2. Неожиданный порыв, заставивший художницу сделать кое-что.

Мария обмякла в ее объятиях, потеряв сознание. Фауста озадаченно удержала хрупкую девушку в своих руках. Лицо Марии оказалось ненамного ниже, повиснув на уровне плоской груди Фаусты. И Фауста Кейн не смогла удержаться от соблазна, начав изучать изгибы и контуры лица Марии.

«Белые ресницы, — начала перечислять про себя Фауста, — мягкая и ароматная кожа, привлекательные губы, и мягкие черты лица. Она безупречна как ангел. Я не ошиблась, выбрав ее в качестве новой натурщицы. Да и моя сестрица, возможно, будет рада кому-то ещё в нашем пустующем доме. Последнее время, моя дорогая сестра совсем впала в уныние. Ее отношения с Лаурой Нертус, кажется зашли в тупик. Я множество раз становилась случайной свидетельницей их ссор, и эти ссоры ранили мое сердце.

Может быть, появление этой белой лилии в нашем доме, изменит ход нашей одинокой жизни?» — мысленно рассуждая, Фауста продолжала ласкать взглядом лицо Марии.

Она пыталась отстраниться, убежать взглядом к заходящему солнцу, или небу, ставшего слегка лиловым, подернутым мягкой вечерней прохладой. Но это оказалось не так то просто: ее взгляд настырно бродил по лицу Марии, которая вот уже минуту была без сознания. И кажется ее обморок оказался более глубоким, чем ожидала Фауста.

В мысли Фаусты закралась хулиганская идея: ей захотелось прямо сейчас сделать набросок лица Марии, чтобы запечатлеть этот нежный миг на бумаге. Даже если Мария придёт в сознание пока она рисует, Фауста все равно продолжит ее рисовать, но только уже по памяти. А память на вдохновляющие объекты у Фаусты была феноменальная. Против ее воли, сознание ловило и замораживало в себе тех людей, или объекты, которые понравились ей. Они не желали покидать ее ум, даже если она старательно пыталась выбросить их из головы. Слишком яркие, живые, плотные и осязаемые, они превращались в полотна ее ума, и хранились в ее памяти. А память свою, Фауста нарекла «музеем чистой красоты», куда она заглядывала в моменты, когда ей становилось одиноко или печально. И она также понимала — лицо Марии Ланм уже стало частью ее «музея чистой красоты», получив статус самого драгоценного экспоната.

Фауста осторожно опустилась коленями на красный мрамор моста, стараясь как можно нежнее уложить Марию на мостовую. После сняла свой черный фрак, расстелила его рядом с Марией и, переложила девушку на шелковую ткань подкладки фрака. Оставив ее в таком положении, Фауста быстро поднялась и, рванула к своему саквояжу, который оставила в пятнадцати шагах от того места, где Мария потеряла сознание.

Она быстро добралась до саквояжа, ощущая себя вором, которому зачем-то понадобилось рисовать бессознательную девушку, лежащую на расстеленном фраке, прямо посреди моста. А ведь в любой момент на мост могли заявиться путешественники, или случайные жители города, решившие прогуляться до водопада в саду «Де Лас Касас», за городом «Ротольдос». Но что могла поделать Фауста, когда ее душил приступ вдохновения? Когда это капризное существо — носящее имя «вдохновение», вонзало свои коготки на мягких, кошачьих лапках, — Фауста не могла противиться. Это чувство душило ее, требуя подчиниться беспрекословно.

Сейчас Фауста Кейн следовала порыву, бушующему в сердце бурей, наполненной ослепительным сверканием тысячи ангельских крыльев. Она нагнулась к саквояжу и открыла его. Ее руки могли бы дрожать от волнения, но она давно не в том возрасте, чтобы давать волю чувствам. По крайней мере не показывать их.

Фауста извлекла из саквояжа небольшой альбом, формата А5, с плотной обложкой из кожи буйвола, шоколадного цвета. А также небольшой, мягкий футляр для карандашей, перьев, клячек, серебряного канцелярского ножа, и конечно стеклянных банок с чернилами двух цветов — черного и красного.

Фауста зажала альбом под левой подмышкой, быстро открыла коричневый футляр, и вынула из него простой угольный карандаш. Она отложила футляр в саквояж, и принялась набрасывать резкими линиями лицо Марии. Она бросала короткий, внимательный взгляд на бессознательную девушку, перенося ее очертания на желтоватую плотную бумагу пергамента.

Пока Фауста рисовала, Мария начала приходить в сознание. Она поморщилась, завозилась, и пару раз провела кончиками пальцев обеих рук по ткани фрака. Это ощущение ткани, всколыхнуло в почти пробудившийся Марии слабое чувство тревоги. Веки Марии задрожали и, девушка наконец пришла в себя, спустя пять минут.

Мария резко распахнула веки и села. Она с тревогой заозиралась по сторонам. Смотря вокруг себя, девушка все вспомнила за одно мгновение. Она вспомнила и опасность ареста, и появление необычной художницы одетой в мужской костюм. И смелое предложение стать натурщицей, с обещанием покрыть все расходы. Мария припомнила — «что» она конкретно ответила Фаусте Кейн на ее предложение? И ответа не нашла.

Мария заерзала, случайно коснулась фрака на котором сидела. Она вздрогнула и посмотрела на мост вокруг себя. Поняв, наконец, на чем сидит, девушка сразу вскочила на ноги. Она поискала взглядом Фаусту, смутно боясь что та ее покинула. И нашла Фаусту Кейн рисующую что-то в блокноте.

