Глава 14

Исидор тоже не задержался до дня похорон своего отца - помочь мне для него оказалось важнее. Но Тураи должен был упокоиться в одной гробнице с женой, в соседней камере, которая была давно готова. И все распоряжения насчет погребения мой друг сделал своему слуге и управителю, Нахт-Мину, который был чистокровным египтянином и мог проследить за соблюдением всех ритуалов не хуже господина.

Назад нам предстояло плыть на родосском корабле - Исидор нашел такой, который шел до самого моего острова. Разумеется, это судно должно было сделать остановку на Крите, поскольку там удобнее всего было пополнить запасы воды и провизии и починить то, что сломается во время плавания. Но только не в кносском порту, а в порту Гортины - другого очень древнего южного города. Гортина располагалась по другую сторону от Кносса, на противоположном конце острова.

Я был рад, что близость моей невесты не будет искушать меня. А Исидор с улыбкой рассказал, что правители его земли издревле сообщались с Критом: минойцы на языке Та-Кемет назывались "кефтиу", как мы "экуеша".

Я заподозрил, что, несмотря на траур по отцу и матери, Исидора радует предлог посетить чужие земли. Египтяне были большими домоседами, которые вели замкнутую жизнь; а уроженцы Верхнего Египта в особенности.

Свое синее платье мой друг снял в Навкратисе, переодевшись в обычную одежду египтянина: белый калазирис* с широким бисерным воротником-ожерельем и передником, который повязывался поверх калазириса. Я косился на такой наряд и на бритую голову моего родича, думая, что мы с Исидором будем сильно выделяться. Хотя я, с моей палкой, и так постоянно привлекал внимание прохожих: в Навкратисе, населенном греками разных племен, не отличавшимися сдержанностью, мой вид порою вызывал свист и насмешки.

Но египетские охранники, которых нанял Исидор, мне понравились: высокие, широкоплечие и немногословные. Воины этой страны, как и прочие мужчины, сбривали бороды и усы; и их гладкие темные лица придавали им сходство с храмовыми статуями, хранителями вечных тайн.

Меня заинтересовали их белые доспехи из многих слоев льна - я таких еще не видел, и один из воинов снисходительно разрешил мне их пощупать, сопроводив объяснениями на своем языке. Исидор перевел его слова - наемник сказал, что такие панцири очень прочны, не хуже бронзовых, но при этом легки и дешевы в изготовлении. Еще на нем и его товарище были круглые кожаные шлемы с бронзовой оковкой, а из оружия - короткие мечи и кинжалы. Хотя, судя по виду обоих египтян, они не сомневались, что обнажать оружие им не понадобится.

В порту мы наняли носильщиков, которые помогли втащить наше имущество на корабль. До гостиницы тоже пришлось нанимать носильщиков - одно мое серебро весило как добрый щит: хорошо, что я предусмотрительно уложил деньги так, чтобы они не звенели.

Но в конце концов мы отчалили. Отнеся свои вещи в трюм, мы с Исидором стали у борта.

Мой родич неотрывно следил за проплывающими мимо пальмовыми кущами и камышами, в которых мальчишки удили рыбу. Дальше и выше, среди прославленных виноградников Дельты, скрывались белые стены богатых усадеб. Исидор переживал все то, что испытывает каждый, кто впервые покидает родину.

А для него страх погибнуть на чужбине был особенно велик...

Но когда мы покинули Египет, Исидору стало не до страха: его скрутила морская болезнь, которой особенно подвержены египетские пустынножители. Беднягу мутило два дня подряд, хотя он крепился и ни разу не пожаловался вслух. Но и оправившись, младший сын моей бабки не почувствовал любви к морскому простору, - Исидор вглядывался в горизонт, готовый к опасности, которая могла явиться оттуда когда угодно.

Однако теперь он разделся и остался в одной белой юбке-схенти и воротнике. Я мог оценить его сложение - он был строен и подтянут: было видно, что этот молодой жрец по сей день не пренебрегал охотой на птиц и плаванием.

Однажды я спросил, не собирается ли он сам жениться. Исидор был застигнут врасплох моими словами... но потом, видимо, посчитал, что его траур подошел к концу и ему можно обсуждать такие житейские вещи. Мой друг ответил, что уже присматривался к дочерям коптосских семейств, но, скорее всего, найдет себе невесту на севере. Коптосцы слишком недоверчивы к чужакам... и, уж конечно, его семья всегда жила наособицу, хотя Тураи и был потомственным египтянином.

- Правда, на севере сейчас опять неспокойно, - говорил Исидор, щуря свои черные глаза и оглаживая подбородок. - Люди недовольны правлением наместника и засилием персов.

Я промолчал - а про себя изумился: неужели остальные египтяне могут быть этим довольны. Или южанам нет дела до собратьев из Дельты, Саиса и Мемфиса, поскольку до их неприветливых краев азиаты не доберутся?..

