Глава 7

Как только они покончили с завтраком, Жнец протянул детям руки, и те взялись за них.

— Ничего не бойтесь, — спокойно предупредил Жнец и гостиная померкла, словно кто-то погасил свет и они окунулись в кромешную тьму. Повеяло ароматом сырости, лица обдало дождевыми каплями. Дети стояли на окутанной туманом мостовой.

Небо укрывали плотные черно-серые тучи, не пропускающие ни единого лучика света. Да и откуда ему взяться в обители мертвых, где вечно идет дождь, и тускло горят желто-красные фонари. Жнец не боялся намокнуть: мелкие капельки собирались бусинами на его длинном плаще и стекали вниз на темные гладкие камни с белесыми прожилками. Словно по ним процокало множество женских каблучков, каждый из которых оставил трещину, и она разрослась вширь, образовав подобие паутины. С легким хлопком Жнец раскрыл зонтик и вручил его Калебу:

— Добро пожаловать в Корпсгрэйв, — он криво улыбнулся и поправил съехавшие на кончик носа очки, поля головного убора защищали стеклышки от дождя.

Калеб ухватился за ручку в виде берцовой кости и поднял зонт, Вайолет взяла его под руку, и они осмотрелись. На первый взгляд, мир смерти не слишком отличался от Лондона, разве что в воздухе пахло тленом, а в уличных фонарях вместо желтоватого огонька зловеще горели вороньи черепа, полыхая в глазницах и раскрытом клюве фиолетовым, колыхающимся от сквозняка пламенем.

— Нам в ту сторону, — в руке Жнеца появился черный сгусток, он удлинился, становясь плотнее, пока не образовал отполированную трость с серебряным набалдашником.

Завеса тумана расступилась, и дети увидели высокие соборы в готическом стиле, подпирающие предгрозовое небо, башни с острыми шпилями, дома с узкими черепичными крышами, на которых сидели нахохлившиеся вороны размером с кошку и внимательно следили за окружающими. Их перья лоснились от влаги, переливаясь синевой, а глаза были подернуты белесой пеленой. У некоторых дверей статуями замерли коты с полуразложившимися телами, пустыми глазницами. При виде проходящих детей они повернули в их сторону головы и издали режущее слух мяуканье. По канавам с багровыми лужами вслед за гостями бежали крысы.

— Это соглядатаи, они нужны чтобы в городе не нарушался порядок, особенно среди ночи, когда вампиры любят затевать попойки в местных кроварнях, — пояснил Жнец, увидев какой у Вайолет испуганный вид. — Они не просто животные: в их тела заключены человеческие души. Корпсгрэйв, если опираться на вашу Библию, нечто вроде чистилища.

— Что же тогда с теми, кто попал в Ад или Рай? И где они? — спросила Вайолет. Присмотревшись к котам, она увидела свалявшуюся шерсть в кровавых подтеках, а у пролетевшего над их головами ворона вырвался поистине человеческий крик, а не карканье. Пробегающие вдоль мостовой крысы кусали друг друга, щелкали зубами выскакивающих из загривков чумных блох и глядели на детей красными глазками с сочащимся желтоватым гноем. Вайолет теснее прижалась к брату.

— Это… ч-чумные крысы? — прошептала она, боясь поверить увиденному.

— Они самые, но как я уже говорил — ничего не бойтесь. Что до Ада и Рая: лично для меня, как, впрочем, и для многих — их нет и, возможно, никогда не было. Но люди придумали эту сказку и хотят в нее верить. Нам же доподлинно известно, что после смерти происходит некая лотерея, и выиграешь ли ты в ней роль жнеца или соглядатая в крысином обличье — остается тайной, — ответил Жнец.

— Город действительно похож на Лондон, — отметил Калеб поскучневшим голосом. Вид разлагающихся животных не произвел на него сильного впечатления. В детстве он видел мертвых собак, котов и птиц, наблюдал, как их души выпрыгивают из застывшей оболочки и прогуливаются по городу как ни в чем не бывало. Матушка рассказывала, что души животных существуют иначе, чем человеческие: они свободны, и их нельзя призвать. А людей держат в мире живых разные предметы, семья — все, что с ними связано, любая частица.

