ГЛАВА 3. Тихая деревня.

ГЛАВА 3. Тихая деревня.

Допрос диверсанта не дал никаких результатов. Пленный оказался крепким орешком. Ни один способ по развязыванию языка его не сломал. Парень выдержал всё и умер в камере под пытками. Этого я не видела. Пока Рихард допрашивал пленного, я выясняла отношения с Отто, а потом сидела на скамеечке у здания Гестапо. Ждала когда освободиться штандартенфюрер фон Таубе.

Впервые мой любовник не оправдал ожиданий командования, и мы вернулись в Витебск ни с чем. Группенфюрер Крюгенау был недоволен. Ещё больше он разозлился, когда в ночь с двадцать девятого на тридцатое июля взорвали четыре эшелона, в том числе и эшелон с новыми танками «Тигр». Вермахт понёс колоссальный урон, ведь все танки направлялись под Курск. Думаю, вам не нужно напоминать, что произошло под Курском в сорок третьем году. Ещё одно значимое сражение, которое пересилила чашу весов победы на сторону Советов. Если бы не эта диверсия, то может быть, сложилось всё по-другому. Кто знает, каким бы сейчас был мир?

То что теперь партизаны координировали свои действия с Красной Армией не было сомнений. Диверсия была проведена масштабная и полностью дестабилизировала позиции Вермахта в тылу. Вот это взбесило группенфюрера Крюгенау. Он кричал так, что весь Абвер содрогался. Правда, поздно было махать кулаками после драки. Крики и угрозы уже были бесполезны. Пленный диверсант мёртв, а дело сделано. Эшелоны взорваны. Партизаны уже сражаются не вслепую и их действия основываются не на энтузиазме. Теперь они взрывают только те поезда, которые имеют огромное значение для немецких частей на восточном фронте.

Нужно было как-то это исправить. И группенфюрер не нашёл ничего дельного, как отправить штандартенфюрера фон Таубе обратно в Могилёвскую область, а если точнее, под Шклов в деревню Тихая.

Рихард должен был найти слабые стороны местного сопротивления, завербовать нужных людей и нанести упреждающий удар по партизанам. Но самое интересное, что мой любовник поступал в распоряжение оберфюрера Клинге и должен был полностью подчиняться ему.

Радости от этого я не испытывала. Наша последняя встреча с Отто прошла не лучшим образом. Проще говоря, мы рассорились, послав друг друга в гости к рогатому. К тому же ходили слухи, что Клинге посетил Витебский бордель, когда приезжал. Это всё было уже после нашей ссоры. Сплетни сплетнями, но представив Отто в обществе местных шлюх, я чуть не закричала от сжигающей изнутри меня ревности. Наверное, он испытывал то же самое, видя меня со своим другом. Я пыталась успокоить себя тем, что мужчин такие отношения ни к чему не обязывают. Утолили плотскую потребность и ушли, забыв, как, когда и с кем. Только чем больше я об этом думала, тем сильнее ревновала его. Любила и ненавидела. Проклинала и молилась за него. Вот такая я была непостоянная. Умом я, конечно, понимала, что Отто специально посетил с офицерами бордель. Знал, зараза, что до меня эта новость дойдёт и очень быстро, а вот сердцем не могла принять. Променять меня на каких-то безликих проституток! Да о чём это я?! Сама была не лучше их. Это просто ревность! Во мне бушевала слепая, жгучая и острая ревность! Это подлое чувство заставляло меня выглядеть, как можно счастливее рядом с Рихардом, когда на горизонте появлялся Отто. Только сейчас я осознаю, как много нервов мы потрепали друг другу прежде, чем поняли насколько сильно нам дорога наша любовь.

