Глава 1

Первый раз я услышал эти слова от отца еще в детстве. Мне было лет двенадцать, и они запомнились мне навсегда, словно их выжгли в подкорке моего мозга. Настолько болезненно и непонятно они прозвучали.

Жара тем летом стояла невыносимая, градусов под сорок. На голубом небе ни облачка. Даже птицы в прилеске на окраине пригорода не пели. Взрослые прятались в домах, и только мелкота, не заботясь о своем здоровье и вообще ни о чем, бегала по проулкам, играя в салки и прятки. Мы были той мелкотой. Я и Мэтью Уильямс.

С Самого рождения и по сей день мы живем в соседних домах. Настолько близко, что, выглянув из окна своей спальни, я могу дотянутся до его руки, но, конечно, только если он протянет ее в ответ. Раньше он делал это с радостью.

Мы дружили едва ли не с рождения. Ходили друг к другу в гости, болтали по вечерам, с утра до вечера бродили по всему району и частенько играли в угадайку, перебрасывая друг другу мяч через забор.

Мэтти бросал мне мяч и кричал:

- Я не вижу тебя за забором! Отгадай, кто я, Ричи.

И я выдавал предположения, перекидывая мяч обратно. В общем, веселое беззаботное детство рядом с самым лучшим другом.

Но в тот день, действительно, было очень жарко. Мы без спроса пошли на речку, сняли с себя всю одежду, чтобы не намочить и не спалиться перед родителями. И никому из нас не пришло в голову, что что-то может пойти не так. Например, мой отец вернется с работы раньше обычного и решит отвезти меня на футбольный матч, чтобы объяснить, как именно должен вести себя настоящий мужчина.

Он отправится нас искать, дойдет до речки и… что именно он там увидит?

Я не помню. Это было давно. С тех пор прошло почти шесть лет. Остался всего один год в школе и всего один шанс вернуть Мэтти Уильямса и его дружбу. Вернуть, став частью футбольной команды школы Святого Маркуса, вписавшись в его тусовку, втеревшись в его окружение. И этот шанс только что был упущен.

Я несусь прочь с поля, не оборачиваясь и не замечая ничего вокруг, пока на дороге не возникает стайка девчонок, с любопытством следящих за игроками на поле. Среди них, расфуфыренных и прекрасных дам, стоит Оливер Трестер в обтягивающих штанах и приталенной рубахе. Такой же выхолощенный и прекрасный, как и дамы вокруг. Он хлопает глазами и хихикает, следя взглядом за моим позорным бегством. Но как только расстояние между нами сокращается, желание посмеяться исчезает. Его глаза округляются, а лицо вытягивается. Еще секунда, и неизбежное столкновение плечами, едва не сбивает его с ног. Так тебе, сукин ты сын! Его кривая насмешка так и стоит перед глазами, и не будь рядом толпы девиц, я непременно пнул бы его ногой.

Но они есть, и я несусь дальше, радуясь, что смог выплеснуть из себя хотя бы малую частицу гнева. Но этого недостаточно. Ноги сами несут меня на задний двор под возмущенные крики Оливера:

- Смотри куда прешь! Придурок!

- Пошел ты! – не оборачиваясь, кидаю в ответ и тихо добавляю:

- Педик.

Тут же жалею. Я не хотел говорить это слово. Я знаю, как обидно его слышать. Оно тяжким грузом сдавливает меня каждый день, и мне надо было переложить на чужие плечи хотя бы маленькую его часть.

На заднем дворе я мечусь среди кустов, силясь справиться с яростной обидой. Я злюсь на Брегмана и на Трестера, но больше всего на себя. Срываю шлем и бросаю на асфальт. Через голову стягиваю безразмерную футболку и швыряю следом, а за ней в кусты летит каркас. Но этого мало. Ярость кипит, захлестывает разум. А по ту сторону окон красуется спортивный зал, в котором трудятся неудачники, не попавшие в футбольную команду школы. Именно туда я должен с позором вернуться. Именно там однокурсники будут шептать, что педиков не берут играть в футбол и в моем провале нет ничего удивительного. Именно так все и будет. А потом поползут слухи о том, как Рикки Харт держал Мэттью Уильямса за руку и не отпускал. Очень долго. Они придумают тысячу причин и, конечно, придут к выводу, что я сохну по Мэтту, чем подтвердят уже блуждающий слух о том, что я не совсем нормальный парень. Голубой. И бесполезно говорить, что он был моим лучшим другом, и что мне больно каждый раз видеть, как он делает вид, что совсем не знает меня.

Проклятая школа!

Я хватаюсь за голову и шарю взглядом по асфальтированной дорожке, подрезанным кустам и газону. Вижу огромные камни, красиво окружившие розовый куст и чувствую немедленное желание разрушить эту красоту. Я бросаю один камень, второй, третий. Слышу удары мяча за тонким стеклом. Замахиваюсь четвертым и попадаю точно в цель. Стекло с хрустом разбивается, камень влетает в зал, несколько раз подскакивает и останавливается по среди расчерченного для баскетбола пола.

