3. Глава 1

* * *

— Да, Андрей, скоро буду, — говорю я и, сбросив вызов, надеваю пиджак.

Все мои планы на эти выходные полетели к чертям, и даже одного дня просто побыть дома не получилось. Зато мелкий ублюдок Власов у меня в руках, и его папаня теперь станет шёлковым. Если захочет увидеть своего сыночка живым. А не захочет, так я просто раздавлю и того, и другого. С особым удовольствием, конечно, расправлюсь с мелким гадёнышем. За то, что посмел лапать чужое. Моё. Моего Ярика.

Ярик… Сейчас он лежит в моей спальне, и одна мысль о том, что он здесь, а не где-то в своей убогой квартирке, согревает.

Он здесь. Здесь. И больше не убежит. Я не позволю. Никуда не денется. Если надо, запру. Огражу от всего мира. Чтобы больше никто никогда не смел его касаться.

Хочется увидеть его, обнять, пусть даже и спящего.

Выхожу из кабинета и, свернув в спальню, останавливаюсь.

Ярик уже не спит. Он стоит у окна. Растрёпанный, напряжённый и безумно соблазнительный. Мой. На светлой коже отчётливо проступают следы засосов. Они покрывают всё его тело: широкие плечи и тонкую шею, сильную спину и гибкую поясницу, упругую попку и длинные стройные ноги. Ночью я сходил с ума, стремясь пометить каждый сантиметр его дивного тела, покрыть его собой полностью. Как же мне хочется проникнуть ему под кожу, растечься по венам, заполнить его сердце и лёгкие собой. Хочется прорасти в него. Хочется, чтобы он пустил меня. Потому что он в меня уже врос. Поэтому-то и целую его с такой силой, кусаю его, трахаю. Чтобы быть ещё ближе, ещё глубже, чтобы быть в нём всегда.

Ярик резко оборачивается, и я вижу его глаза. В этих глазах плещется море, бездонный океан эмоций. Таких разных, таких ярких, таких открытых и откровенных. Он, как оголённый нерв, хрупкий и беззащитный. Нет панциря, нет толстой шкуры, ничего нет. Он — обнажённая натянутая струна. Одно неловкое движение — и порвёшь.

Как? Как мне научиться не рвать?

Подхожу к нему, обнимаю. Бережно, со всей нежностью, на которую способен. А её во мне много, этой нежности. Она буквально льётся из меня, её слишком много. Как будто бы долгие годы она копилась, а теперь тяжёлый переполненный сосуд изливается сильными толчками.

— Думал, ты ещё поспишь, хотя бы до вечера, а ты уже на ногах, Ярик, — шепчу я и поглаживаю напряжённую спину. — Сильный ты у меня. Снотворное, и то не действует, как положено.

Его огромные глаза льют на меня свою синь со всей яростью, а пухлые губы — зацелованные, искусанные мной губы — раскрываются.

— Где я? — требовательно спрашивает Ярик.

Я хмыкаю. Неужели не понятно?

— У меня дома, солнышко, — отвечаю я, запуская пальцы в его мягкие волосы. — Теперь ты будешь жить здесь.

— Может, ещё на цепь посадишь? — прищуривается Ярик.

На цепь? О чём он?

— Что за глупые фантазии?

— Глупые? Разве? — красивые губы искривляются в усмешке. — С чего же они глупые? Долг ты на меня уже повесил, ебаться с собой заставил и уже наручники надевал. Так что цепь на ноге будет следующим номером…

В каждом слове сарказм. В каждом слове горечь. Но зачем же доходить до абсурда? Да, вчера я сорвался. Вчера меня несло. Но теперь всё. Этого больше не повторится. Моё солнышко здесь, под защитой, в безопасности. В цепях нет необходимости.

— Это были вынужденные меры, — как можно спокойнее объясняю я.

Охрана, слежка, контроль, перекрытие кислорода — всё это было для того, чтобы он не наделал глупостей, чтобы остался в живых, чтобы я с ума не сходил. Если бы он согласился принять мой выкуп ещё тогда, то всего этого идиотизма просто не было бы!

— Вынужденные? — Ярик впивается в меня взглядом. — И кто же тебя вынуждал?

— Ты, солнышко, — отвечаю я.

Твоё дурацкое поведение, твоё упрямство, твоё нежелание смириться с положением дел.

Хочется сказать ему об этом, но Яр взрывается. Взрывается и начинает обвинять меня. Как солнце пышет жаром, так Ярик сейчас пышет злостью и обидой. Я встряхиваю его и прошу успокоиться, только он не слушает, а продолжает кричать, продолжает обвинять уже в чём-то немыслимом, в том, что я превратил его в куклу для траха. Как можно это так воспринимать? Как?

— Ярик! — с трудом сдерживаю себя. — Прекрати так говорить.

— Прекратить? — выкрикивает он. — Так может, ты мне ещё язык вырвешь, чтобы я совсем в куклу превратился и даже говорить не мог?

И я не выдерживаю, с силой впечатываю его в стену, прижимаю к себе, выбиваю из него воздух, только бы он перестал нести эти глупости. Он замолкает, затихает в моих руках и начинает дрожать. Смотрит огромными глазами, в которых плещут слёзы, и дрожит.

Маленький… Маленький мой. Какой же ты хрупкий. Сильный, упрямый, дерзкий и в то же время такой хрупкий.

Как защитить тебя? Как уберечь и не сломать? Как?

— Успокоился? А теперь выслушай меня, Ярик.

Я говорю тихо, медленно, терпеливо. Хочу, чтобы он успокоился, хочу, чтобы он расслабился, чтобы перестал брыкаться и придумывать невесть что. На это нужно время. Да, нужно. И я дам его ему. Я ему всё, что угодно, дам.

С нежностью провожу по его щеке пальцами. И это безумно, просто божественно приятно. Затем погружаю пальцы в его волосы и массирую кожу головы, а потом, не выдержав, наклоняюсь, впитываю его запах.

О, этот запах… Он будоражит, он возбуждает, он с ума сводит. Ещё немного, и я не смогу оторваться от него, не смогу уйти.

— Я-арик… — ласково тяну я, — так не хочется оставлять тебя сейчас, но дела не терпят отлагательств. Будь умницей и помни: ты всегда можешь со мной связаться.

Шепнув это ему на ушко, я поднимаю его лицо за подбородок и касаюсь этих сладких губ, проникаю в рот языком, начинаю ласкать. Медленно, тягуче, со всей нежностью. Ярик замирает, вжимается в меня, даже, кажется, перестаёт дышать.

Как же сложно оторваться от него, как сложно отпустить и уйти. Но теперь он здесь. В моём доме, на моей территории, под надёжной охраной. С ним ничего не случится. Это самое главное. А для разговоров и близости у нас ещё будет время. Сегодня вечером.

— До вечера, солнышко.

Ещё раз погладив Ярика по щеке, я с сожалением выпускаю его из объятий и выхожу из комнаты.

Нужно, наконец, заняться делами.