— Ты ожидал, что здесь повсюду будет валяться человеческая плоть, а скелеты будут просить милостыню? — Жнец глухо засмеялся.

— Честно говоря, да…

Жнец повел их дальше.

— Раньше здесь было куда хуже: вечная грязь, разложившиеся тела, запахи которых лучше никогда не вдыхать. Хотя подобные улочки остались до сих пор, но они находятся в противоположной от ратуши стороне, где обретаются души самоубийц. Те вечно стенают, плачут кровавыми слезами…

— Так вот почему в стоке багровая вода! — поняла Вайолет. — Точнее кровь.

Жнец кивнул:

— Хотя по большей части это остатки из кроварни, радует, что сегодня не пятница, иначе здесь валялись бы чьи-нибудь органы. Местный бармен обожает протыкать их бамбуковыми соломинками и подавать как готовый напиток, но пьяные кровососы любят мусорить.

— Как… удобно, — пробормотал Калеб. — Посуду мыть не нужно.

— Старшие жнецы не слишком интересуются чистотой на улицах Корпсгрэйва, но и не хотят превращать его в кладбище с мертвецами посреди улицы.

— Должно быть, кучерам частенько приходится чинить кареты, вот так попадет чья-нибудь кость в спицы колеса, и оно сломается, — Вайолет перепрыгнула через чей-то скелет в тряпье и недовольно фыркнула. — Ну и ну!

Чем ближе они подходили к ратуше, тем чище становилось на улице, и чаще встречались призраки. Это были люди в одеяниях из разных эпох, которые дети видели только в книгах. Никто не обращал на них внимания, души проходили сквозь детей и Жнеца. Последний слегка морщился, чувствуя неприятный холодок чужой души.

— Они нас видят? Слышат? — почему-то зашептала девочка.

— Меня — да, вас — нет, вы ведь живые, — ответил Жнец, стуча тростью о камни.

— Здесь может быть наш отец? — спросил Калеб, цепляясь взглядом за каждое мужское лицо.

— Возможно, но вы не сможете с ним поговорить.

Калеб решил, что обязательно попробует еще раз вызвать отца, и тот объяснит слова матери: «Разгадка наших врагов в стихотворении, оно скрыто у сердца. Что же это может означать?» — подумал он.

— Ах, какая встреча! — воскликнула остановившаяся напротив них бледнолицая красавица с алыми чувственными губами и такого же цвета глазами в обрамлении длинных ресниц. Из-за плотности и четкости облика дети поняли: она не призрак.

— Мадам Батори, — Жнец снял головной убор, приветствуя ее.

— Ты к своим? Составлять отчет? — дама подтянула черную кружевную перчатку повыше, и дети заметили, какими острыми оказались ее ногти.

— Как всегда, — Жнец кивнул.

— А кто эти сорванцы? — Мадам впилась в Калеба с Вайолет внимательным взглядом.

— Мой временный крест, — коротко ответил Жнец.

После перехода в Корпсгрэйв он отметил души детей черными крестиками, обозначив их неучтенность, дабы коллеги не задавали лишних вопросов.

— Какой хорошенький мальчик, — проворковала Мадам и потрепала Калеба за щечку, а затем схватила его руку и прошептала. — Боже! Какие тонкие музыкальные пальчики! Должно быть, ты хорошо играешь…

— У меня очень талантливый брат, — с гордостью заявила Вайолет, и Мадам перевела взгляд на нее.

— Да что ты говоришь… — растягивая слова, прошептала она. — Но ты… куда более одарена природой, моя маленькая фиалка, — женщина погладила малышку по лицу, коснулась пепельных волос, плеча.

— Нам пора, — прервал ее Жнец. — Дела не ждут, всего хорошего, Мадам.

