Начало

Она совершенно не помнила, как ее называла мама. Помнила свет в проеме двери и как она выбегала на улицу, а там было все зеленое, залитое солнцем. И теплые руки дяди, которые гладили по голове. Зато она твердо знала, что ее мама умерла, и тетя — это не мама, она просто жена дяди. Она была мамой для своих сыновей, двух здоровенных и толстощеких мальчишек, которые громко кричали и толкали ее, когда взрослые не видели. Жаловаться на них было бесполезно, поэтому надо было встать с земли и постараться не попадаться им на глаза. Зато у нее была своя комната, большая и светлая, а еще красивая кукла, которую подарил дядя, и с ней можно было играть хоть целый день.

Кошка родила котят ночью. Когда их увидела тетка, то она утопила малышей в ведре, несмотря на слезы маленькой племянницы. Девочка сама здесь жила из милости, как дочка покойной сестры мужа, и у тетки каждый раз вызывала только раздражение. Уж больно не похожа была девочка на них. Они все были пышнотелыми весельчаками, золотоволосые и зеленоглазые, а девочка была худенькой и к тому же жгучей брюнеткой, ее волосы отливали синевой, прямо как крыло у ворона. И глаза у нее были темно-синие, почти черные. Она совсем не была похожа ни на мужа, ни на его красавицу-сестру, которая вдруг неожиданно для всех «принесла в подоле» и до самой смерти все выглядывала в окно, но так и не созналась от кого родила.

Когда девочка увидела маленькие тельца, то она разрыдалась, как могут рыдать маленькие дети, искренне от всей своей маленькой души. Она прижимала их к себе и молилась, чтобы они ожили. И, о диво! Маленькие тельца зашевелись, стали открывать ротики и двигаться, как живые. Вот только кошка отказалась их кормить, зло фыркнула и, запрыгнув на забор, сбежала в соседский сад. Малышка растерялась от такого поведения кошки. Как же быть? Придется кормить их самой, но котята почему-то есть не хотели. Молоко стекало по их мордочкам, а они сами бесцельно копошились в корзинке, куда она их сложила.

- Прόклятая кровь! – заверещала тетка.

Она потащила племянницу и корзинку с котятами к мужу, чтобы тот увидел, что делается. Мужчина, почему-то испугался и стал молиться богам, чтобы те защитили семью.

- А я тебе говорила, что от нее будут одни только неприятности! – верещала тетка. – От нее надо избавиться, пока она не прокляла всех нас! Отведи ее в храм! Пусть священники разбираются с проклятой кровью!

Дядя сразу запряг коня в бричку и отвез в храм. Девочка долго сидела в коридоре, пока решалась ее судьба. Храм был серый и сырой, в его коридорах притаилась сырость, пахло плесенью. Корзинку с котятами дядя привез вместе с девочкой и пока разговаривал с настоятелем храма, он упрямо тыкал в котят пальцем. Священник согласился с доводами дяди, и девочка осталась в храме.

Она была слишком маленькой и бестолковой. Священники пытались ей говорить о проклятом даре и прочем, но она не понимала смысла их слов за малостью лет. И от нее отстали. Дали ей самую грязную работу на кухне и сурово наказывали за любое непослушание. Она плакала, когда никто не видел, потому что даже за слезы ее били и называли неблагодарной. В доме дяди тоже было не сладко, но она была на положении ребенка. Своя комната, пусть и пустая, но с чистой кроватью, и кукла, а еще она могла есть все, что захочется.

А здесь она спала на тонюсеньком матрасике, брошенном в угол комнаты, где жили работники, и к ней относились не как к прислуге, а как к рабе. Она должна была работать наравне со взрослыми, чтобы зарабатывать себе на пропитание. И это пропитание ей давали скорее из тайного желания, чтобы она скорее умерла, потому что она постоянно была голодной. Но взять еду без спроса было нельзя, за это били розгами. Поэтому миска жидкой каши и вода из колодца на целый день, да еще корка хлеба, если оставалось после ужина работников. На нее смотрели с жалостью и одновременно с брезгливостью, и никто не хотел помогать, стараясь не замечать никому не нужного ребенка.

Она была приставлена вначале к бочке с водой, что стояла в монастырской кухне и которую должна была бесконечно наполнять. Девочка была такой маленькой, что поднять даже пустое ведро было для нее тяжело, и ей дали маленькое ведерко. Она наполняла его, ставила на скамеечку у бочки, потом, забравшись на скамеечку, переливала воду в бочку. В самом начале было очень тяжело и страшно, и она все надеялась, что дядя вернется и заберет обратно, но потом поняла, что никто за ней не приедет и постепенно смирилась с этим.

Потом ее научили другой работе, и она чистила овощи. Но силенок в маленьких ручках было немного и поэтому ей стали искать посильную работу. Теперь она мыла полы, где укажут и выливала нечистоты из ночных ваз, за этим занятием ее и застала очень важная госпожа.

