Глава 15

Конечно, Исидор перевел для меня папирусы, которые госпожа Поликсена подарила мне шесть лет назад. И это оказались исторические хроники, неизвестные доселе ему самому: в них рассказывалось о правлении в Египте Камбиса и его жены Нитетис, дочери фараона Априя и старой подруги моей бабки. А также о правлении в Ионии Филомена - бабушкиного брата, который первым предпринял попытку объединить ионийские города под эгидой Греции, а не Персии...

Бабушка, конечно, не преувеличивала, говоря о необычайной ценности этих свитков: не только для нашей семьи, но и для других образованных людей нашего времени. В последние годы возрос интерес к истории, во многом с подачи персов, - поскольку они с давних пор ведут хроники деяний своих царей, а теперь начали запечатлевать для своих архивов историю покоренных ими народов, чтобы еще больше прославить победительных государей Персиды. Свои летописцы и описатели стран и государств теперь появились и у нас.

Исидор, конечно, предупредил меня, что эти хроники таят немалую опасность для нашего семейства... не так трудно было выяснить причину столь глубокой осведомленности о жизни ионийской царицы. Я и сам понимал это, и спрятал переводы в сундук. До поры до времени.

Все это я рассказываю к тому, что значительную часть книг, завещанных мне бабушкой, я решил захватить с собой в дорогу. Я собирался зарабатывать на хлеб, сделавшись странствующим музыкантом и сказителем, которых ласкают в богатых домах, - многие умеют хранить и преумножать наследство предков, многие бывают хлебосольны и гостеприимны, но искусство тешить других музыкой, песнями и притчами дано далеко не каждому и высоко ценится. А у меня был полный короб легенд, не известных еще никому; и был мой сильный, красивый голос, и чуткость и беглость пальцев, и большая фантазия.

Конечно, я побаивался вылететь из гнезда... мама дала мне много советов в дорогу, но этого было недостаточно. Однако отец тоже дал мне свое напутствие.

Когда я сидел у себя в комнате и, покрываясь испариной от волнения, перебирал свои вещички, решая, что взять, а что оставить, Мирон вызвал меня в ойкос.

Никострат сидел там в кресле. Он не поднялся, когда я вошел, чтобы не подавлять меня своим ростом и силой, - а указал мне на соседний стул.

Я сел и почтительно воззрился на отца. Никострат долго испытующе глядел на меня, а потом медленно и веско заговорил:

- Ты теперь наш единственный сын и наследник, и я не желаю, чтобы ты погиб, - несмотря на избранное тобой ремесло. Поэтому я скажу тебе, куда идти и к кому обратиться, когда ты покинешь Линд.

Я кивнул. Никострат даже не улыбнулся - всем своим видом давая понять, насколько малопочтенным в его глазах выглядит поприще музыканта. Хотя в Спарте певцы и музыканты весьма ценились, они служили лишь вдохновителями Равных, полноправных воинов.

Выдержав паузу, Никострат продолжил.

- В Ялисе живет наш друг Каллист, к которому мы однажды ездили, как ты, быть может, помнишь...

Я опять кивнул, еще энергичнее. Я помнил светлобородого громкоголосого Каллиста - с ним родители советовались насчет моей злосчастной ноги, когда мне было четыре года: и тогда меня возили к костоправам, которые долго больно выкручивали и растягивали мое тело, но оказались бессильны.

- Ступай к Каллисту: я напишу для тебя сопроводительное письмо, - Никострат поморщился. Писать лакедемоняне были не любители, и пальцы их для такого дела гнулись плохо. - Он приютит тебя на первое время и укажет, в каких домах ты можешь предложить свое искусство.

Я вскочил: несмотря на все, что было между мною и отцом, сейчас меня переполняла благодарность.

- Благодарю тебя, кириос*! Клянусь, я не посрамлю тебя и мать!

Никострат угрюмо усмехнулся: но, похоже, я польстил ему.

- Надеюсь. Теперь слушай внимательно и запоминай, я объясню тебе дорогу.

У меня была цепкая память, как у многих мальчиков из благородных семей, - ведь мы заучивали большую часть наставлений на слух; и я упражнял память специально. Но Никострат еще начертил для меня на папирусе приблизительный план ялисских улиц, чтобы я в них не запутался. А до самого города лучше всего было нанять повозку.

И лишь когда отец отпустил меня и я закрыл за собой дверь спальни, я осознал, что между нами не было сказано ни слова о моей помолвке с дочерью перса Надира. А ведь Никострат мог бы лишить меня наследства, а то и выгнать из дома за такое!.. Несмотря на то, что я уходил сам, - отец оставлял за мною право вернуться, когда я пожелаю!

