Глава 4. Обычный рабочий день

Walking down that road from Jonesboro. And I’m the meanest S.O.B. that you’ll ever know. / Шагаю по дороге с Джонсборо. Я — подлейший сукин сын, хуже вам не узнать.

Слегка высокий мужской голос медленно пропел первую строку. Уильям Хантер встал прямо под орущим динамиком и с большим наслаждением принялся заряжать дробовик, перебирая в грязных пальцах светло-красные патроны. Музыку то и дело перебивали хриплые стоны, слившиеся в монотонный хор из десятков голосов. Бесценные когда-то вазы играли на столах от вибрации и со странно забавным треском разлетались на мелкие ломтики искусства, падающие на бетонный пол.

Уилл в последний раз щёлкнул цевьём ружья и нырнул в дверной проём, из которого уже доносилась странная мелодия битого стекла и летящей в стороны фурнитуры. Крик Хантера и гул от выстрела эхом покатились по лестничным проёмам вниз, пока не исчезли в тёмной пропасти — где-то между этажами тех. поддержки и сервиса, откуда ещё во времена царства живых редко доносилось что-то полезное — пришло время бежать. Пока в динамике гудело гитарное соло, мужчина, с трудом перебирая прострелянной ногой, мчался к условленному месту, избегая недавно выставленные баррикады и препятствия, и думал, что вся эта ситуация сейчас напоминает ему какой-то из множества фильмов, что эхом раскидывались по консервной банке, в которой он успел прожить целую жизнь. И действительно: человечество так грезило о своём завершении, что сумело изобразить его в самых разных стилях, а кто-то, быть может, и вовсе создал предсказание. Впрочем, это было уже неважно. Забежав за колонну прямо перед импровизированной стеной, он подло и бессердечно отдал на растерзание волну трупов винтовке Джеймса Виттимы — раздались первые выстрелы.

Сидя за укрытием, Уильям сам про себя поражался тому, какое всё-таки отличное решение для всех проблем придумало человечество — огнестрельное оружие. Простое и эффективное, оно было создано в то время, когда человеку уже ничего не угрожало, кроме него самого. Однако в тот момент — осенью восемьдесят четвёртого — его уже нельзя было за это винить. Особенно когда над вопросом его существования нависла грозовая туча, и она не собиралась уходить сама. Вот тут-то Человеку Разумному и пригодился его разум — разум, склонный к разрушению.

Схватившись за ноющую икру, наёмник медленно поднялся на ноги и выхватил первый из трёх дробовиков, что были найдены им по пути в башню. «Это тот, что я забрал из подвала после выстрела, — сказал сам себе мужчина. — Два патрона, но отличная убойная сила — как раз для разогрева. Дальше — два и восемь. Один — с трупа напарника, второй — со стены в доме. Итого: двенадцать. Отлично. Вдох… Выдох… Чёрт, а ведь бордовые обои действительно та ещё бредятина… Ха… Вдох…»

О бок колонны время от времени ударялись холодные, по меркам живого человека, тела и, обмякнув, медленно оседали на пол. Предсмертные хрипы разрушали ту неловкую тишину, за которой мужчина научился скрывать эхо от выстрелов, крики жертв и гул от погрома. Он старался не смотреть им в глаза, если они ещё были на месте. Методично пробивая ножом сердце, он отворачивал от себя уже полностью мёртвую голову и пытался не встретиться с ней душами. Пытался, потому что боялся их — этих тусклых зрачков. Боялся того безукоризненного взгляда, что смотрит на него из темноты разума. Боялся, что вот-вот среди хрипов послышатся слабые мольбы о пощаде — о том, что за этим облезлым скальпом скрывается любовь к давно умершей семье, забота, мысли о земных делах даже тогда, когда и сама Земля перестала быть «Землёй». Боялся и ненавидел.

Но, к счастью для него, не было и нет ни в одной настоящей битве ничего геройского или человеческого: нет сожалеющих о своём поступке людей, бегущих в первых рядах; нет бросающих оружие героев-миротворцев или всадников мира, останавливающих толпу — нет, эта участь была давным-давно уготована лишь тем, кто пожелтевшими страницами книг и бледными бликами экранов мелькал перед глазами мальчика, который был когда-то просто Уиллом. В настоящем же мире те, кто решался оставить врага в живых, умирали от выстрела в спину; те, кто решил бросить оружие и остановиться, были затоптаны между первыми рядами; а те, кто решил вести за собой толпу, рано или поздно умирали от руки других — тех, кто «справился бы с этим лучше». И не было, не будет другой судьбы для людей обычных, а людям же необыкновенным — другим, уникальным и великим — место далеко не в жизни. Монотонный гул выстрелов сменился лишь пустым щелчком курка, и Уильям «Из Джонсборо» Хантер, приняв это за сигнал к атаке, защёлкнул ствол дробовика, натянул маску и вышел из-за колонны — наступила пора прекратить быть человеком. Раздался выстрел.

