Глава 2.1

Я смотрела на грозовые тучи, сбившиеся в темно-сизые обрывки грязной

ваты, нависшей над старыми домами. Казалось, небеса вот-вот рухнут на

землю. Мои давно уже рухнули, и я не знаю, какими правдами или неправдами

держусь, как выживаю. Мне уже не верилось, что когда-то я была счастлива,

улыбалась, смотрела на небо и испытывала какие-либо эмоции кроме вот этих

мрачно-давящих жутких ощущений, что меня разрывает на куски.

(с) Черные вороны 8. На дне. Ульяна Соболева

– Здравствуйте, это я.

Голос звучит хрипловато, дрожит так, что мне самой трудно дышать.

Потому что боюсь, что повесит трубку, заблокирует меня, пошлет подальше.

Страшно, потому что он моя единственная надежда, и понимание, что сейчас все

зависит только от одного его слова, заставляет дрожать от страха. Просто вот так

быть в волоске от собственного апокалипсиса и сходить с ума в ожидании. И мне

кажется, прошло не полгода, а целая вечность… я не видела моего Айсберга

целое столетие, и за это время я медленно угасала, медленно превращалась в

жалкое подобие себя самой. Как же это невыносимо – быть с ним, но еще более

невыносимо – быть без него.

– И? – у Гройсмана твердый голос с командными и очень властными

нотками, и я уже перестаю верить самой себе, что когда-то этот человек был

каким-то испуганным дворецким, казался мне противным и жалким стариком. Как

же я тогда ошибалась…Как же гениально он играл свою роль, и теперь я

понимаю, почему его выбрал Петр – Гройсман сильная, несгибаемая и

выдающаяся личность. И если я сейчас не буду убедительной, у меня ничего не

получится. Я могу остаться ни с чем.

– Почему ты сюда звонишь? Разве мы с тобой не попрощались навечно?

– Я хочу знать. Я не уеду отсюда. Я выйду на дорогу, я пойду к

журналистам… я лягу под поезд. Я просто так не сдамся. Где ОН?

– Оставайся там, где стоишь, за тобой приедут.

И отключился. Оглянулась по сторонам. То, что за мной следят, уже

понятно. Но зачем я им? До сих пор нужна? Откуда он знает, где я? Как он верно

сказал – мы же попрощались. И какое-то адское облегчение – он мне поверил.

Наверное, потому что я, и правда, дошла до того, что могла бы все это

совершить, в безумном желании найти ответы на свои вопросы. В адском

желании увидеть Петра хотя бы один раз.

Я прижала руки к груди. Замирая и слушая, как стучит собственное сердце

где-то в горле. Посмотрела на сотовый – пришла смска от Ларисы Николаевны – у

них все хорошо. Защемило внутри нежностью. Она мне, и правда, очень близка,

ближе кого бы то ни было. Почти как мама. ЕЕ защита и любовь греют душу

только от понимания, что ты кому-то нужен и кто-то с волнением спрашивает «как

ты?». И, наверное, это самое сильное, самое преданное проявление любви — вот

это простое словосочетание, в котором вложено все тепло человеческого сердца.

Не долгие беседы по душам, не беспрерывные звонки и болтовня о здоровье, а

просто два слова «как ты?».

Ко мне подъехала машина, приопустилось стекло. Как же они быстро. Как

будто, и правда, находились где-то рядом со мной.

– Марина?

Кивнула и села в машину. Человек мне незнакомый, но я точно интуитивно

знаю, что его послал Гройсман. Я уже могла узнавать людей, работающих в этой

сфере. Я их чувствую за версту. Поворот головы, прямая спина, уверенная

посадка и эти руки на руле. Они словно напружинены. Они сделаны из жидкого

металла и совершенно лишены человечности. Роботы. Именно таким мне всегда

казался и Айсберг. Только он был выкован из самого льда, словно вытесан

неумолимым художником в нереальной, невыносимой красоте холодного света,

доводящий своей ледяной красотой до одержимости. Говорят, лицо стирается со

временем? Ложь. Я помнила не только его лицо, я помнила и сеточку морщин в

уголках глаз, зная наизусть сколько их там, я помнила темно-синие точки-крапинки

в его глазах и светлую голубизну солнечной Арктики.

Машина была без номеров, но ее ни на одном посту не остановили.

Выглядывая в окно, я увидела, что мы едем в спальный район города. Значит,

скорее всего, домой к Карлу Адольфовичу…Вспомнила, как называла его

Гитлером, и улыбнулась слегка сама себе.

Когда я увидела Гройсмана, я не удержалась и почувствовала, как по

щекам текут слезы. Он сунул руку в карман и протянул мне аккуратно сложенный

платочек.

– Моя покойная жена всегда говорила, что у мужчины обязательно должен

лежать в кармане пиджака платок, чтоб утереть женские слезы.

– Правильно говорила…

Вместо того чтобы вытереть лицо, я бросилась к нему в объятия и ощутила,

как он обнимает меня в ответ, как поглаживает мою спину.

– Я тоже скучал по тебе…Мэри. Упрямая девочка.

И от этих слов стало очень горячо где-то в горле, защипало глаза еще

сильнее и захотелось разреветься. Но он отстранил меня от себя и поджал губы.

– А теперь скажи, какого черта ты приехала? Закончились деньги? Я,

кажется, позаботился о том, чтоб тебе хватило на три безбедные жизни, и тебе, и

ребенку.

– У меня закончились нервы…закончились слезы, закончилось все, что

могло быть без него.

– И ты приехала, чтобы кинуться ему в объятия?

Говорит жестко, отрывисто, а сам наливает мне чай и достает конфеты в

красивой коричневой коробке, завязанной серебристой нитью. Коллекционный

шоколад. Я видела такой в доме Айсберга.

– Я приехала увидеть его…узнать, как он.

– Нормально. Вот я тебе ответил. Теперь ты уедешь?

– Нет. Не уеду. Мне нужно с ним встретиться, один раз. Я готова ради этого

на что угодно. Просто увидеть и сказать несколько слов, просто…посмотреть в

глаза. Пожалуйста.

– Ты не сможешь увидеться с Петром. Даже если бы я этого захотел.

– Почему? Он…он не хочет меня видеть? У него…у него другая женщина, и

он отрекся от меня?

А внутри бешеный, дикий страх от мысли, что он мог умереть, от мысли, что

могло случиться непоправимое.

– У женщин только одно на уме… Нет.

– Тогда почемуууу?

– Петр в тюрьме!

– Я хочу его видеть…

Гройсман поставил чашку и посмотрел на меня из-под круглых очков. У него

очень настырный взгляд, пронизывающий, ковыряющий до костей. Как же раньше

он казался мне совсем другим. Вот почему Петр настолько безоговорочно ему

доверял – Гройсман предан ему до невероятности.