— Фауста, ваша одежда… — не зная как начать, Мария решилась привлечь внимание своей спасительницы.

Фауста вскинула голову, ее правая рука, сжимающая угольный карандаш, зависла над почти нарисованным наброском.

— Ты пришла в себя. — тепло улыбнулась Фауста, — Я подумала не трогать тебя, и правильно поступила. Ты уже сама пришла в себя.

Фауста закрыла блокнот, решив не показывать набросок Марии. Она убрала все художественные принадлежности в саквояж.

Мария склонилась над фраком Фаусты, и подняв его, начала отряхивать. Но ткань запылилась сильнее чем Мария ожидала. И мелкая, красноватая, песочная пыль оставила на дорогой черной ткани, неприятные следы. Мария поморщилась и вздохнула. Кажется теперь она обязана Фаусте не только своим спасением, но и чисткой фрака. В ее сознании промелькнул вопрос: — «Почему Фауста Кейн не привела ее в чувства, а вместо этого постелила свой фрак и положила ее на него?»

— Не беспокойся о той вещи, которую держишь в руках. — Фауста закрыла саквояж и подошла к Марии, держа саквояж за медную рукоять.

— Но я теперь вам должна денег за его чистку. — Мария выглядела расстроено. По правде говоря, у нее сейчас пустовал кошель, не имея в себе ни единую «лиру». А желудок ее пустовал с позавчерашнего вечера, потому что в тот вечер Мария потратила последние десять лир на приобретение одной тарелки «Томатного супа». Его подавали в таверне с названием «Coniglio al pomodoro», что переводилось как «Томатный кролик». В той таверне Марии удалось немного наестся, хотя одной тарелки ей определенно оказалось мало. О добавке она и думать не могла, из-за того, что ее финансы приказали долго жить.

— Нет. Ты мне ничего не должна в этот раз. — Фауста отрицательно покачала головой, — Это всего лишь одежда. Я не настолько бедна, чтобы трястись над каждой тряпкой. Мне не жаль фрака. Если бы мне было жаль испачкать этот фрак, то я даже не стала бы его снимать.

Мария слегка кивнула и протянула фрак Фаусте. Та опустила саквояж на мраморную дорогу моста, и взяв фрак из рук Марии, сложила его внешней стороной вовнутрь.

В этот момент у Марии неожиданно заурчало в животе, он заныл и заболе, требуя еды. Мария побледнела, положила правую руку на живот и, отошла к резным перилам моста, сделанным из красного мрамора. Она облокотилась левым локтем о перила, продолжая держаться за живот. Понимая что ей не на кого сейчас надеяться, кроме себя самой, она с тяжелым сердцем отметила что если не раздобудет еды, то на этом ее путешествие закончится. На Фаусту Кейн она не могла рассчитывать, в силу того что толком не знает ее.

Мария подняла глаза вперед, и ее поразил уходящий закат. За мостом раскинулся необычайной красоты пейзаж: широкая, кристально чистая река, озаренная остатками заката, пробегала под мостом, и впадала в море «Эсперанса» впереди. Слева возвышался скалистый утес, с отточенным прямо в скале огромным кубком. Справа также раскинулась еще одна скала — кусок земли, на котором располагался город Ротольдос. Собой эти две скалы, образовывали просторный коридор, посреди которого протекала река «Пьяве», которая добиралась до моря «Эсперанса», за чей горизонт уже убежало малиновое солнце. И впереди, на значительном отдалении от берега, стоял на якоре фрегат с убранными парусами, над которым слабо развивался фисташковый флаг рода «Де Лука».

Рука Фаусты мягко легла на левое плечо Марии. Девушка вздрогнула и посмотрела влево. Фауста уже стояла рядом с ней, держа саквояж в правой руке, на которой висел перекинутый фрак.

— Что-то случилось? Ты неожиданно побледнела. — заботливо спросила Фауста.

Ощущая себя засыпающей мухой, Мария выдавила кислую улыбку: — Ничего не случилось. Просто мне очень хочется есть…

— Ты голодна? — нахмурилась Фауста.

— Да. Я с позавчерашнего вечера ничего не ела. — призналась Мария, не в силах скрывать свою голодную боль, — Я надеялась что в этом городе смогу продать несколько своих картин, но так и не смогла. Да еще едва не угодила в тюрьму!

— Идем, я накормлю тебя ужином. — спокойно сообщила Фауста, будто для нее это было обыденным занятием. — Можешь съесть столько, сколько в тебя влезет. И! Ты мне ничего не должна.

Похлопав Марию по плечу, Фауста направилась к стенду с картинами Марии. Она собиралась упаковать пейзажи, и забрать их с собой.

Мария хотела возразить, смущенная прямолинейностью Фаусты, но живот заныл еще тоскливее, и девушка передумала возражать. Она подошла к стойке с картинами: — Не стоит. Я и сама могу убрать свои картины. — Мария остановила Фаусту и дособирала картины в походной ящик-кейс.

Фауста Кейн не стала мешать Марии. Она развернулась и направилась неторопливым шагом к высоким городским воротам, города Ротольдос. Мария заторопилась следом за ней, сжимая ручку походного ящика-кейса в правой руке.

В голове Марии бегали мысли разной направленности, начиная со стыда за свою несостоятельность, и заканчивая благодарностью судьбе за появление в ее жизни такой странной женщины как Фауста Кейн.