Думаю, именно Отто сыграл главную роль в переводе Рихарда. Вернее, уже его ревность. В Витебск оберфюрер Клинге стал наведываться реже. Могилевская область кишела партизанами. Ему приходилось подолгу пропадать то в Могилёве, то в Шклове, то в деревнях, то в лесах. Вот и решил он перетянуть поближе к себе друга, а заодно и его любовницу. Цели, которые преследовал мой любимый, мне понятны. Хотел меня, а возможности никак не предоставлялось, чтобы получить желаемое. А тут ещё такая диверсия! Грех не воспользоваться.

И вот по прихоти лучшего друга Рихарда и моего горячо желанного любовника, мы собрали вещи и приехали в деревню Тихая, где расположилась ягдкоманда оберфюрера Клинге. Его так называемая рота «охотников за людьми».

Утром одна из рот подчинённого оберфюрера Клинге поймала партизана. На месте взятый в плен мужчина не изъявил желания исповедоваться. Даже несколько увесистых оплеух не изменили его решимости молчать. Партизана доставили в деревню. Так что когда мы приехали, Отто был занят. Лично допрашивал пленного в местной комендатуре. Оторваться от любимого дела не мог, поэтому нас размещал его заместитель майор Рихтер.

Деревня Тихая раскинулась на берегу Днепра. До войны народу в деревеньке жило много, но и с приходом немцев тоже было многолюдно. И это не смотря, на то, что рота Клинге здесь стояла уже не одну неделю.

Солдат разместили в местной школе. Офицеров по домам расквартировали. Сельсовет с сорок первого переименовали в комендатуру. В ней размещался ещё штаб по борьбе с партизанами. Там же была и тюрьма для всех, кому не повезло попасть в руки к оккупационной власти. Деревенский клуб немцы решили не трогать. Всё-таки дикий народ нужно просвещать и приобщать к высокой культуре. Поэтому в клубе проводили собрания, танцы и показывали кино. С одной, правда, оговоркой: это были немецкие киноленты. В деревне действовал, как и до войны, медицинский фельдшерский пункт. Что меня удивило, так это операционная. Не во всех деревнях такое увидишь. Фельдшера еврея расстреляли в сорок первом и долгое время жители деревни были без медицинской помощи. Оберфюрер Клинге это исправил. Если, конечно, это можно назвать исправил. Отто разместил там ротного медика, закончившего ускоренные курсы перед отправкой на фронт. Местные жители деревни к немцу медику не обращались. Лишь однажды, отчаявшись, мать принесла больного ребёнка. Медбрат отказывался помогать, пока оберфюрер Клинге лично не приказал. Всё-таки Отто не такой уж и монстр. Что-то человеческое ему было присуще.

Не скажу, что жизнь в Тихой была разнообразной и весёлой. Ещё проезжая по главной улице деревни, я заметила, как люди шарахались от нашей машины. Они со страхом и опаской провожали нас. А задиристый лай нашего пса и вовсе заставлял прохожих дёргаться в испуге. Как потом мне стало известно, мой любовник ввёл в деревни комендантский час. После восьми вечера на улицах никого не должно быть. Нарушивших комендантский час ждала в лучшем случае беседа с офицером ягдкоманды, а в худшем расстрел. Троих уже расстреляли. Больше желающих рискнуть жизнью пока не находилось.

Оберфюрер Клинге дал чёткие указания разместить штандартенфюрера фон Таубе и его переводчицу в лучшем доме, что майор Рихтер и сделал.

Дом действительно был хороший и просторный. У нас была отдельная спальня, когда-то принадлежавшая сыну хозяйки. По портретам на стене, я поняла, что сын погиб давно. Ещё в первую мировую. На нём была царская форма. Будь на нём советская, хозяйке пришлось бы припрятать фотографию, чтобы лишний раз не злить новую власть. Мужа схоронила недавно. Портрет с чёрной лентой, стоял на комоде в главной комнате. Это всё я рассматривала, расхаживая по дому, пока Курт носил наши вещи. Рихард разговаривал с майором Рихтером на улице. Дружок пытался подружиться с дворняжкой. Та забилась в будку и оттуда рычала на него.

