5

Лигриц Донро выкупил еще котятами у заезжего торговца, который в свою очередь приобрел тех у охотника из Песков — обычно столь опасных зверей не трогали, да и ценности их мясо и шкуры не представляли, дрессировке они поддавались с трудом и в качестве домашних питомцев не годились совершенно. Охотник нашел котят у тела мертвой матери, видать, напоровшейся на более сильного зверя, забрал их, выходил и продал торговцу, который вместе со специями переправил их через море. У Донро в то время деньжата не сказать, что водились, но были — выиграл в кости приличную сумму, потому и шел навеселе через рынок, когда увидел сидящих в большой корзине кошек. Подумал сперва, что это взрослые кошки, но оказалось, что месячные котята. — Ух ты ж! — Донро вело в сторону кабака, на его локте висела подцепленная по пути девица, размалеванная под леди, но он все равно задержался, рассматривая шипящие на него морды. — Диковинка! — Вымахают раз в тридцать больше, говорю вам, — заверил его торговец, приметив степень опьянения потенциального покупателя. — И злющие, что твоя теща! — Слава богине, пронесло, подохла, — ответил Донро и добавил: — Заверните! — Всех троих? — удивился торговец. — А чего мелочиться? Насыпай полный пакет! В тот вечер Донро до кабака так и не дошел, зато вернулся в балаганчик, состоящий тогда из трех передвижных домов, с примечательной покупкой. Приобретение в количестве трех морд назвали Бусинка, Пуговка и Толстушка, поскольку одна из лигриц была значительно крупнее. Как потом объяснил знакомый из ученых — поскольку была она среднего пола, то бишь, гермафродитом, способным в благоприятных условиях оплодотворить себя сама и принести приплод. — Ух ты ж! — сказал тогда Донро. — Упаси богиня! Столько народу я не прокормлю. Однако прошло почти двадцать лет, и никаких непорочных зачатий не происходило. Впереди еще было примерно столько же, отмеченных кошачьей судьбой, и Донро надеялся, что и не произойдет. Из всех троих Толстушка была самая спокойная и ленивая, больше сестер дрыхла и ела, любила вылизывать макушку Йоланди, прижав его за шею лапой. Ее даже можно было назвать доброй, она ни разу ни на кого не зарычала без повода, и уж тем более никогда не кидалась на людей, потому все удивились, когда она бросилась на Марса. С самого утра у Йоланди все валилось из рук: голова трескалась от боли, он споткнулся на выходе из шатра об колышек, за общим столом у походной кухни на него почти пролили овсянку на молоке. — Ой, не зыркай только, — цокнула Ханна, подвигая ему тарелку с кашей. — Хуже нет, когда ты с утра не с той ноги. — То есть всегда, — отозвался он, утягивая с блюда ломоть черного хлеба. — Масла нет? — Это надо в деревню ехать, — сказал Номо, наминающий овсянку вместе со свиными шкварками. — Можешь попросить своего нового поклонника, чтоб захватил по пути в следующий раз. А еще зефира до кучи, для ледей, — он поклонился Ханне и Иле, женщине-реквизиту, — ее постоянно распиливали вместе с волшебным ящиком и она же изображала говорящую голову. — Какого еще поклонника? — спросил Йоланди, глядя как обычно, исподлобья. — Так, все, завязываем! — вклинилась Ханна, знающая этот взгляд. — Ну понравился мальчишка богачу, чего удивляться? А вы кашу жрите, такие завистливые, коли вас никто не обласкал с утра. Я быстро обласкаю! — Мы шутим, малой, не бери близко к сердцу, — фыркнул Вит, потрепав Йоланди по волосам. — Я и не беру, — ответил тот, уже пнув Нико под столом. Дождавшись, пока все разойдутся, Ханна разлила по кружкам чай на малиновом листе и сказала: — Ты правда поосторожней будь. Богачи, они такие — поиграется и бросит, а ты будешь страдать. Йоланди, до которого смысл ее фразы дошел с опозданием, обжег чаем язык: — Ты это всерьез сказала? Я похож на человека, который будет сношаться с собственным полом? — Сношаться! — передразнила Ханна. — Слово какое мерзкое выбрал! Есть, к твоему сведению, влюбленность. Любовь. Страсть. Когда вот голову уносит и думать ни о чем, кроме другого человека, не можешь. У любви нет пола и возраста. — Не пытайся обратить меня в свою веру. — И не собираюсь, — Ханна щелкнула его по носу. — Подрастешь, поймешь. Сейчас ты на уровне: «Фу, целоваться! Это же мокро!». — Самой-то сколько лет? Давно штаны мочила? — поднял брови Йоланди, и Ханна поиграла своими: — Что ты знаешь о мокрых штанишках, мальчик? — О, Богиня! — он уже не сдерживал улыбки. — Мне кажется, тот некромаг, с которым вы играли в карты, самый подходящий для тебя ухажер. Шутит он так же. День, не задавшийся с утра, пошел неплохо: вместе с Витом они засыпали свежим песком, принесенным с реки, площадку в самом большом шатре, служившем местом для выступлений, подремонтировали реквизит, коллективно вымылись после работы в той же реке, а потом поужинали зажаренной в очаге бараниной. — Вроде же сказали, что на ужин дичь, — заметила Ила, вытирая руки полотенцем. — Нашел его вчера в лесу, отбился от стада, забрел в чащу, — сказал Донро. — Чем не дичь? После ужина свалился, как снег на лысу голову, виконт со своим другом. Йоланди в это время упражнялся в метании новых, почти идеально сбалансированных кинжалов, когда Марс, войдя, остановился за его спиной. — Чего надо? — спросил Йоланди, замахиваясь. Кинжал, вонзившись в дерево, завибрировал. — Поговорить хотел, — проговорил Марс, обходя его и становясь уже справа. — Спросить… Господи, с чего же начать. Йоланди нахмурился, но не издал ни звука, потому он продолжил: — У тебя случайно не было никаких предсказаний о том, где и как ты встретишь свою судьбу? Я имею в виду… Йоланди, с силой бросив очередной кинжал, повернулся к нему: — Ты сейчас, кажется, ко мне подкатываешь? — Нет! То есть, вообще, надо бы, но… Да блядь! — утонул в словесных бреднях Марс. — Спрошу еще раз: было предсказание или нет? — Какое предсказание? Что ты несешь? — Йоланди, шагнув ближе, прихватил его за грудки, что Марса поначалу ввело в ступор, а потом он сам вцепился в ворот его рубашки. — Ты что, нормально не умеешь разговаривать? — спросил Марс, явно не собираясь отступать. — Думаешь, я бы стал навязываться без причины? — Так есть причина! Вот она, стоит перед тобой! Только скажу тебе вот что… Возможно, после того, как задуманное прозвучало бы, дошло бы до рукоприкладства, но в шатер, раскрасневшийся от бега, влетел Вит: — Там! Кошки! Разнесли клетку! Йоланди, забыв обо всем, бросился к шатру, где поселили зверей, только в этот раз они были не внутри, а снаружи. Двоих, тех что помельче, уже загонял обратно рассвирепевший до хрипа Донро, а Толстушка была сама не своя — каталась по земле, прижимала уши, мотала головой, рычала так, точно ей загоняли раскаленные прутья под шкуру и не подпускала к себе никого. Вооружившиеся палками и сетью мужики пытались оттеснить ее с открытого пространства к телегам. — Что с ней? — воскликнул увязавшийся следом за Йоланди Марс, вроде бы не громко, но лигрица обернулась на его голос и сорвалась с места раньше, чем все успели завопить. И испугаться, поскольку еще раньше, чем она прыгнула на Марса, подминая под себя, Йоланди крикнул: — Назад! На место! Не трогать! Крикнул раньше, чем подумал, одним шестым чувством осознав, что Марса нужно защитить. Зачем — неясно, но