Дети кивнули и последовали за ним, а женщина еще долго стояла, провожая взглядом затянутую в черное платьице девичью фигурку, тонкие, стройные ножки в полосатых чулках.

— Хорошенькая… — прошептала она, облизнув удлинившиеся клыки, и пошла дальше.

Калеб с Вайолет остановились перед трехэтажным зданием ратуши в готическим стиле из угольно-черного камня с башнями по бокам и центру. Фасад с высокими стрельчатыми окнами украшали статуи Смерти в балахонах, из-под которых светились белые черепа, а костлявые пальцы сжимали древки кос. На часах центральной башни мимо римских цифр двигались стрелки-кости, а рамкой служили ребра.

— Местная ратуша, она же мой штаб, — пояснил Жнец.

Дождь резко прекратился, и с неба повалил снег.

— Ого! — восхитилась Вайолет. — Как быстро сменилась погода.

— Привычно для Корпсгрэйва, — скучающе отметил Жнец и толкнул дубовую дверь, та со скрипом открылась, и навстречу вышла бледная дама в черном. С ее шляпки на глаза спадала вуаль, а с окрашенных в черный цвет губ на подбородок стекала темная жидкость, образуя полоску в центре и по уголкам рта, словно женщина взяла кисточку и разукрасила себя.

— О, Мария! Здравствуйте, — поприветствовал Жнец.

Та молча кивнула и, раскрыв зонтик, покинула здание, шелестя подолом черного платья.

— Это тоже твоя коллега? Кто она? — спросила Вайолет с интересом, провожая даму в старинном наряде.

— Дочь Генриха VIII, работает в должности жнеца с момента смерти, кажется… — стал припоминать Жнец.

— Кровавая Мария! — хором воскликнули дети.

— Так и не вспомнил год — у меня неважная память на даты, но да, эта несколько хмурая леди и есть бывшая королева. Дамы из нашего коллектива говорят, что если кому-нибудь в списке выпадает протестант, Мария просит поменяться с ней душами.

— Непримиримая даже после смерти, — прошептал Калеб.

— Но и при жизни-то она не была слишком счастлива, — добавила Вайолет, вспоминая историю.

Внутри ратуши оказалось мрачновато: тускло мерцали вороньи черепа, из фонтанчика для питьевой воды лилась полупрозрачная кровь, омывая багровым края светлой чаши.

Готический зал украшали фрески, отображающие непрестанную работу Смерти, а стрельчатые арки дубовых сводов были расписаны эпизодами пути человеческой души.

В начищенном до блеска поле из черных мраморных плит можно было разглядеть собственное отражение, а звуки шагов эхом отражались от стен, увешанных картинами в костяных рамах из человеческих рук и ног (этого материала в Корпсгрэйве всегда хватало).

Дети видели на них известные исторические битвы, как, например, Саламинское сражение на море между армией персов и греков, где среди людей стоял жнец с копьем, одетый в черную тунику с белесым черепом и провалами глазниц. Его невозможно было не заметить — выглядел словно живой. Ветер бросал морские брызги в лица персов, а жнец как будто шевелился в такт качающемуся кораблю.

— Работа Аполлодора . В Корпсгрэйве множество талантливых художников, композиторов, архитекторов. Те из душ, кто хочет вымолить лучшую участь, работают на благо Смерти; однако, из этого многообразия я предпочитаю живопись Нидерландов: Босх, ван Бален, Брейгель, — Жнец повел их по коридору из других картин, на которых Смерть и ее помощники принимали непосредственное участие в великих и малых сражениях. Лица и одеяния жнецов сменялись, пока троица не дошла до отдельных портретов: здесь был и сам Жнец — в черном костюме, с тростью, такой, каким он выглядел сейчас; на следующем портрете — мужчина, изображенный по пояс, с аккуратной бородой, в широкополой шляпе и с повязкой на глазу, как у пирата, далее следовал некто в венецианской маске и красном балахоне.

— Это мои ближайшие коллеги по Лондону, время от времени мы подменяем друг друга. Если вы их встретите — не бойтесь. Одного зовут Мушкетер, а второго — Валет.