Нет, это была не трусость, - а упадок сил, который испытывали в свой час все народы со слишком древней историей, вдруг понял я. Так же, как выродились минойцы, вытесненные эллинами.

Неужели это ожидает в будущем и нас?.. Нет, о таком даже не хотелось думать!

На Крите мы с Исидором с удовольствием сошли на берег. Погулять по песку было очень приятно. Было бы чудесно посетить и саму Гортину - я слышал еще от матери о знаменитых Гортинских законах, по преданию, написанных самим Миносом: оттуда брали начало многие спартанские установления. Нынешний, усовершенствованный, свод законов, по словам Эльпиды, был выбит на стене дикастерия - здания общественного суда.

Однако я опасался оставить без присмотра деньги и вещи, и Исидор тоже отговаривал меня. На другой день мы поплыли дальше.

Я снова увидел землю Родоса спустя всего два месяца. Но вдали от дома я опять прожил целую жизнь: и эта жизнь, еще неведомая моим родителям, означала для меня окончательный разрыв с прошлым...

Я расплатился с египетскими воинами, чьи мечи нам так и не пригодились, - однако Исидор сказал, что теперь они подождут его. Не только для защиты: египтяне предпочитали держаться друг друга.

Конечно же, мои отец и мать должны были оказать гостеприимство Исидору. И я гордился тем, что приведу в свою семью такого родственника. Но я до сих пор помню, как на нас пялились со всех сторон, когда мы шли по улицам Линда; и мучительно краснею, вспоминая, какие замечания отпускали прохожие. А уж про мальчишек и говорить нечего.

Исидор предусмотрительно велел воинам сопровождать нас до дома - иначе, пожалуй, негодники могли бы начать швыряться грязью.

Хотя Исидору никогда еще не приходилось сносить такое обращение, он шагал с невозмутимостью жреца, которого ничто не может задеть. А я сгорал со стыда за нас обоих. Однажды, я помню, соседский мальчишка помладше крикнул из-за плетня:

- Питфей Гефестион привез себе дружка!

Исидор и ухом не повел - хотя наверняка понял смысл этой насмешки. Надо сказать, что в Египте совсем не приняты такие союзы мужчин и юношей, как у нас; а мужеложство вызывает у людей Та-Кемет особенное отвращение и почитается тяжким грехом - "противным Маат".

Но вот, наконец, я увидел портик нашего дома - его памятные с детства порфировые колонны. Они теперь казались мне миниатюрной копией красных колонн кносского дворца, в котором решилась моя судьба...

Я постучал, первым поднявшись по ступенькам. И, пока дверь не открылась, стоял, умирая от волнения, как всякий юнец: как-то меня встретят дома? И что случилось у нас, пока меня не было?

Открыла нам Корина. Она разинула рот при виде меня и моего спутника, за спиной которого маячили двое вооруженных иноземных воинов. А потом всплеснула руками:

- Мой добрый молодой хозяин!.. В каком виде ты вернулся, тебя родная мать не узнает!

Я улыбнулся:

- Ну, ты же узнала, старушка.

Я обнял Корину: я обрадовался ей почти так же, как обрадовался бы матери. Я переступил порог, и Исидор вошел следом: он приостановился, озирая столь непривычное убранство. Воины остались снаружи, не решаясь нарушить неприкосновенность нашего жилища.

Но тут Исидор обернулся и сделал им знак: египтяне вошли, и последний притворил за собой дверь. Маленькая Корина даже попятилась от их грозных фигур.

- Афродита Киприда, что я скажу госпоже...

- Я сам все скажу, - ответил я, успокаивающе кивнув рабыне. - А ты позови сюда отца... если он дома.

Но тут Никострат возник в дверях родительской спальни. Я уже почти забыл, как он внушителен, - хотя ростом спартанец уступал египтянам, мускулы у него были куда рельефнее.

- Ты?.. - произнес он при виде меня, не сразу узнав меня с таким густым загаром и с остриженными волосами. - А это кто с тобой?

Он перевел взгляд на наших гостей. Исидор поспешно выступил вперед и поклонился, простерев руки, - это у египтян жест особого почтения.

- Я Исидор, господин. Сын госпожи Поликсены.

- Ах... вот оно что!

Никострат наконец-то вспомнил его. Он не сразу нашел подобающие случаю слова; но тут из-за его спины появилась моя прекрасная мать.

- Питфей, милый!..

Она устремилась к нам и крепко обняла меня: от нее пахло ирисовой пудрой. И глаза у нее были все такие же синие, как ирисы.

- А это кто - неужели Исидор?

Эльпида узнала нашего родственника скорее мужа. И скорее нашлась, как его приветить.