Хозяйки нигде не было. Она пришла чуть позже нашего бесцеремонного вселения в её дом.

Сбитая и довольно крепкая старушка зашла во двор. Окинув всех суровым взглядом, поставила корзину с крапивой на траву.

- Что надо? – сходу спросила хозяйка, переведя глаза на вовремя подоспевшего старосту.

Тот насупившись, виновато пробубнил:

- Клинге распорядился подселить к тебе, Настасья Борисовна.

- Надолго? – расправляя плечи, снова спросила она.

- Не знаю. Клинге сказал, и всё тут.

- Всех, что ли?

Староста заметно нервничать, от потока односложных и прямолинейных вопросов. По всему было видно, что старушка совсем не божий одуванчик, и в деревне её уважали. Ну, или уважали её покойного мужа.

- Офицер, — кивнула она в сторону Рихарда, — пусть в комнате сына спит. Но трогать там ничего нельзя, — строго пояснила старуха.

В мою сторону кивать ей не пришлось. Я сама подошла к хозяйке и дружелюбно улыбнулась.

- Здравствуйте, Анастасия Борисовна! – имя её я запомнила сразу. Такую женщину трудно не запомнить. Внутренний стержень ней чувствовался, даже на расстоянии она давила своим авторитетом. Этакая командирша. – Меня зовут – Лизхен Липне. Я переводчица штандартенфюрера фон Таубе.

- Лизка, значит, — смерила с ног до головы меня осуждающим взглядом.

- Лизхен, — настояла я и улыбнулась как можно шире, чтобы бабка не заметила, как задела меня своим осуждением.

Для себя я решила: если что, то для неё я обрусевшая немка, но не русская. Так что не предательница. Жить под одной крышей с человеком, который тебя презирает очень сложно. Видеть каждый день этот тяжёлый взгляд я не выдержу.

- И та псина тоже ваша?— она буркнула, указав на пляшущего возле будки Дружка.

- Да, это наша с Рихардом собака.

- Значит, вот что, — вставив руки в бока и сдвинув брови, — вы спите со своим офицером в спальне сына. Кровать там большая поместитесь. Тот рябой, — кивнула на Курта,— пусть спит в комнатушке возле печки. Там кровать есть. Маленькая, но этому худющему в самый раз. А вот вашего кабеля на цепь посадите. Не хватало мне ещё щенков немецких топить.

Я побледнела, представив бедное потомство Дружка, барахтающееся в ведре с водой, но желания посадить нашего пёсика на цепь у меня не прибавилось.

- Дружок на цепи не сидел, и сидеть не будет, — твёрдо заявила я старушке живодёрке.

- Ну, тогда своих щенков собой заберёте, когда отсель поедите, ясно! – без тени страха сказала она.

Люди в округе тряслись при виде немцев, а эта спорила и ставила условия. И кому?! Друзьям оберфюрера Клинге. Она не сумасшедшая это точно. Просто Настасьи Борисовне некого было больше терять, а своей жизни лишиться она не боялась. Достаточно прожила на этом свете, чтобы тот её уже не пугал.

- И ещё, не шастайте где ни попадя во дворе и сарае. У меня пеструха на яйца села. Не дай бог, сгоните. А ты девка понятливая, вижу, — меня эти слова и вовсе осадили. – Своему офицеру объясни, что не высидит цыплят курица — не будет мяса и яиц.

Я стояла и хлопала ресницами, глядя на бойкую старушку. Акцент, что ли, имитировать, коверкая слова, чтобы так не резала моя русская речь уши соотечественникам. Так не смогу долго говорить, как не русская.

- Объясню, — пообещала я хозяйке.

Так мы и вселились в дом Настасьи Борисовны.