— Француз и итальянец? — спросил Калеб.

Жнец пожал плечами:

— Никогда об этом не задумывался, — он надавил ладонью на высокую дверь, и к удивлению детей та с легкостью открылась. Они ступили в ярко освещенную залу со стрельчатыми витражами, множеством рабочих столов, как в конторе клерка, и книжными стеллажами, сплошь заставленными папками с разноцветными корешками.

Из всех столов занятыми оказались только три. При виде гостей жнецы даже не подняли головы, продолжая строчить отчеты, поскрипывая перьями. За одной из колонн стоял такой же, как в коридоре, фонтанчик, но жидкость в нем не текла. Один из жнецов опустил в чашу несколько стрел для лука, и те прошли насквозь. По древкам, как по венам, заструилось нечто бирюзовое, Калеб услышал щелчок, а жнец убрал стрелы и приготовил следующие.

— Что он делает? — прошептал мальчик.

— Избавляется от душ: через чашу они попадают в отдел обработки, и другие жнецы решают, что с ними делать.

— Прямо как Санта-Клаус выбирает плохих детей и хороших, кому дарить подарки на Рождество, а кому оставить в носке уголь, — ввернула Вайолет. Души не слишком ее интересовали, куда больше девочку занимало, какой же из столов принадлежит их Жнецу. — Где твое место? — она взглянула на него пытливым взглядом, и Жнец повел их ближе к окну.

На столе лежала стопка из плотных желтоватых листов пергамента, стояла подставка для письменных принадлежностей с перьевыми ручками, ножом для бумаги и несколько книг, названия которых Вайолет не смогла прочитать из-за потертости. Столешница оказалась слегка запыленной, словно за ней давно никто не работал (так оно и было).

— Посидите, мне необходимо избавиться от душ, — предупредил Жнец и направился к чаше. Калеб последовал за ним, а Вайолет устроилась за столом и с некоторой брезгливостью протерла его своим платком, вмиг утратившим белизну.

— Мне интересно, как это работает, — поделился мальчик, встав по левую сторону от Жнеца. Тот не возражал. В его руке появился длинный меч, который он по рукоять сунул в чашу. Лезвие не звякнуло о дно, а прошло насквозь, как было со стрелами предыдущего жнеца. Калеб даже смог увидеть, как души плавно утекают по подобию водоворота. Прежде чем погаснуть, сталь едва заметно засветилась.

— Пустой, — изрек Жнец и вытащил меч, оружие также исчезло, как и появилось. — Теперь пора приниматься за отчеты, — его лицо искривилось, он выудил из кармана сложенный список и вернулся к столу.

— Тебе помочь? — спросила Вайолет, встав на коленки и опершись ладошками о чистую поверхность.

— Нет, только у меня в голове то, что необходимо записать. Вы можете почитать, — он пододвинул книги и, ссадив девочку со стула, принялся скрипеть пером, как и коллеги.

От перелистывания страниц с текстом на латыни у Вайолет стали слипаться глаза, мама обучала их мертвому языку, но девочке он давался с большим трудом, не то что французский или немецкий. С детства они с братом знали два языка: родной мамин русский, папин — английский. Калеб же, наоборот, с интересом углубился в старинный трактат по демонологии и не заметил, как Вайолет тихонько пробралась к выходу. Ее занимали портреты жнецов, а не чтение пыльных книг, от которых слезились глаза и хотелось чихать.

Из женских портретов ей приглянулась девушка в черной тунике с нежной персиковой кожей и очень добрым, одухотворенным лицом с легким румянцем. В руках она держала позолоченный серп, инкрустированный темным драгоценным камнем на рукояти. На рамке было выгравировано имя «Мнесарета» . В качестве фоне художник изобразил морскую волну цвета бирюзы, светлый пляж, усыпанный множеством перламутровых раковин, и чистый небосклон. От портрета веяло бризом с солоноватыми каплями, пахло морем и апельсинами.