чувство это заполнило его до краев. Лигрица отшатнулась назад, хотя потом ему пояснили, что ее что-то отбросило, как тряпичную игрушку, набитую лоскутами, припала к земле и зарычала совсем жалобно, как наказанная. В каком-то бредовом тумане Йоланди тащил ее за ошейник обратно в шатер и сидел с ней, пока циркачи с вызвавшимся помогать виконтом наспех стягивали прутья цепями. Прийдя в себя, он заметил, что Толстушка так и продолжает рычать и пригибать уши, но левое сильнее правого. Путем нехитрых манипуляций из него была вытряхнута мокрица. — Дура ты! — смотря на то, как зверь благодарно лижет ему руки, он едва не разревелся, как маленький. — А если б кого покалечила? Клетку удалось починить, и первой, почти пинком, туда была отправлена оправданная и прощенная Толстушка, а следом вальяжно вплыли две другие лигрицы. — Держи, — слегка бледный, но в целом спокойный Марс подошел к Йоланди, наблюдавшему за этим. — У тебя кровь. Йоланди, смочив протянутый платок из врученной кем-то бутылки с водой, вытер испачканный нос. Того, что у него пошла кровь, он и не заметил. — Что ты сказать хотел? — спросил он, усаживаясь на землю. — Что мне тебя предсказали, — сказал Марс. — Но тебе это вряд ли сейчас интересно. В голове мелькнули слова Ханны, и Йоланди ответил: — Мне вообще мало что интересно, — посмотрел в упор, но Марс не отвернулся. — И мало кто. — И к лучшему! — будто решившись, воскликнул тот. — Передай Брину, что я уехал. Домой, насовсем. Я и так тут у вас задержался, а ты… Если что, я всегда готов помочь, если моя помощь в чем-то потребуется. — За услугу? — фыркнул Йоланди. — Если ответная вежливость считается услугой, то да. Всего доброго. Взбираясь на лошадь, Марс признался себе, что ему полегчало. Его только что послали, отшили и тому прочее, и ему полегчало — он действительно хотел выяснить, в чем дело, но Ло дал понять, что никаких, даже приятельских отношений, с ним заводить не собирается. А это означало, что Марс, изрядно струхнувший, когда зверюга взяла разгон на него, снова свободен. И еще, в чем он сумел признаться себе по пути домой, так это то, что Ло он теперь опасался так же, как дикого зверя. Человек, способный отшвырнуть неведомой силой огромную зубастую тушу на несколько метров, поневоле внушал уважение. Брин мог сделать так же, но ему, как любому магу, прежде всего необходимо было произнести заклинание, не всегда короткое, за время произнесения которого Марсу могли выпустить кишки. — И к лучшему! — повторил он, пригибаясь к шее лошади, и пуская ее в галоп. Брин тем временем завершал партию игры в карты с Ханной, с которой они, ржущие наперебой, не услышали общего шума. В этот раз Ханна сказала, что играть просто так — неинтересно. — Давай на раздевание, победивший забирает одежду проигравшего, — ухмыльнулась она, и сердце Брина забилось в мошонке. Он умел играть в карты, но почему-то именно он оказался голым, а Ханна только чулки и сняла. — Как так! — бросив на стол одну шваль, возмутился он. — Не везет тебе сегодня, дружок, — слегка грассируя, произнесла она, плавно повела плечами и качнула грудью. — Может, в следующий раз. Ворон принялся раскачиваться на стуле с раззявленным клювом — ржал. — Какого хрена! — вопил Брин, когда его выталкивали из домика на колесах. — Заинька, хоть подштанники… — Выбирай: подштанники или потрогать меня за сиськи. Шагая к костру, где сидели циркачи, Брин прикрывался ладонями и прятал естество в горсточке. — Мужики, — сказал он, и все обернулись, выпучив глаза. — Дайте чем-нибудь прикрыться. Больше всех драл глотку Донро, захлебнувшись от смеха пивом.