Глава 13

Моя бабка Поликсена, - коринфянка благородной крови, бывшая властительница Ионии и наместница Дария, - скончалась за сорок три дня до моего приезда в Коптос. Ее муж, сломленный горем, последовал за нею двадцать дней спустя. Да, разлучиться с такой необыкновенной во всех отношениях супругой, конечно, было особенно тяжело...

Я, помнится, подумал, что и бабушке очень повезло с этим последним мужем - жить с царицей, даже свергнутой, мог бы только мужчина, смирившийся с ее превосходством. Много ли сыщется таких, даже в Египте?

Разумеется, я остался с Исидором, чтобы поддержать его. Хотя я не мог пробыть до конца траура по обоим его родителям: в Египте траур по знатному человеку длится семьдесят дней, пока тело умершего не набальзамируют и не поместят в гробницу. Однако похорон бабушки я мог дождаться, и таков был мой родственный долг - я прощался с госпожой Поликсеной от лица всей своей семьи, которую представлял здесь.

В первый день, когда я разложил вещи, я спросил Исидора, почему он сбрил волосы и брови. Таков египетский траурный обычай?

- Нет, - ответил мой друг. - Я это сделал гораздо раньше, когда получил посвящение.

Так я не ошибся...

- Ты стал жрецом? - воскликнул я. - Какого бога?

- Хнума, - ответил Исидор. - Хнуму поклоняются здесь, на юге, - и этому богу с юности служил мой отец.

Так значит, и Тураи был жрецом!

Как отличалась эта правда от того, что я думал об Исидоре и его семье до сих пор! Мне вдруг показалось, что я лишился единственного друга, - я чувствовал, что жрец не может быть таким другом, как простой человек. Во всяком случае, это невозможно здесь, в Египте.

- Но ведь ты должен был унаследовать дело отца? Стать смотрителем караванных путей, в свой черед? - воскликнул я. - Или ты оказался не готов к этому?..

Исидор покачал головой, и в его чертах на несколько мгновений проступила прежняя надменность одинокого мальчишки-египтянина. И новообретенное высокомерие служителя богов.

- Я прекрасно подготовлен к работе, которую выполнял отец, - ответил он. - Ты сам в этом убедишься. Обязанности жреца я выполняю три месяца в году; но и в это, и в остальное время я могу быть караванным смотрителем. Жрецы Та-Кемет часто бывают чиновниками и писцами.

Я вздохнул и кивнул, не зная, что сказать на это. Только понимал, что беззаботно поболтать, как мы делали раньше, с этим строгим молодым египтянином уже не получится. В нем почти не осталось ничего нашего - ничего, что напоминало бы о том, кем была его мать: кроме свободного владения греческим языком. И теперь, после смерти госпожи Поликсены, Исидор утратит все связи с ее эллинским прошлым!

Но, глядя на Исидора, замкнувшегося в своем скорбном одиночестве, я рассердился на себя за праздные и неподобающие мысли. В знак траура я коротко обрезал волосы, как принято у эллинов, - к четырнадцати годам я отрастил их до плеч, следуя примеру отца, и иногда связывал в хвост, так же, как он. Но теперь я попросил слугу Исидора остричь их, и преподнес свои каштановые пряди молодому хозяину дома.

Исидор принял мою жертву покойной, едва заметно улыбнувшись.

- Я положу твои волосы в саркофаг моей госпожи матери.

Я уже знал, что не смогу сделать это сам, - и, честно говоря, порадовался. Вначале мы с моим другом говорили только о скорбных предметах, приличествующих минуте, и Исидор рассказал мне, что для народа Та-Кемет погребение - величайшее и главнейшее таинство в жизни. Прикасаться к мумии могут только бальзамировщики-парасхиты и жрецы, читающие заклинания для облегчения усопшему пути по загробному царству. Даже Исидору не было бы это позволено, не будь он жрецом низшей ступени...