Ух, и строгая была старушка! В первое же утро высказала своё недовольство. Рихард ушёл в местную комендатуру ещё в шесть утра, а я осталась дома. Моя помощь ему пока не нужна была. В допросах с пристрастием я не участвовала и Отто с Рихардом вполне справлялись. Моя помощь требовалась, когда штандартенфюрер фон Таубе вербовал нужных Германии агентов.

В то утро я нежилась в постели. Стрелки часов показывали половину одиннадцатого, как хозяйка стала нарочно греметь чугунами и ворчать. Поняв, что спать мне больше не дадут, оделась и вышла к ней.

- Выспалась? – ехидно пробурчала старушка. – А я вот по вашей милости не спала полночи.

Пропустив мимо ушей её нытье, я села за стол. Настасья Борисовна должна была и готовить для квартировавших у неё немцев. На деревянном массивном столе стояли: толстые блины, укрытые полотенцем, сковорода с жареными яйцами и салом, и кувшин с молоком. Весь незамысловатый деревенский завтрак, но зато какой вкусный. Блины старушке удавались в печке на славу. Я уплетала их за обе щёки. Вот жаренным солёным салом брезговала. Слишком жирно для моего желудка.

Стянув домотканое полотенце, я оторвала кусочек от пышного мягкого блина. Хозяйка поставила на стол стакан и налила с кувшина молока.

- На вот, утреннее, — подвигая стакан ближе, сказала она. – Тощая ты больно! Совсем заездил девку фашист!

И тут до меня дошло, чего она недовольная. Я весело хохотнула. Ночью мы с Рихардом занимались любовью. Кровать скрипела. Но не думаю, что так уж мы ей мешали. Вот если бы со мной был Отто, то бабулька бы убежала спать на свой сеновал. Да и старая кровать не выдержала бы.

- Что смеёшься?! – опять принялась бубнить она. – Вы там любитесь, а парнишка ворочается с боку на бок и сопит, как паровоз, что мне за стеной слышно.

- Будем тиши, — пообещала я чутко спящей бабке, и оторвала ещё кусочек от блина.

- Будете, как же! По глазам вижу, что ты, плутовка, назло будешь делать! – шипела она, отворачиваясь к печке.

Её слова зацепили меня. Вроде ничего плохого ей не делала и не говорила. Дружелюбно улыбалась, стараясь не обращать внимания на бесконечное недовольство и постоянные оскорбления. На «вы» её называла, а она такого невысокого обо мне была мнения. За что? За немецкую форму или за любовь к врагу? А, может, за всё вместе? Ну, надела! Ну, люблю! И что теперь?! Молча сносить оскорбления и упрёки?! Нет!

Бросив кусок блина на стол, я резко вскочила. Вот умела она аппетит испортить. Завтрак в горло не пошёл, а до этого я очень хотела есть.

- Ишь, ты, обидчивая какая?!- донеслось до меня, прежде чем дверь за мной закрылась.

Больше в тот день я с бабой Настей не разговаривала. И даже когда пришёл Рихард, старалась не подавать виду, что у нас с хозяйкой натянутые отношения.

Потом было много таких перебранок. Она в основном ко мне придиралась. Видя, что офицер и солдат не понимают ни слова на русском, Настасья Борисовна пилила меня.

- Сапогами своими ходят и ходят, а я полы помыла!

- Народу много под крышей, а мне старой и помочь некому!

- Вот в огороде дел невпроворот, а я должна фашистов нянчить!

- А кобелина эта всё к Рыжухе в будку лезет! Вот даже собака знает, что кобель-то чужой, не подставляется. Не то, что некоторые, — это был намёк на меня.

Глупое животное и то полно патриотизма, а я русская девка с немцем кувыркаюсь каждую ночь.

Такая язва была эта баба Настя. Любого до бешенства доведёт. Раз взяла топор и вышла во двор колоть дрова. Колит и бубнит себе под нос.

- Это ж будь я одна, то и дрова мне не нужны были бы. Мне же жрать каждый день варить в печке не надо. Молока с хлебом попила и ладно. А этим топи печь и вари-пеки.