Персы уже покушались на наш остров и на сам Линд после воцарения Дария, и Родос вовсе не был таким безопасным местом, как представлялось мне в детстве. И теперь попытки взятия нашего города могли повториться.

Возможно, Никострат отказал бы мне от дома, будь у него другой наследник, - несмотря на всю любовь ко мне матушки. Но у них был только я.

На другой день я покинул дом. Мирон, по просьбе матери, позвал того самого возчика Ктесия, который возил нашу семью в город Ялис десять лет назад: он все еще промышлял этим делом и исколесил весь Родос вдоль и поперек. Этот человек, сидевший сейчас без работы, вспомнил меня и обрадовался мне.

- Неужели это малыш Питфей? Ишь какой вымахал! Ничего, дальше пойдешь на собственных ногах, - и даже со своей палкой можешь далеко уйти!

Я улыбнулся, глядя в его доброе морщинистое лицо. Я подумал, что буду петь и играть для Ктесия в дороге, - и пусть только кто-нибудь попробует сказать, что это зазорно.

Мирон помог мне уложить вещи на телегу - я опасался, что старая кобыленка Ктесия не сдюжит, но возчик заверил меня, что она еще крепкая. Хотя я брал не так много тяжестей: несколько смен одежды, запас еды, лекарственных снадобий, связку книг и мою кифару. Деньги я взял только те, что оставались в моем поясе и посохе с изображением Афининой совы. К бабкину наследству я не прикоснулся - эта половина таланта серебром хранилась дома, у матери.

Я вскочил на телегу, без чьей-либо помощи, - и, свесив ноги, помахал матери, Гармонии и Пандионе. Хотя я был рад начать самостоятельную жизнь, я ощутил, что задыхаюсь от слез: фигуры Эльпиды и моих сестер расплылись перед моими глазами. Потом телега тронулась.

В последний миг, смахнув слезы, я увидел, что к матери и девочкам присоединился отец: Никострат положил свои мощные руки на плечи жене и Гармонии, глядя мне вслед. И вот наш дом скрылся за поворотом.

Я понурился - мне было тоскливо. Но затем мы проехали школу, и несколько мальчишек, узнав меня, прокричали мне вслед: "Питфей Гефестион". Я ухмыльнулся и показал им кулак.

Враги помогают человеку взбодриться; и я вдруг подумал, что в прозвище "Гефестион" нет ничего худого. Это имя, данное в честь мастеровитого и могучего, хотя и не отличающегося красотой бога-кузнеца, выделяет меня из толпы. И недаром именно Гефест получил в жены Афродиту, прекраснейшую покровительницу Коринфа и моей матери!

При мысли о собственной невесте меня опалило жаром. Какой я снова увижу ее, а она - меня?

Мы приостановились у городских ворот; стражники, осмотрев телегу и не найдя ничего подозрительного, выпустили нас. Мы покатили по дороге между полей.

Некоторое время старый возчик молчал, сидя спиной ко мне и правя своей лошадью; но потом обернулся и спросил:

- Чего ты ищешь в Ялисе, малыш?

Я выпрямился.

- Собираюсь петь и играть в богатых домах. Если хочешь, дядька Ктесий, я и тебе спою.

Он обрадовался:

- Сделай милость!

Конечно, я был не чета этому вознице, - я происходил из благородной семьи, а на самом деле был царевичем. И не только благодаря госпоже Поликсене. Бабка моя еще прежде, чем стала царицей, была в родстве с коринфскими тиранами.

Однако теперь чваниться мне не годилось. И Никострат был прав в том, что занятие музыканта низводит меня почти что до положения уличных артистов... хотя я надеялся подняться выше и снискать славу, но это было еще впереди. Так что я пел для Ктесия все, что могло бы ему понравиться; и рассказывал ему сказки, почти как моим сестрам. Он оказался невзыскательным и очень благодарным слушателем - и, право, мне думается, что радость, доставленная такому простому работяге, часто стоит больше, чем потакание утонченным прихотям аристократов.

Так мы доехали до Ялиса. Город этот в древние времена был основан минойцами, которые, конечно же, овладели многими островами Эгейского моря благодаря силе своего флота. Но теперь, как и на Крите, здесь господствовали дорийские греки. В отличие от нашего Линда, в Ялисе существовала не тирания, а аристократия. Это могло послужить мне на пользу... и одним из ялисских аристократов как раз был Каллист, друг нашей семьи. Он приезжал в Линд, чтобы посетить несколько симпосионов моей матери: я так понимаю, что отец даже ревновал матушку к нему, хотя в детстве я об этом не догадывался.