- Так значит, для вас вся жизнь - это подготовка к смерти? - воскликнул я. До сих пор мне даже не приходило в голову, насколько египтяне в этом отличаются от нас и от других народов.

- Да, именно так, - ответил Исидор.

Он улыбнулся мне с сознанием своего превосходства.

- Каждый день, совершая преклонение перед Хнумом и Осирисом, я говорю себе, что этот день может стать последним. И мое сердце может перевесить перо Маат на последнем суде.*

Меня начал тяготить этот разговор, похоже, приносивший моему старшему другу своеобразное наслаждение, доступное только египтянам. Видя, что мне хочется уйти, Исидор понимающе усмехнулся.

- Люди всех народов думают о смерти, экуеша, но лишь люди Та-Кемет умеют должным образом к ней приготовиться, - сказал он.

Мне очень хотелось поспорить; но, разумеется, сейчас это было бы грубо и неуместно. Однако у Исидора было мало времени на разговоры о божественном - помимо подготовки к похоронам, он разбирал свитки, оставшиеся от отца, готовясь к вступлению в должность: эти папирусы хранились как дома, в семейной библиотеке, так и в коптосском Доме жизни. Кроме этого, мой друг много времени посвящал преклонению. Он и раньше, в детстве, был набожен - а теперь порою погружался в молитву на целый час, раскрыв ковчежец со статуэткой своего бога и воскурив благовония. Когда я подглядывал за ним, - как он сидит на циновке, поджав ноги и простерев руки, - мне казалось, что Исидор, как и другие жрецы Египта, в молитвенном экстазе теряет чувство времени...

Однако, чтобы я не чувствовал себя лишним и не скучал, Исидор предложил мне воспользоваться его библиотекой. Я не был большим охотником до чтения - хотя я всегда любил узнавать новое, я считал, что гораздо лучше извлекать уроки из жизни, общаться с разными людьми и преодолевать препятствия, чем ворошить сухие свитки. У нас дома, к тому же, книг было мало: их собирали только самые богатые люди, и больше для того, чтобы похвалиться перед высокородными гостями.

Но в доме Исидора, от нечего делать и из вежливости, я воспользовался его приглашением. Библиотека у господина Тураи и его жены оказалась очень обширная - целых два стеллажа с круглыми гнездами для папирусов. Молодой слуга Исидора Нахт-Мин, - это был не раб, а свободный человек, как я узнал, - объяснил мне, что каждый из стеллажей делится на три секции. Верхняя была отведена под иероглифические тексты, средняя под иератические и демотические: это два вида египетской скорописи. Ну а внизу были свитки на греческом. Только их я и мог бы разобрать.

Нахт-Мин сообщил, что многие свитки в верхних и нижних секциях повторяют друг друга: это переводы с египетского языка на греческий и наоборот.

Эти папирусы не обманули моих ожиданий - я нашел очень любопытные хроники правления древних фараонов, которые, как я заподозрил, были скопированы в коптосском книгохранилище рукой Тураи или его сына. Еще я нашел трактаты по математике и философии: изложение взглядов Пифагора, Фалеса и Анаксимандра*, с которыми нас уже знакомили на уроках. Но повторять в египетском Коптосе то, что я учил дома в школе, - это было для меня чересчур!

Почитав какое-то время, я решил поупражняться в игре на кифаре. Я надеялся, что дух бабушки, если даже он рядом и слышит меня, не оскорбится.

Я поднялся со своим инструментом на крышу, чтобы никого не смущать. Как и Исидор своим молитвам, я мог предаваться игре и пению часами: хотя сейчас от пения решил воздержаться, у меня был слишком звучный голос, который сразу привлек бы внимание соседей. Так что я удовольствовался тем, что наигрывал по памяти знакомые мелодии.

Я не заметил, как ко мне поднялся Исидор. Когда я прервался, то обнаружил моего друга сидящим в стороне, у ограждения, - по-видимому, он уже некоторое время слушал меня...