Бубнит и колит. Так на нервы действует.

- Курт!— окликнула я шофёра, копающегося под капотом машины. – Помоги, фрау, дрова наколоть.

Наш водитель вытер руки о тряпку и подошёл к злой бабке. Просит жестом отдать ему инструмент, а та вцепилась в топорище и вопит:

- А ну не трогай! Не хватало ещё, чтобы фашистский батрак дрова мне колол!

Я не выдержала. Сама подошла к патриотически настроенной гордой старухе.

- Настасья Борисовна, Курт не батрак. Он шофёр. И впредь колоть дрова, таскать воду из колодца будет Курт.

Баба Настя поменялась в лице. Если мгновение назад она просто была недовольна, то теперь пыхтела злостью. Топор так и не выпустила из рук. Прищурив глаза, поглядела на меня, как на самого страшного врага, будто я предложила не помочь, а ещё работёнки подкинула немощной старушке.

- Приказывать будешь своему фрицу, а не мне, ясно! – вскипела она и вырвала из рук Курта топор.

- Штандартенфюрера зовут – Рихард. Его, — кивнула я на шофёра, — Курт. А меня – Лизхен. И я вам не приказываю. Вы жалуетесь, что вам тяжело, но стоит предложить помощь, как вы чуть ли не в лицо плюётесь. Может, хватит, Настасья Борисовна?

- Я никогда не приму помощь от фашистов и таких, как ты, — процедила сквозь зубы хозяйка.

Я пожала плечами отступив. Слишком сильна была ненависть старушки к нам, что я ощущала её убийственную ауру.

- Тогда не нойте, — так же ответила я Настасьи Борисовне. – Курт, фрау, помощь не нужна.

Немецкий солдат вернулся ремонтировать машину, а я, усевшись, на скамью во дворе продолжила наблюдать, как хозяйка колит дрова. Правда, теперь она сопела от гнева, но молчала.

Отношение ко мне у Настасьи Борисовны поменялось одним жарким вечером. Я заслужила её доверие. Кто бы мог подумать, чтобы баба Настя оттаила, мне надо было всего-то пофлиртовать с сержантом Отто.

Рихард почти всегда пропадал в комендатуре, а я скучала от нечего делать. Скучала и наблюдала за сварливой бабкой. Какая-то прожорливая курица сидела на яйцах в сарае. Клевала большими мисками не зерно, а перловую кашу с салом, закусывала ломтями хлеба, и запивала парным молоком. Баба Настя подкармливала свою несушку рано утром, когда уходил Рихард и поздно ночью, когда немцы уже спали. А ещё я заметила, что будка Рыжухи стояла под крыльцом и было это не так давно судя по вытоптанной траве. Зачем старая женщина отволокла её к самому сараю? Ведь собака может подавить так долгожданных хозяйкой цыплят.

Анастасия Борисовна что-то скрывала в этом сарае. Моё чувство любопытства просто требовало удовлетворения. А после того как Рыжуха, уставившись на маленькое окошко деревянной ветхой постройки, виляла хвостом, меня и вовсе потянуло узнать тайну капризной несушки.

Пока Рихард отдыхал в спальне, Курт, как всегда, возился с машиной во дворе, а баба Настя полола грядки, я незаметно пробралась к сараю. Хвостатый страж, в морде Рыжухи, отвлекался Дружком. Я открыла двери и вошла.

Запах сена приятно защекотал ноздри и я чихнула. Прикрывая нос и рот ладонью, старалась осторожно дышать. Всё-таки сено явно было прошлогоднее. В лучиках солнца, пробивавшихся сквозь малюсенькое окошко и дырочки в крыше, кружили клубы пыли. Оглядевшись по сторонам, наседки я не увидела, только пару гнёзд с яйцами. В одном сидела чёрная курица. То, что это не наседка я знала. Вчера ей сама крошила кусочки хлеба во дворе, пока злая хозяйка не дала нагоняй. Видите ли, курей её нечего раскармливать.