Потрясающий бросок! Будь это мяч, а не камень… будь это руки другого игрока, а не школьное стекло, меня бы точно взяли в команду. Но увы.

Я в ужасе замираю, сглатываю густую слюну, хлопаю глазами, не веря, что сделал это. Совсем спятил, как вообще меня угораздило так облажаться!

Учитель физкультуры подходит к окну, секунду разглядывает дыру в стекле и впивается взглядом в меня.

- Харт… - выдыхает он, качая головой. Он даже не удивлен, закатывает глаза так, как закатывают глаза, произнося фразу «я же говорил», и добавляет:

- К директору. Живо.

Я не спорю. Запал ярости исчерпан, горло сжимает липкий страх. Надо ли говорить, что я не впервые иду в кабинет директора, и он недолюбливает меня. Я поднимаю футбольную экипировку, прижимаю ее к груди, давлю на сердце, опасаясь потерять его по дороге, и покорно шагаю ко входу в школу. В голове всего одна мысль:

«Они позвонят отцу, и он убьет меня».

***

В кабинете директора душно и жарко. Кондиционер отключен, окна закупорены, и толстый мужик средних лет с мокрыми пятнами на рубахе в подмышках смотрит на меня исподлобья, словно хозяин преисподней. Пыхтит, перебирая в уме все подходящие наказания.

Мистер Трестер – директор элитной школы для подростков с состоятельными родителями, а заодно еще и отец Оливера, которому я сегодня наподдал. Ходят слухи, что Оливер реально гей, но папочка об этом, конечно, не знает. Я давлю желание объявить об этом. Даже представляю, как подаюсь вперед и говорю:

- Ваш сын педик.

Он округляет глаза, вскидывает вверх кустистые брови, и жилки на его висках надуваются, словно продолговатые шарики, из которых на ярмарках делают цветы и собачек. Раскрывает рот, говорит:

- Что?

И я повторяю громче:

- Я говорю, ваш сын – гей!

Но, конечно, это все не по-настоящему. Настоящий Рикки Харт – трухло. Он, то есть я, сидит тихо и делает вид, что его тут в общем-то и нет совсем.

Я жду расправы с замирающим от ужаса сердцем. И пугает меня вовсе не директор офигенно престижной школы имени Святого Маркуса, а мой отец. Я знаю, мистер Трестер уже позвонил ему, и совсем скоро он будет здесь. А еще я знаю, что мне светит исключение, и единственное, что может меня спасти – это взятка, которую мой отец предложит.

Не знаю почему, но мой папаша одновременно не может меня терпеть и души во мне не чает. Иногда мне кажется, что он просто все еще надеется переделать меня под себя. Я так и представляю, как заканчиваю эту чертову школу, поступаю в колледж, который он для меня выбрал, на профессию, которую тоже выбрал он, и постепенно превращаюсь в него. Лысеющего щуплого менеджера среднего звена в среднестатистической компании, с такой зарплатой, чтобы не иметь права жаловаться на жизнь. Все проблемы решаю взятками, коплю на старость и колледж для детей, которых тоже пытаюсь перекроить под себя, а точнее под моего отца или даже под отца моего отца. Не жизнь, а сказка! Кто не мечтает о такой? Я сам отвечу: никто. Вот вообще никто. Это не тот сценарий, о котором мечтают, а тот, с которым смиряются.

Я сижу на стуле в кабинете директора и стараюсь не отсвечивать. Его острый взгляд протыкает насквозь, но у меня есть броня – мои браслеты, феньки и напульсники. Их на руках столько, что пока я их все перековыряю, мистер Трестер устанет смотреть. И я медленно перебираю одну бусинку за другой, ощупываю один шип за другим, и эти простые действия берегут меня от необходимости поднимать глаза. Время растягивается до бесконечности, и я думаю, что могу просидеть тут вечно. Почему бы и нет? В будущем меня все равно ничего хорошего не ждет.

Но вот дверь кабинета распахивается, и на пороге появляется отец. Он весь раскраснелся и вспотел, и напустил на себя такой вид, словно позирует на икону святого мученика.

- Мне ужасно жаль, - сходу выпаливает он, опершись руками в директорский стол, и с размаху бьет себя ладонью в грудь. На меня не смотрит. Даже не взглянул. – Я уверен, это вышло случайно. Пожалуйста, простите. Он подросток, сам не ведает, что творит. Всего год остался, позвольте ему доучиться. Я оплачу все расходы. Стекло заменят уже вечером, я позвонил в компанию по дороге и обо всем договорился. Могу лично проследить за работой. И, конечно, оплачу моральный ущерб. Я давно коплю ему на колледж и могу позволить себе снять некоторую часть этих денег и восстановить справедливость.