Я смутился. Но Исидор только улыбнулся. Он стал похож на себя прежнего - на того, кого я знал раньше.

- Я долго пренебрегал тобой, но то, что ты здесь, - радует мое сердце, - сказал он. - Сейчас я свободен, и хотел бы узнать, как ты жил эти годы.

Что ж, это было его право - и как друга, и как хозяина...

Я не знал, стоит ли рассказывать Исидору о моем детстве, которое уже казалось мне незначительным; и первым делом сообщил самую главную новость.

- Я обручился, Исидор, и через три года женюсь!

Исидор живо заинтересовался этим, спросив, кто моя избранница и как я ее нашел. Я рассказал. Я заявил, что убежден - соединить свою судьбу с этой Поликсеной мне предназначено свыше!

Я и вправду верил в это... как верю до сих пор. И вы, конечно, можете себе представить, какое впечатление мои слова произвели на Исидора.

Он поздравил меня и подтвердил, что, по его убеждению, таков промысел богов...

- И твоя невеста все рассказала тебе о себе? - спросил он.

Я недоуменно посмотрел на него.

- Она многое рассказала. Гораздо больше, чем обычно поверяют незнакомцу.

Исидор помолчал, глядя на запад и пощипывая бронзовыми пальцами свой гладкий подбородок.

- А знаешь ли ты, кто ее братья? Те, в чьей комнате ты поселился, пока жил у Критобула?

Я медленно покачал головой.

- Нет... Но я думал, что это сыновья Критобула и Геланики...

И тут же мне стало ясно, что это не может быть так. Как я раньше не понял! Будь эти мальчики детьми Критобула, они были бы еще младше Поликсены и, конечно, до сих пор жили бы в отцовском доме!

Но я и Поликсена были слишком поглощены друг другом, чтобы говорить о чем-нибудь еще...

Я провел рукой по стриженой голове и спросил, борясь с волнением:

- А ты знаешь, кто по крови ее братья? Должно быть... они дети того же персидского воеводы, Надира?

Исидор тихо рассмеялся.

- Они дети знатного перса, это верно, - но только другого, по имени Дарион. До того, как стать любовницей Надира, мать твоей невесты была наложницей Дариона. Ты знаешь, кто это такой?

Я мотнул головой.

- Дарион - сын брата моей матери, который женился на родственнице Дария, чтобы получить ионийское царство, - объяснил Исидор. - Варазе и Фарнак, братья твоей Поликсены, - оба наполовину азиаты и носят персидские имена. Их обоих воспитывали как персидских царевичей.

Мой друг нахмурил бритые брови.

- Фарнак - единоутробный брат Поликсены, сын Геланики... а Варазе - сын родовитой персиянки, жены Дариона. Я думаю, что когда они повзрослели, то поссорились со своим приемным отцом и отправились в Азию, чтобы примкнуть к Дарию! Им должно быть сейчас по восемнадцать лет!

"Неудивительно, что Поликсена ничего не говорила мне о них", - подумал я.

Потом я разозлился - как будто моя невеста предала меня, умолчав о таком... Но как об этом можно было рассказать, и не только мне, но и любому другому греку, которого прочили ей в женихи?

Мне вдруг стало ужасно жаль бедолагу Критобула: мало того, что этот миноец не имел ни собственного сына, ни даже дочери, - он, как оказалось, был вынужден воспитывать чужих детей от двоих разных персов!

Я встал и подошел к ограждению, лицом к северу, - как будто мог дотянуться до Поликсены. Мне хотелось сурово пожурить ее за лукавство... а потом успокоить. Я надеялся, что могу соприкоснуться с нею мыслью и душой... если это правда, что духу нипочем расстояния.

Да, я предвидел еще большие трудности от такого родства, - эти братья-полуперсы, Варазе и Фарнак, могли встретиться мне и причинить немало зла. Но я уже поклялся в верности Поликсене и не изменю ей, чьей бы дочерью и сестрой она ни была. Только так и поступают мужчины!

