это было и неудивительно.

- Как ты меня назвал? Что такое "экуеша"? - спросил я, стараясь не уступать ему.

- Это значит - грек. Так мы называем людей из вашего народа моря, - ответил мальчишка. Потом он наконец-то представился:

- Мое имя Исидор, я сын господина и госпожи этого дома.

- Я это понял, - я кивнул. Изъяснялся этот мальчик странновато, хотя и говорил на моем языке.

Потом я ощутил голод: мы так и не поели с дороги. Скрывая смущение, я потер живот и произнес:

- А я смогу сегодня увидеть... господина Тураи? Я еще не приветствовал его.

Тураи звали египетского мужа моей бабушки. Я догадался, что днем он выходил куда-то вместе с сыном.

- Ты, наверное, хочешь сказать, что ты голоден, - ответил Исидор, снисходительно наблюдая за мной: я опять покраснел, но кивнул.

- Отец уже пришел, и я явился, чтобы пригласить тебя поужинать с нами. Мне сказали, что тебя поселили вместе со мной, - сказал юный хозяин.

Я просиял.

- Очень хорошо!

Тут я подумал, что мне придется сейчас встать перед этим старшим мальчишкой, надменным чужеземцем, и захромать в сторону столовой, взяв свою палку. Однако этот стыд приходилось пересилить: я обул свои разные сандалии, не поднимая глаз, а потом, покачнувшись, встал. Я решил, что в доме обойдусь без палки.

- Одевайся, я подожду, - произнес Исидор. Он держался невозмутимо; и я понял, что о моей хромоте он знает. - Твоя одежда вон в том сундуке.

Я вытащил хитон поприличнее - белый и тонкий, с черно-желтой лиственной каймой понизу; застегнул на талии пояс из бронзовых колечек. Моего золотого критского бычка я носил не снимая - и решил выпустить его поверх платья.

- Я готов, - сказал я, пригладив волосы гребнем.

- Прекрасно, - ответил Исидор, улыбнувшись. - Я тоже. Идем.

Пока я одевался, и он успел принарядиться: на нем осталась та же белая набедренная повязка, напоминавшая сложного покроя юбку, однако он надел ожерелье-ошейник из многих рядов голубых и зеленых бус - такие украшения я уже неоднократно видел на здешних мужчинах, и на коптосских женщинах тоже. Руки выше локтей Исидор украсил серебряными браслетами.

Я молча последовал за ним; но на пороге комнаты вдруг вспомнил кое-что важное и окликнул его.

- Погоди! Можно тебя спросить?..

Исидор повернулся.

- Спрашивай.

- Кому ты молился, пока я спал?

Мальчишка не смутился - только выше поднял подбородок.

- Осирису, - ответил он. - Царю мертвых, что обитает на западе.

"Царю мертвых?" - изумленно подумал я.

При этих словах меня передернуло - сразу представился мрак Аида, в котором блуждают навеки потерянные души. Но Исидор говорил о царстве своего бога как о чем-то необычайно светлом и радостном, и недоступном мне - чужестранцу.

Но, конечно, сейчас было не время говорить о богах. Я только спросил - невольно заробев:

- И ты молишься Осирису... каждый вечер?

- Да, каждый вечер, - кивнул мальчик.

Он повернулся, тоже не желая продолжать, и мы вдвоем по коридору дошли до столовой. Это был зал со стенами, выкрашенными поверху в синий цвет - как ночное небо: подняв глаза, я увидел, что потолок тоже синий. Его подпирали колонны из черного дерева.

Потом я опустил глаза и увидел все общество.

Оказалось, что никто меня специально не дожидался, к моему немалому облегчению. Общего стола, как и у нас дома, в обеденном зале Тураи не было: хозяева и матушка расположились за отдельными столиками, а сестра уселась прямо на пол, на подушки. Гармония обрадовалась мне и позвала, чтобы я сел рядом; но мне вдруг стало стыдно на глазах у всех есть на полу, с маленькой девочкой. И я огляделся, ища, не предложит ли мне кто-нибудь другого места.

Я увидел, что Исидор тоже занял собственный столик, - и он с улыбкой сделал мне знак.

- Садись ко мне, экуеша.

Его родители трапезничали за своим столиком, накрытым на двоих; мне показалось неуместным сейчас привлекать внимание к себе, и я принял предложение Исидора.

Нам подали жареную рыбу с чесночно-луковым соусом, резаные овощи - редис и огурцы, как мне потом объяснили, белые булочки с кунжутом. Еще были финики в меду и гранатовый сок. Я набивал живот с удовольствием. Однако, насытившись, вспомнил об умеренности и постеснялся брать еще.

Я присмотрелся к хозяину дома, который был все еще занят разговором с женой. Я уже заметил, что господин Тураи бритоголовый, как жрецы и писцы, которых мы встречали, когда останавливались в разных селениях по пути на юг. Неужели он жрец - и поэтому у него такой сын?..

Мне стало очень не по себе от подобной мысли.

- Исидор, - шепотом спросил я, в первый раз обращаясь к хозяйскому сыну по-имени, - а чем занимается твой отец?

Мальчик горделиво выпрямился.

- Он смотритель караванных путей, - ответил Исидор. - Большой господин.

- А-а, - протянул я, не очень-то поняв, что это значит. Но такая должность мне почему-то не понравилась.

Я уже и не знал, идти ли к хозяину представляться. Но тут вдруг Исидор сказал:

- Подойди к отцу, он позвал тебя!

Я неуклюже выбрался из-за стола и, приблизившись к хозяевам дома, остановился напротив них. Я поклонился: похоже, здесь я скоро привыкну это делать.

- Ты - Питфей, сын Никострата, - произнес Тураи по-гречески.

- Да, господин, - подтвердил я.

Он говорил очень похоже на своего сына, и держался похоже. Правда, этот египтянин выглядел более приветливым, чем Исидор, но подобная любезность тоже была снисходительной.

- Надеюсь, наш дом тебе понравился, - сказал хозяин.

- Конечно, - подтвердил я. А как еще я мог ответить?

Тураи улыбнулся, взглянув на бабушку - свою супругу. А потом вдруг опять посмотрел на меня и спросил:

- А сын мой тебе понравился?

Я растерялся.

- Исидор вырос один, и привык всегда быть один, - объяснил Тураи. - Но я надеюсь, что вы с ним поладите.

Я поклонился и отошел. Я понял, что пора идти к себе: место Исидора уже опустело. Но я также понял, что гостеванье в Египте сулит мне куда больше неожиданностей, чем я думал.