Ктесий подвез меня к самому портику Каллистова дома. Я расплатился с ним, поблагодарил за все и хотел отпустить; но мой возница заявил, что останется, пока не увидит, как меня примет этот господин. Слишком много воды утекло с тех пор, как мы в последний раз встречались!

Я поднялся по ступеням портика, как совсем недавно вернулся в родительский дом. За плечами у меня была котомка с кифарой и остальными пожитками, в руке - посох искусной работы. Но хитон на мне был некрашеный, дорожный, лицо и волосы в пыли.

Я постучал, и открыли мне почти сразу: это был пожилой раб, имени которого я не помнил. Я молча подал ему письмо отца.

- Я Питфей, сын Никострата из города Линда, - сказал я.

Тогда раб, окинув меня полным сомнения взглядом, впустил меня в прихожую и отправился за хозяином.

Каллист вышел ко мне, благоухая как сирийский купец и протягивая мне обе руки. Это был уже немолодой, но цветущий человек с тщательно завитой светлой бородой, с перстнями на пальцах и в лиловой шелковой хламиде, расшитой серебряными звездами.

- Питфей, мальчик мой!

Мне пришлось снести его поцелуи. Но я был ему искренне благодарен... если только у Каллиста не окажется других намерений, не столь чистых.

- Рад, что Никострат еще здравствует и прислал тебя проведать меня! - воскликнул он, убрав с моих плеч холеные крупные руки.

Я поклонился.

- Благодарю тебя от всего сердца, господин Каллист. Я бы хотел стать музыкантом, выступающим на пирах... и был бы очень рад, получив твое содействие. Ведь тебя знает весь город, и все аристократы Ялиса бывают в твоем доме.

В его светлых глазах зажглись искорки удовольствия. Конечно, я польстил Каллисту... но ведь я сказал правду.

- Ты хочешь выступать на пирах? - переспросил хозяин дома. И вдруг я понял, что он сейчас предложит.

- Послезавтра я собираю у себя друзей - покажи им свое искусство, Питфей. - Каллист прищурился, гладя свою роскошную бороду. - Я не скажу им, что давно знаю тебя и твоих родителей. А до этих пор ты останешься у меня и подготовишься.

Лучшую возможность трудно было представить. Я рассыпался в благодарностях. А Каллист только громогласно смеялся, радуясь своей выдумке и щедрости.

Я отпустил своего возчика, и меня провели в пустую гостевую комнату - не слишком роскошную, но обставленную богаче, чем моя спальня: там была резная ореховая мебель, яркие тирские шелка, пуховые подушки. Насколько я знал, жены у Каллиста не было, и я даже догадывался, по какой причине; но теперь я был уверен, что с его стороны домогательств не последует. Это была бескорыстная помощь, которая доставляет богатым людям удовольствие.

Я очень взволновался, подумав о том, что так же начинала моя мать-гетера. Конечно, злые языки приравнивают гетер к блудницам, - и среди них нередки блудницы; но моя мать преуспела во многом благодаря своим артистическим дарованиям, уму и образованности. А благодаря своей одаренности в любви она завлекла отца - и их союз был так крепок уже долгие годы...

До самого дня пиршества я готовился, повторял песни, сказания, пробовал и отвергал разные варианты. Каллист совсем не мешал мне, хотя по праву хозяина частенько садился в дверях и наблюдал за моими упражнениями. На второй день хозяин позвал меня поужинать с ним - он был один, и расспросил меня о моей жизни и родителях, угощая меня сладостями и подливая мне густого душистого вина. Я смущался, но старался отвечать не опуская глаз; и учился пить не пьянея. В конце концов, завтра мне предстоит выступать перед целым собранием таких лощеных самоуверенных господ...

Утром следующего дня я еще поупражнялся, а потом пошел принарядиться для пира. Каллист предлагал мне надеть один из шелковых хитонов, хранившихся в его сундуках, великолепной работы; но я предпочел свой, голубого египетского льна. Если моего искусства окажется недостаточно, нечего сверкать перед публикой драгоценностями, как шлюхи обоего пола! Однако я принял ванну и слегка увлажнил волосы магнолиевой эссенцией: этого было довольно для бродячего артиста.