Она была вся в черном и вышла из черной, как безлунная ночь, кареты. Подойдя к девочке, подняла ей голову и внимательно посмотрела в глаза. Рядом с ней были слуги, которые бросались немедленно исполнять любое ее желание. Служки и монахи вначале что-то возмущенно шипели, но слуги госпожи молча достали из ножен оружие, и толпа возмущенных моментально растаяла, как снег на солнце. Но госпожа, кажется, не замечала всего происходившего вокруг. Она смотрела на фиолетовую радужку глаз девочки, точно такую же, как у нее самой, и о чем-то размышляла.

- Брось горшок и дай руку, - велела госпожа и протянула похожую на птичью лапку худую руку, унизанную перстнями с крупными камнями поверх черной кружевной перчатки.

Госпожа решительно пошла в храм, и ее шелковое платье шелестело, как крылья жуков. Там она переговорила с настоятелем деревенского храма, и мешочек с деньгами перекочевал из руки в кружевной перчатке в руки сухого, как палка, и колючего, как куст ежевики, настоятеля монастыря. Девочка не очень поняла, о чем разговаривали взрослые, но она понимала, что ее жизнь в очередной раз меняется. Она была настолько голодна и устала, что ей было безразлично происходящее вокруг. Она только надеялась, что ее не накажут за брошенный на улице горшок.

Госпожа опять взяла девочку за руку и отвела в свою карету. Слуги предупредительно распахнули дверь и откинули подножку, чтобы было удобнее забраться внутрь. Карета была большой с мягкими бархатными сиденьями, окнами на дверях и слугой, который сразу сел на пол между двух широких сидений. На одно села госпожа, а на другое посадили босоногую девочку в рваном платье, грязном настолько, что уже было непонятно, какого именно цвета оно было изначально.

- Меня зовут Джессика Мария Виктория, баронесса фон Штрейзельбаум. Ты можешь называть меня госпожа Джесс. С этого момента я твой опекун и наставник. Ты будешь жить в моем доме, я полностью беру на себя обязательства за твое благополучие и обучение. Если захочешь чего-нибудь, тебе достаточно будет только сказать. Ты меня поняла?

- А почему? Вернее, зачем вам это надо?

- Ты никтеро, как и я. Мне уже давно следовало взять себе ученика, но я все не могла найти достойного. У тебя хороший потенциал и, я надеюсь, ты сможешь стать моей преемницей. Но даже если у тебя не получится, то я в любом случае позабочусь о твоем будущем.

- Выдадите замуж? – девочка вытерла грязные руки о грязное платье и устало потянулась.

- Нет, - губы на сухоньком личике госпожи Джесс растянулись в улыбку, - Никтеро не становятся женами. Магичек вообще боятся брать в жены, а уж никтеро и подавно. Я покажу тебе, как хорошо жить, будучи хозяйкой самой себе, и не подчиняться прихотям мужчины. Я дам тебе свободу прожить жизнь так, как ты сама захочешь. Вот чего ты сейчас хочешь?

- Есть, - не задумываясь, ответила девочка, - а еще спать. Но вначале помыться и чистое платье. От меня ужасно воняет.

- Из тебя получится прекрасная магесса. Ты четко знаешь, чего хочешь. Продолжай так и дальше, – госпожа Джесс задумалась, а кучер тем временем стегнул четверку вороных коней, и карета качнулась на мягких рессорах. - В этом городишке нет приличной гостиницы. Потерпишь до следующего города? Он больше. Можно, конечно, войти в дом любого зажиточного хозяина, но это хлопотно и занимает много времени. В гостинице все будет быстрее и проще. А пока у нас есть время познакомиться. Как тебя зовут?

- Я не помню… я была совсем маленькой, когда дядя привез меня в монастырь. И я не запомнила, как меня там звали.

- А как звали в монастыре, откуда я тебя забрала?

- «Эй, ты» или «отродье», - пожала плечами девочка.

Госпожа Джесс сверкнула глазами и зашипела как змея, но потом взяла себя в руки и опять задумалась.

- Пожалуй, малое проклятье, что я оставила с деньгами, было слишком слабым наказанием за подобное обращение с никтеро. Но ничего, подрастешь и, если решишь наказать там всех, то сама съездишь и проклянешь как захочешь. Люди должны помнить, что обижать никтеро не стоит, а то в ответ прилетит больше и сильнее. Ну, да ладно. Хм. Отныне тебя зовут Никки, всем можешь говорить, что ты ученица госпожи Паучихи.

Никки кивнула головой и уставилась в окно. Четверка коней неслась с немыслимой скоростью. Тот городок, где был монастырь, давно закончился, и карета неслась по дороге, плавно обгоняя телеги, обозы и даже верховых. Широкие поля сменяли леса, а за лесами были вновь поля, небольшие деревни, где люди прижимали к себе детей и отгоняли скот, чтобы не попасть под колеса кареты, которая явно не собиралась притормаживать.