Убедившись, что по сторонам никого нет, я подняла глаза вверх. Длинная лестница стояла прислонённая к балке, а там на сеновале уж точно кто-то был. Доска над моей головой скрипнула. Вот раскормила курочку баба Настя, что деревянные перекрытия под её весом прогибаются.

Я усмехнулась, представив себе эту пеструху.

- Эй, курочка — ряба, может, слезешь с насеста?! – позвала я того, кто прятался на сеновале.

Мгновение тишины заглушил шорох наверху. Потом на жердь лестницы ступила ноги в сапогах. Нервная несушка стала спускаться со своего гнёздышка.

А он красив этот лейтенант Красной Армии. Чистое бледное лицо. Русые волосы чуть взъерошены и в них соломинки. Курносый веснушчатый нос. Пухлые, как у девочки, губы. Серые живые глаза. Жаль, что эти глаза смотрят на меня с презрением, словно перед ним не женщина, а что-то мерзкое. Неужели моя немецкая форма, так отталкивающе действует на него? И страха я не видела в этих глазах. А зря не боится. Всего одно моё слово и, в этот полуразвалившийся сарай, вбегут Рихард и Курт. Смел, но глуп.

Подопечный бабы Насти трясущейся рукой наставил на меня пистолет. Мальчику не впервые убивать. По глазам было видно. А рука тряслась – слаб ещё был.

- Опусти пистолет, — спокойно сказала я, улыбаясь лейтенанту, — я тебе не враг. Или девки простой боишься?

- Не враг, а что в их форме? И не простая ты девка, а ихнего полковника подстилка, – даже не думая опускать оружие, хриплым голосом говорил он.

Подстилка. Иногда мне казалось, что это прозвище, преследует меня, куда бы я ни пришла. Ну, да ладно, что оправдываться. Никому ничего не докажешь. У всех своя правда. Для него я «подстилка немецкая». Для немецких солдат «подстилка офицерская». Это блаженным бабам жить хорошо, им ничего не надо. А я живая и хочу быть любимой. Любимой мужчиной. Для меня не имеет значения, кем по национальности будет мужчина, полюбивший меня. Главное, чтобы я ответила ему взаимностью. Вот лейтенанту этому я бы взаимностью не ответила. Он мне напомнил Алёшу Збарского. Слишком правильный или пытается таким выглядеть в глазах других людей.

- Опусти пистолет, — повторила я, уже, правда, улыбнувшись ему, — хотела бы тебя сдать давно бы так сделала. То, что баба Настя в своём сарае прячет кого-то, я ещё несколько дней назад догадалась. Как видишь, своему штандартенфюреру не сказала.

- Своему штандартенфюреру, — зло передразнил он меня. – Застрелю тварь.

Вот уже не передразнивал, а брезгливо цедил сквозь зубы. Рука на мгновение перестала дрожать и он чётко навёл дуло пистолета мне в лоб. Признаться, я испугалась. Колкий холодок пробежал между лопаток. А ведь, и вправду, убьёт. Уж слишком лейтенант зло смотрел на меня. Вернее, на мою форму. Она на него действовала, как на быка красная тряпка.

Оказавшись в такой ситуации, когда твоя жизнь зависит от нервного паренька, не каждый человек сможет сохранить самоконтроль. Я, по крайней мере, пыталась не давать ему повода нажать на курок.

- Не делай глупостей, лейтенант, — тихо сказала я, глядя прямо в серые глаза парнишки.

- Застрелю, — повторил он.

Ну, что же радует. Он только говорил, что застрелит. Хотел бы застрелить, то сделал бы уже это без слов. Просто нажал на курок, как это делает Отто, и всё человека нет. А этот повторяет, как заведённый, застрелю, застрелю. И в его голосе я смогла расслышать неуверенность. Значит, время повлиять на лейтенанта у меня есть.