- Питфей, проводи нашего гостя в общую комнату. Корина, неси вина с водой, да подай им обоим умыться! А этих воинов...

Матушка повернулась к отцу.

- Скажи им, Никострат, где они могут поселиться до отъезда.

Никострат нахмурился - и, обратившись к египтянам, с заметным трудом, помогая себе жестами, объяснил им по-египетски, куда им идти. Воины переглянулись, кивнули и вышли, что-то сказав друг другу. Судя по их лицам, это было нечто весьма нелестное для нас и нашего города.

Впрочем, они были в этом не одиноки. Когда Корина провела меня с Исидором в ойкос и мы остались наедине, мой друг негодующе шепнул мне, что такой невоспитанной и наглой черни, как у нас, он не встречал ни в одном из городов своей страны.

Я только развел руками.

- Прости, брат... Дело еще и в том, что меня самого тут давно невзлюбили. У нас особенно плохо относятся к калекам, потому что все мальчики с детства тренируются вместе.

Исидор кивнул, поджав губы. Он был все еще страшно уязвлен - как видно, ему особенно не понравились намеки, что он мой "дружок".

- Мне кажется, брат, тебе самому следует покинуть этот город... Даже у вас на Родосе есть другие места, где ты мог бы найти себе пристанище и занятие.

Я улыбнулся.

- Я и сам уже об этом подумываю.

Мы выпили вина с водой, задумавшись каждый о своем. Но тут раздался топот детских ног, и в комнату ворвалась моя младшая сестренка, пятилетняя Пандиона.

- Питфей, Питфей!

Я вскочил и подхватил ее на руки. Девочка была тяжеловата для меня: я поцеловал ее в румяную щечку и поставил обратно.

- Ты вернулся! А что ты мне привез?

- Пандиона, поздоровайся с гостем, - с напускной строгостью сказал я. - А что я тебе привез, покажу потом.

Исидор, который тоже встал, присел на корточки и улыбнулся ребенку. Пандиона застеснялась, но потом доверчиво протянула ему ручку: Исидор умел располагать к себе. Это важное качество для священнослужителя, подумал я.

Потом в комнату вошла Гармония, которую я тоже радостно приветствовал. Но поговорить мы не успели: следом за сестрой вошли мои родители. Как видно, им обоим не терпелось услышать рассказ о моих приключениях. И они помнили, что я привез им весть о смерти бабушки...

Я долго рассказывал о своем плавании, о Египте - но о посещении Крита почти ничего. Похоже, не только матушка, но и отец догадался, что я многое скрываю. Эльпида спрашивала меня о здоровье, о том, что нового я повидал; потом обратилась к Исидору и долго говорила с ним о смерти и погребении госпожи Поликсены и его отца. Однако я знал, что самые главные вопросы будут заданы потом.

Позже вечером, когда мы поужинали, я в одиночестве направился во двор и сел на любимую скамейку у фонтана. Скоро ко мне вышла мать. Она неслышно приблизилась и села рядом.

Мы помолчали некоторое время, а потом она спросила:

- Где твой амулет, Питфей?

Я потупился.

- Я отдал его.

Матушка схватила меня за плечо, и я вскинул голову, встретившись взглядом с ее синими тревожными глазами.

- Кому отдал? И почему?..

Я глубоко вздохнул; сжал и разжал кулаки.

- Поликсене, дочери Критобула. Я встретил ее на Крите и... и теперь мы помолвлены. Я возьму ее в жены через три года!

Эльпида резко выпрямилась: она несколько мгновений ловила ртом воздух. На щеках ее выступили яркие пятна. Я понимал, какое это потрясение для моей матери, лучше кого бы то ни было...

Наконец она повернулась ко мне и произнесла, еле слышно:

- Позже... Мы поговорим об этом позже!

Матушка поднялась и торопливо ушла. А я остался сидеть - и не понимал, дешево я отделался или мне предстоит отвечать за содеянное еще серьезнее, чем я думал.

Мы поговорили с матерью на следующее утро. Объяснение было очень нелегким - но я выдержал: в конце концов, Эльпида приняла мой поступок и мою избранницу. И сурово прибавила то, что я думал сам, - что теперь у меня нет выбора, как у человека чести...

С отцом мне объясняться, к счастью, не пришлось: по-видимому, матушка защитила меня перед его лицом. Но я почувствовал, что отношение Никострата ко мне еще ухудшилось. Я его в этом не винил.

Исидор пробыл у нас шесть дней - его появление на улицах больше не обращало на себя такого внимания: вероятно, потому, что с ним не было меня. Потом мой родич и друг уехал, сердечно простившись со мною и повторив свой совет: поскорее покинуть этот город и поискать счастья в другом месте.

Я начал снова собираться в путь через пару дней после того, как проводил Исидора.

* Длинное узкое платье египтян на бретелях - как женское, так, в более поздние времена, и мужское.