Когда за окнами кареты замелькали дома на окраине следующего города, возница перестал щелкать кнутом, кони перешли на рысь и карета неспешно покатила по городской мостовой. Пассажиры в самой карете не испытывали неудобств от быстрой езды. Она лишь мягко покачивалась и навевала на Никки сон, но стоило ей только прикрыть глаза, как госпожа Джесс довольно чувствительно толкала ее острым носком туфельки. Никки опять начинала таращиться в окно и думать, о чем угодно, но только не о мягком сиденье в карете.

Когда карета остановилась у великолепного здания местной гостиницы, слуга выскочил из кареты и, открыв дверь, начал раскладывать лесенку. В это время из гостиницы уже бежал управляющий в богатом камзоле и заискивающе заглядывал в глаза госпоже баронессе. Слуга, подав руку вначале своей госпоже, а потом и Никки, замер за их спинами.

- Номер, самый лучший, - скомандовала баронесса, - туда лохань с горячей водой. И что там еще надо для мытья. Да, и обязательно служанок в помощь, чтобы отмыть это милое дитя. А потом платье, нет, давайте пока юбку и кофту. Платье не по размеру это пошло. И, конечно, еды, что-нибудь нетяжелое для желудка. Потом соберите корзину с продуктами в дорогу и теплый плед с небольшой подушкой. Мы торопимся.

Управляющий выслушал все требования, влажно помаргивая глазами, и согнулся в поклоне, торопясь проводить своих гостей на второй этаж. Там располагалась большая светлая комната с громадной кроватью в углу. У окна, занавешенного пышными шторами, стоял небольшой столик и пара кресел. В одно из кресел села госпожа баронесса и внимательно наблюдала, как в номер притащили громадную лохань, на дно которой положили простынь, а следом служанки стали наливать горячую воду.

Никки уже и не помнила, когда в последний раз мылась по-настоящему в горячей воде. Да и спала она в платье с тех самых пор, как оказалась в монастыре. За те несколько лет, что она там прожила, платье становилось все короче и короче, но это никого не заботило. Пуговицы, которые когда-то были на лифе платья, давно оторвались, а служанки на кухне сделали несколько дырочек вместо них и, продернув крепкую веревочку, которой подвязывали окорока, попросту зашнуровали платье на спине. Сейчас эти самые завязки слуга госпожи осторожно срезал и помог снять с тела ветхие тряпки. Никки с удовольствием залезла в лохань и застонала от удовольствия. Она еще помнила, как ей нравилось купаться в доме дяди. Женщины попытались возмутиться, что следовало вначале смыть грязь, но властный жест госпожи баронессы остановил их недовольство.

- Сначала отмойте самую грязь, потом замените воду. До волос дело дойдет позже.

Женщины сразу отставили свои ведра с водой и закатали рукава. Они терли Никки намыленной мочалкой, но вода даже не пенилась, становясь все грязнее и грязнее. Служанки позвали на помощь. Прибежал здоровенный парень, и завернутую в простыню Никки вытащили из воды. Парень держал ее на руках, пока грязную воду вычерпали и налили чистую. После недолгих совещаний заменили и простынь в лохани. Она была серой и пахла ужасно. Во второй воде мыло уже начало пениться, но, когда дело дошло до волос, по воде опять поплыли серые хлопья грязи. Никки опять завернули в простыню и держали на руках, пока в очередной раз меняли воду. В третий раз мыло уже пенилось, а волосы стали поскрипывать.

- Все? – спросила госпожа Джесси у своей ученицы, - намылась? Довольна?

- Хочу полежать немного в чистой воде, - попросила Никки, - пожалуйста!

Госпожа баронесса махнула рукой служанкам, и те опять сменили воду и простынь, которая оберегала кожу от возможных царапин. В этот раз в воду добавили ароматических масел и сразу запахло какими-то цветами. Довольная Никки плескалась в воде, наслаждаясь теплом. В это время стол заставили тарелками с едой, которая очень заманчиво пахла. Голод заставил позабыть об удовольствии от теплой ванны. Служанки помогли выбраться из лохани и обтерли худую девочку, у которой кости просто торчали в разные стороны.

- Ешь понемногу, - госпожа Джесс оценила выпирающие кости, - нет, я все же сама наведаюсь к тому настоятелю… Тварь такая, а не человек! Разве можно так обходиться с сиротой?

Служанки, жалостливо шмыгая носами, торопливо просушили волосы девочки. Быстро одев Никки в чистую и явно новую одежду, они расчесали ей волосы и заплели тощую косичку. От чистоты распаренное тело было вялым и, хотя есть хотелось прямо до рези в животе, но после теплого молока и ложки каши глаза у Никки стали закрываться сами по себе. Последнее, что она почувствовала, это были руки слуги госпожи Джесс, который подхватил ее и куда-то понес.