Исидор подошел ко мне и встал рядом. Коснулся моего локтя.

- Ты сохранишь верность этой девочке, я вижу. Это Маат, как сказали бы у нас, - праведный путь... Я сделал бы так же, будь я на твоем месте.

"Но на моем месте ты не очутишься никогда", - подумал я, с некоторой завистью. Будущий путь Исидора был уже определен - и пусть жизнь караванного смотрителя в таком захолустье казалась мне довольно скучной, моему египетскому родичу были обеспечены богатство и почет.

Внезапно Исидор сказал:

- Моя госпожа мать составила завещание на твое имя, как и на мое.

Я встрепенулся.

- Завещание?.. Так у вас женщины могут писать завещания?

Исидор пожал плечами, глядя на меня как на дикаря.

- И завещания, и договоры, - все, что понадобится. Ты не хочешь узнать, что она тебе оставила?

"Наверное, книги", - подумал я, вспомнив о тех подаренных свитках. Я так и не захватил их с собой! Но, разумеется, из уважения к бабке и к Исидору я промолчал.

Мы спустились вниз, и Исидор действительно провел меня в библиотеку.

- Вот эти папирусы, - сказал он мне, показав на секции с демотическими и греческими свитками в первом стеллаже. - Они очень ценные - это сочинения ученых мужей Та-Кемет, неизвестные вашим книгочеям, а также наши сказания и стихи. Но моя мать завещала тебе и деньги.

Исидор улыбнулся и уточнил:

- Тридцать греческих мин серебром.*

Я с трудом скрыл свою неприличную радость. Хотя это чувство скоро сменилось озабоченностью - насущных потребностей у меня и у тех, кто зависел от меня, было гораздо больше, чем этих денег.

До похорон бабушки я съездил в Навкратис и послал письмо домой, известив родителей о причине моей задержки: из Навкратиса отправлять послания было не так рискованно.

На Крит я писать не стал. Критобул получил бы это письмо раньше своей дочери... и я еще не знал, стоит ли нам видеться на обратном пути. Мне уже недоставало Поликсены... но такая тоска, тоска юноши по девушке, требует много большего, чем может дать короткое свидание. И для нее все это было слишком рано.

Однако теперь я всерьез задумался о том, как поплыву домой: один и с немалыми деньгами. С Исидором я своими опасениями не делился, из гордости или стеснения, - но он сам все понял.

На следующий день после того, как гранитный саркофаг моей бабки опустили в подземную гробницу, приготовленную в коптосском некрополе, Исидор заговорил о моем путешествии домой. Он сказал мне, что наймет в Коптосе двоих воинов и вместе с ними проводит меня до Родоса. И заявил, что не будет слушать никаких возражений!

- Но почему не нанять охрану в Навкратисе, и не взять греков, если уж на то пошло? - воскликнул я.

Исидор рассмеялся, согнувшись и хлопнув себя по коленям.

- Именно потому, мой друг экуеша, что твои соплеменники не заботятся о смерти! Они гораздо легче могут ограбить и убить нас по пути, чем это сделали бы воины моей страны!

С этим, признаться, поспорить было трудно. Я с благодарностью принял предложение Исидора - и скоро мы вчетвером, с моим египетским родичем и его двумя наемниками, отправились на север.

* Согласно верованиям древних египтян, на посмертном суде сердце усопшего взвешивалось против "пера истины" - богини Маат. Те, чье сердце оказывалось легче, получали допуск в Поля Камыша, место вечного блаженства, а грешников пожирало чудовище Амат, что означало окончательную смерть. Однако, помимо этих распространенных верований, у египтян, видимо, существовало представление и об аде: в "Книге мертвых" описывается состояние грешников, худшее, чем сама смерть.

* Фалес и Анаксимандр - великие милетские философы. Пифагор обучался в Египте и, согласно "Иранскому солнцу Мемфиса", был учителем брата Поликсены-старшей и ее самой.

* Половина таланта, или 1800 драхм.