Наконец начали собираться гости: все это время я сидел в своей комнате, взволнованно прислушиваясь к шуму и незнакомым веселым мужским голосам. Я напоминал себе, что уже проходил через это раньше, и не раз... когда мама приглашала меня развлечь гостей. Я должен справиться!

И вот дверь открылась: старый раб поманил меня крючковатым пальцем.

- Иди в зал, хозяин зовет!

Я встал, бросив полный сожаления взгляд на свою подпорку; потом взял кифару, поправил свой голубой хитон и волосы. Я проследовал за рабом к распахнутым дверям зала: за ними уже слышались взрывы смеха, звон чаш. По углам курились благовония, а рифленые колонны обвивали гирлянды плюща и роз.

Каллист, одетый в прекрасную розовую хламиду с золотыми молниями, с золотым венцом в волосах, приблизился ко мне и положил руку на плечо.

- Друзья мои, взгляните на украшение нашего пира! - воскликнул он. - Это юный служитель Аполлона, певец и кифаред, который забрел в мой дом накануне, дабы усладить нас музыкой и песнями!

Он провел меня в комнату: от волнения я прихрамывал сильнее обычного. Но я сумел красиво поклониться собранию.

- Я Питфей Гефестион, благородные мужи, - заявил я. - Я только начинаю, но хотел бы порадовать вас моими скромными умениями.

Гости уже приподнимались со своих лож, чтобы получше разглядеть меня: послышались смешки, полные предвкушения. Один господин с черной бородой, - похоже, с примесью азиатской крови, - воскликнул, смеясь:

- Ну, если его привел ты, Каллист, мы будем рады приветствовать его, даже если он вовсе безголосый и криворукий!

А другой стал совать мне кубок:

- Выпей с нами, мальчик.

Я не отказался; и тогда, наконец, меня попросили спеть. Для начала у меня были готовы несколько лирических песен знаменитого Пиндара*. Слушали меня хорошо, и я гостям Каллиста понравился. Однако творения Пиндара были им явно уже знакомы. Или просто на пиру нашлись предметы поинтереснее, чем бродячий музыкант.

Гости ели и пили, разговаривали между собой о разных вещах, словно забыв о моем существовании; но немного погодя опять пожелали послушать меня. И я решил спеть любовную песню, сочиненную моей матерью, - а потом одну своего собственного сочинения.

В этот раз меня слушали с полным вниманием и даже восторгом. А потом я, поклонившись, предложил рассказать какую-нибудь легенду. Это вызвало хор одобрительных возгласов.

И я, на свой страх и риск, завел рассказ о Египте и о правлении царя Сети, о его великих храмах и подземном городе мертвых. Я сопровождал свои слова скачущей, гипнотизирующей мелодией, которой научился у египетских лютнистов. Мне внимали все, на меня смотрели все: и мне показалось, что чернобородый и черноглазый гость, похожий на перса, особенно ко мне приглядывается...

Потом меня долго хвалили, поили вином, просили еще; вино я только пригубил, но напился воды и продолжил ублажать публику. Песни я чередовал с рассказами - и, наконец, увидел, что хозяин подает мне знаки со стороны дверей.

Я поклонился всем и пошел к выходу, как будто на зов Каллиста. Хотя я уже выдохся и даже пошатывался от усталости.

У дверей Каллист схватил меня за плечо и прошептал:

- Иди отдохни, мальчик, я их займу!

Это было как нельзя кстати. Я прошел в свою комнату и упал в кресло, мокрый от пота и в полном изнеможении.

А потом я начал гадать - будут мне платить за это выступление или нет; или я еще слишком зелен?.. Или музыкантам на пирах принято платить в другой форме, нежели на улице?

Наконец гости, по-видимому, разошлись. Я уже задремал в своем кресле - но вскинулся, услышав шаги хозяина.

Тот улыбался, остановившись напротив меня.

- Поздравляю тебя, Питфей Гефестион. Ты имел большой успех... меня наперебой спрашивали, где я нашел такого чаровника, но я, конечно, тебя не выдал.

Каллист посмеялся.

- А вот это тебе подарок - от одного моего знатного гостя. Он просил не говорить тебе своего имени.

Сердце мое стукнуло: Каллист протягивал мне золотой кубок.

Я взял драгоценный дар, и руки опустились под его холодной тяжестью. Я догадывался, кто этот господин, пожелавший остаться неизвестным...

Но, несомненно, я имел первый успех, и большой успех.

* Хозяин (дома, раба).

* Один из великих лирических поэтов Эллады, родом из Беотии.