Мистер Трестер удивленно вскидывает брови, но кажется, настроение у него приподнимается. Волшебное словосочетание «моральный ущерб» мигом делает свое дело. Я не сдерживаюсь и закатываю глаза, тут же отворачиваюсь. Вдруг кто заметит, тогда добиться прощения будет сложнее, и сумма «морального ущерба» вырастет. А уж отцовское наказание и вовсе может неприлично зашкалить. Я к такому не готов и украдкой поглядываю на отца, силясь разглядеть, насколько он зол. По десятибалльной шкале где-то на шесть или семь, но со стороны этого невидно. Для мистера Трестера он просто расстроен, а вовсе не в гневе. И я думаю: слава Богу, я на него не похож.

У моего отца ангельски-голубые огромные глаза, светлые с серой проседью волосы и круглая лысина на макушке, а еще острое лицо и узкие плечи, да и ниже он меня почти на голову. Я похож на маму. Волосы у меня черные не от природы, но намного темнее его, плечи шире, и форма лица кардинально отличается. Глаза тоже мамины – карие. Глядя на него, а потом на себя, я порой представляю, что мама ему изменяла, и вовсе он мне никакой не отец. Это приятные мечты. Потому что, если все так, то его судьба не сможет меня заразить.

Но скорее всего, это не так. Мама не такая.

Мистер Трестер смотрит на папу и задумчиво качает головой. То ли прикидывает размер выгоды, то ли тоже гадает, его я сын или нет. Так и вижу, как крутятся в его голове мысли: С кем же Ребекка Харт изменила Мистеру Харту? Может, это был садовник? Или продавец мороженного? А, может, коллега по работе? Нет, это не его мысли, а мои.

- Я не могу закрыть глаза на поведение вашего сына, Мистер Харт. Вы должны понимать, что порча школьного имущества – это серьезное преступление. – говорит директор и откидывается на спинку широкого мягкого кресла. Жирок на его теле подпрыгивает, и пуговицы пиджака на животе опасно натягиваются. – Мальчик должен понести наказание, чтобы, наконец, определить границы допустимого.

- Я понимаю, мистер Трестер, и гарантирую, что Ричи будет строго наказан до конца учебного года. Этот год последний, дальше колледж, и вы навсегда забудете наше имя. Вы же знаете, как важно при поступлении название школы в личном деле. Лучше вашей нет ничего. Но если его исключат, на какой колледж он сможет рассчитывать?

Отец безусловно прав. Такому хулигану, как я, не закроют двери разве что только тяжелые рабочие профессии, а это своеобразная социальная смерть. Я скачусь со среднего класса туда, где живут те самые, на которых такие, как мистер Трестер и мой отец, предпочитает не смотреть, проходя мимо по улице пригорода, – в трейлерный парк на окраине Голдвилла. И учиться я буду в старшей Голдвиллской школе, не названной ни чьим именем. Но самое ужасное то, что там не будет Мэтта.

Мистер Трестер глубоко вздыхает и глядит на меня. По телу пробегает волна неприятной дрожи, и я снова утыкаюсь в браслеты. Мне совсем не хочется оправдывать свои поступки. Не важно, что я скажу. Это суд, любое сказанное мной слово будет использовано против меня.

- Думаю, если ваш сын извиниться, я мог бы пойти на некоторые уступки, но наказание будет и нанесенный школе ущерб придется возместить в полной мере. Если стекло заменят сегодня же, я не стану заносить инцидент в личное дело, - говорит мистер Трестер, и я мысленно выдыхаю. Первый приговор не так уж и строг. Осталось выяснить, какой вынесет отец. Он тоже обращает внимание на меня и сразу же меняется в лице. Невинные ангельские глаза искрят разрядами молний, ноздри раздуваются, а в руках появляется едва заметная дрожь.

- Ричард?

- Я прошу прощения, - говорю я, заламывая пальцы. – Я не специально разбил окно, хотел только камень кинуть, потому что расстроился. И случайно попал.

- А в кого целился? – цедит сквозь зубы отец.

- Ни в кого, просто кинул. Думал, попаду на лужайку.

- А почему расстроился? – вкрадчиво спрашивает мистер Трестер.

- Провалил отбор в футбольную команду.

- Опять, - подытоживает отец и недовольно поджимает губы. – Ты в двое больше меня, но даже я играл в школе за сборную. Мой отец ни копейки не заплатил за колледж. Неужели так трудно научиться держать в руках мяч… - на последних словах он повышает голос, но тут же обрывает себя и выдавливает улыбку.

- Видно, спорт – это не его, - сглаживает конфликт мистер Трестер. – Может, стоит подумать о других секциях, более творческих? Ты делаешь успехи на уроках рисования, а еще у нас есть театр…

Папа конвульсивно дергается, но заверяет, что мы обдумаем этот вариант. Чушь собачья, мне запрещено о таком думать.

- Какими будут меры наказания?

- Отстранение на неделю без занесения в личное дело.

- Спасибо, - отец низко кланяется, повторяет слова благодарности и уводит меня из кабинета директора. Осторожно прикрывает за собой дверь.