- И что ты этим добьёшься? – отступив на шаг назад, спросила я. – Я всего лишь переводчица и моя смерть ни на что не повлияет. Разве что тебя убьёт штандартенфюрер фон Таубе, а потом в Тихую придёт карательный батальон. Они никого не оставят в живых. Даже детей не пощадят, и в этом будешь виноват ты.

Его лицо исказилось от боли. Думаю, картины расправы уже ярко вырисовывались в воображении лейтенанта. Рука стала медленно опускаться. Спустив курок, он швырнул мне под ноги пистолет.

- На, тварь, иди сдавай меня, — пробурчал подопечный бабы Насти.

- Пистолет подбери, — откинула я ногой к нему оружие, — он мне не нужен, а тебе пригодиться ещё.

Как часто я видела этот взгляд среди пленных, когда помогая им, выдавала себя с потрохами. И недоверие, и удивление, и надежда, и даже восхищение сплетались в глазах мужчин, смотрящих на девушку в форме врага. Вот и этот молоденький лейтенант так смотрел на меня, но не спешил поднять пистолет.

- Зачем пригодиться? – робко спросил он, совсем как ребёнок.

- Я не собираюсь тебя сдавать, — пояснила я. – Надо быть полным дураком, чтобы не понимать, что за укрывательство и помощь русским солдатам и партизанам бедную старушку расстреляют.

Он хмыкнул, улыбнувшись во весь рот.

- Старушки жалко? А так бы сдала, да?

Я, наклонив голову набок, хитро улыбнулась солдату.

- А как же! Первой бы бежала в комендатуру. Хотя нет, какая комендатура, когда в доме немецкий офицер и его шофёр.

Шутку лейтенант не оценил. Насупился. Быстро подобрал свой пистолет и, расправив не по-юношески широкие плечи, с вызовом бросил мне:

- Ну, и что делать будем?

И в это время Рыжуха громко залаяла. Её поддержал и Дружок. Лай собак не смог заглушить немецкую речь. Я подскочила к полуоткрытым дверям и глянула в щель. Во дворе уже расхаживали незнакомый мне сержант и четверо автоматчиков. То, что это солдаты Отто, я сразу поняла. На них были маскхалаты. Похоже, только из леса. По доносившемуся отовсюду лаю цепных псов и крикам людей, можно было сделать вывод: немцы устроили обыски.

Сержант уже раздавал приказы, указывая, где следует искать. Его рука сразу указала на сарай. Моё сердце ёкнуло от испуга. Вот сейчас найдут этого лейтенанта и мало никому не покажется: ни бабке, ни соседям. Может, и нам перепасть, что жили и не замечали под боком русского солдата.

Я сделала первое, что пришло мне в голову. Согнала курицу, сидевшую в гнезде, и собрала яйца в руки.

- Живо на сеновал! И сиди там тихо! – сказала я парнишке.

Он не стал припираться и шустренько забрался по лестнице обратно.

Дом обыскать не успели. На шум вышел заспанный штандартенфюрер фон Таубе. Потирая глаза руками, он в недоумении посматривал на парней оберфюрера Клинге. Сержант отсалютовал вышестоящему по званию офицеру и доложил:

- Штандартенфюрер, мы должны обыскать все дома в деревне. Неделю назад был совершён дерзкий побег троих русских солдат из лагеря для военнопленных. Одного тяжело ранили и далеко он не смог уйти. Второй попался нам в лесу. По его словам, с другом они разошлись у деревни Тихая, — чётко докладывал мордастый сержант.

Рихард понятливо кивал, глядя на ответственного солдата, но когда тот замолчал, штандартенфюрер поправил свой китель и сказал:

- Сержант, здесь точно никого нет из русских, разве что, вот та сварливая старуха, — он кивнул подбородком в сторону уже бегущей с огорода хозяйки. – Так что обыск устраивать в этом доме не надо.

