Глава 2. Карим

Девушка принесла поднос, и, расставляя блюда на столе, наклонилась так низко, что продемонстрировала все достоинства своей фигуры разом. 

— Комбо, — прокомментировал Дамир. 

Я проследил за его взглядом — он упирался в самое женское декольте. Там все было на высшем уровне, но я поморщился недовольно — мои мысли были не тем заняты. Если бы захотел, сегодня была бы моей. Сама бы прибежала. Или Дамир бы договорился. Но…нет этой красотке места в моих мыслях. Не сейчас. 

Постукивали друг о друга льдинки в бокале. Методично заработали вилки, чуть позвякивая о дорогой фарфор. Всё в этом месте было отлично, и бабы красивые, и еда вкусная, а расслабиться, никак не получалось. 

— Вылет на следующей неделе, — напомнил Дамир. 

Я замер на мгновение, мысленно распределяя время. Время было самым ценным ресурсом, его всегда не хватало. А ещё организованности. Я мог удерживать в голове малейшие детали многомиллионных сделок, но ломался на элементарной бытовых. 

— Сейчас, — откликнулся я.

 Достал телефон. Нажал номер Дарьи, самый используемый. Прослушал целых четыре гудка, злясь на то, что она не может ответить вовремя. 

— Да? — сонно отозвалась она. 

Досчитал мысленно до трех, чтобы не вспылить. 

— Дарья, вылет на следующей неделе, а согласование… 

— Карим Амирович, — вздохнула она. — Я ушла в отпуск, позавчера у меня был последний рабочий день. Я от вас за три тысячи километров, у меня четыре утра. Все дела я передала Рите, её номер у вас сохранен. Но сейчас я вышлю всю информацию файлом, если вам так проще. 

— Отпуск, — вспомнил я. 

— Да, декретный… 

Сбросил звонок. Сделал глоток из бокала. Подумал о Дарье. Незаменимая. Мне казалось, незаменимых нет, но я ошибался. Ни с кем мне ещё так комфортно не работалось. 

— Ребёнок? — спросил Дамир. 

— Усыновила. Вроде суд уже был… 

Тема детей больно резала, по живому. Дамир прекрасно знал, поэтому мы старались никак её не поднимать. 

Дело в том, что я был женат. Несколько лет назад женился, казалось, статус того требует. Красивая, вроде умная, отличная фигура, что ещё нужно? Здорова была, значит, рожать могла, а наследника я хотел, смысл в деньгах, если некому их оставить? Договор брачный составил железный, только дорогая жена пошла дальше. Она решила мои капиталы унаследовать и попыталась организовать мою смерть. 

Но моя служба безопасности не зря хлеб ела, все ее планы развалились. Киллера отловили, а жена смогла сбежать в штаты. Я плюнул на неё — кому такое счастье надо, пусть сам ищет. Аннулировал её счета и развёлся. 

Через год, через год только, я узнал, что она родила. И ребёнок точно мой, она сообщила мне об этом, словно издеваясь. Я на нервах обещал просто её убить, а она.… Знаете, как сложно найти человека, который не хочет быть найденным? Она меняла любовников, как перчатки, и моталась по всему миру, мы просто не успевали за ней. А потом, восемь месяцев назад просто исчезла, и наши поиски не давали никаких результатов. Я с ума сходил от злости и беспокойства за сына. Маленький совсем — ему сейчас только два года и один месяц. Он не заслужил такой матери и такой жизни. Любой ребёнок должен быть счастливым. 

Я знал только его данные при рождении — из клиники, в которой прошли роды. У меня была одна его фотография. На ней он маленький совсем, пара месяцев, лысый почти, только пушок на голове, и ужасно серьёзный. 

Мать моя ни о чем этом не знала — иначе эта история её свела бы в могилу. А я начал понимать, что просто ненавижу женщин. Всех. За то, что они способны делать такое назло. 

— Мальчик найдётся, — тихо сказал Дамир, словно читая мои мысли. — Мы непременно его найдём. 

— Восемь месяцев, — прорычал я, и бокал хрустнул в моих руках, впиваясь острыми гранями осколков в ладонь. — Восемь месяцев тишины! Где он теперь? В Новой Гвинее? На северном полюсе? В Зимбабве? Где, Дамир? 

—  Я не знаю, — беспомощно ответил он. — Но мы его найдём… 

Засуетилась, собирая осколки, официантка. Я жестом отправил её прочь, прижал белоснежную хлопковую салфетку к ладони. Она медленно пропитывалась алым, а я думал о том, что мой ребёнок сейчас, быть может голоден. Может, ему страшно. Он плачет. А я ничего, ничего не могу сделать. Я даже не видел его ни разу.