- Оберфюрер Клинге приказал перевернуть, каждый закоулок в этой деревне, — не унимался сержант.

- Скажешь, оберфюреру Клинге, что его друг был против.

Рихард был недоволен. Его разбудили, да ещё какой-то сержант попался непонятливый. Сейчас начнут лазить везде, не исключено, что разнесут весь дом, а мой любовник не любил бардак. Да и старушку ему было жалко. Мало того, что подселили к ней чужих, так ещё и вверх дном перевернули дом.

В этот самый момент, как мой рыцарь уже собирался дать нагоняй сержанту за излишнее усердие, я подошла к ним. Глаза Рихарда сразу упали на прижатые руками несколько яиц к груди.

- О-о-о-о, — тут же простонал он, — только не говори, что ты согнала её курицу.

- Это сделал Дружок, — быстро солгала я, изображая растерянность. – Я чуть отогнала его от курицы, а это, — указывая на шесть яиц, — всё что удалось спасти.

Сержант смотрел то на меня, то на штандартенфюрера и никак не мог понять, почему мы так расстроены.

- Тиран в юбке приближается, — поджав губы, иронизировал Рихард.

Я и командир отряда одновременно обернулись. Баба Настя размашистыми шагами, преодолела большую часть огорода и уже открывала калитку. Весь её вид был настолько воинственным, что сержант нервно сглотнул. Глаза горят, седые волосы выбились из-под платка, и торчат в разные стороны, рукава по локоть засучены. И от каждого шага длинная коричневая юбка подлетает чуть ли не до колен. Вид у нашей бабушки был ещё тот. Даже я отступила ближе к Рихарду.

- Всё, она сейчас будет ругаться, — предположила я.

- Ну, и что? – спросил сержант, и тоже отступил. – Мало что будет говорить эта сумасшедшая, всё равно ничего непонятно.

- Это вам непонятно, а я переводчица, сержант. Знаете, чего я от неё только за день не наслушаюсь. Начиная от топтаний петухом кур и заканчивая, как определить по яйцу вылупится ли с него цыплёнок, — я засмеялась, игриво подмигнув сержанту.

Это было для незнакомого немца неожиданностью и, хлопая от удивления ресницами, он сконфуженно опустил глаза. Думаю, о неуставных отношениях между его командиром и мной сержант уже знал. Как я писала выше мужчины ещё большее сплетники, чем женщины.

- Если всё-таки будете обыскивать сарай, то сильно не усердствуйте, — улыбалась я немцу. – Наш пёс уже всё там перерыл.

В это время Настасья Борисовна подбежала к нам, одарив всех злым взглядом, громко спросила:

- Ну, а этим что?!

Я не успела ответить, как увидев у меня в руках яйца, хозяйка обрушилась на всех с проклятиями. Курицу нехристи согнали! Рихард попытался оправдаться, прося меня перевести бабке, что зачем так нервничать из-за какой-то глупой птицы. Я подыгрывала бабушке, поняв зачем ей нужно это показушное горе. Улыбаясь Рихарду, я объясняла сержанту, как важны для деревенских жителей куры.

Со стороны это казалось настоящей комедией, что соседи собрались посмотреть, как Настасья Борисовна строит немцев. Слава богу, на наше представление не пришёл сам оберфюрер Клинге, а то бы оно из весёлого жанра сразу переросло в драму. Он бы не стал слушать вопли бабушки, и обыскал назло мне сарай с сеновалом. А так старушка покричала, Рихард спокойно постоял в сторонке, я построила глазки сержанту и разошлись.

Тем же вечером баба Настя сказала мне:

- А я думала, ты за них.

Ну, что мне было ответить старушке? Я сама не знала уже за кого. И я, опустив глаза, прошептала:

- Я за жизнь и любовь, Настасья Борисовна.

Она одобрительно покачала головой и, ничего не ответив мне, ушла спать в свою комнату.