Разлетевшиеся на несколько метров вперёд обломки черепа со странным чавкающим звуком впивались вместе с дробью в плоть бездумно бегущих позади «людей». «Вот и нет больше глаз, — шептал голос внутри, — не во что больше вглядываться». Сменив двустволку на помповый дробовик, охотник медленно и методично подходил к оглушённым от выстрела телам и одним нажатием курка раскрывал все прелести человеческого разума бетонному полу. Он знал, что лучше стрелять в сердце — эффективнее, надёжнее. Один выстрел в голову из малокалиберного пистолета чаще всего не приносил результата, выстрел с автомата, возможно, тоже. Редкие разумные учёные, встреченные им на жизненном пути, все как один заявляли, что мёртвые задействовали лишь некоторые части мозга, чтобы продолжать жить, — шейный позвонок и спинной мозг — те, что находились ближе к шее и затылку и отвечали за такие вещи, как моторика, дыхание, ориентация в пространстве… Впрочем, Хан давно сложил для себя всю эту информацию в одно простое утверждение: «Они могут быть слепыми, немыми, глухими или частично парализованными или сумасшедшими, но будут жить — они продолжат идти и цепляться за их так называемую жизнь с такой силой, будто за выживание в этой «жизни» будет дарована жизнь настоящая. Однако — не без сердца». С почти безумной полуулыбкой Уильям из Джонсборо прикрывал лицо от очередного кровавого фонтана. Словно из сонного бреда вырывалась эйфория, что он получал, отнимая жизни других существ — чувствовал превосходство. И лишь одна мысль медленно стекала по поднебесной воображения, разбиваясь о реальность с необъяснимо громким смехом, когда пуля настигала очередную голову: «Вот и нет больше глаз — не во что больше вглядываться».

Почти машинально, словно тот же мёртвый, он уничтожал своих врагов. «Мы или они», — говорил палач внутри него. Одним взмахом руки он поднимал свой топор и отводил цевьё у ружья, а вторым, но ещё более лёгким, нёс смерть, наводясь на бегущую цель и спуская курок. Выстрел за выстрелом, кровь за кровью под лики толпы, где он мог различить лишь одного человека — себя. Патроны кончились, но Хантер не спешил перезаряжаться или менять оружие — на него шёл последний из видимых врагов. Схватив дробовик за цевьё, он оглянулся на своего напарника, медленно добивающего горы трупов, и двинулся на противника, вместо человеческого взгляда которого хладнокровный убийца вполне легко мог представить пустые глазницы.

Первый удар приклада пришёлся прямо по коленному суставу, и колено мертвеца выгнулось вбок на несколько десятков градусов. О, как многое Уилл был готов отдать за то, чтобы убедиться, что его враг действительно чувствует боль — дёрнулась бы хоть мышца на лице, хоть бы горло гнилое визгнуло! Но вечно мёртвый человек с вечно выставленными напоказ зубами с тем же монотонным хрипом пытался достичь своей цели — тянул руки, стараясь нанести как можно больше увечий острыми и сломанными ногтями. Взяв ружье в обе руки, старый охотник ударил им по тянущимся ладоням трупа, что уже успели упасть на плечи, и замахнулся цевьём прямо в зубы. Челюсть захлопнулась — труп вцепился в оружие, словно был живым человеком.

Недолго думая, наёмник отпустил одной рукой оружие и принялся наносить удары по солнечному сплетению senza vita, пока тот не испустил дух. Сдавленные хрипы, ранее доносившиеся из глотки, превратились в настоящие — человеческие. «Хрен с тем, что они заражены — дышать нужно всем». Охотничий нож приятно лязгнул в кожаной кобуре, и два гордых метра кишечника одним ловким взмахом вывалились из брюшной полости, челюсть разомкнулась. Второй удар прикладом вновь пришёлся по колену, и мертвец теперь уже просто стоял, ожидая своей участи и всё так же протягивая руки вперёд.

Хантер сбросил разряженное помповое ружье с плеча, освободив место последнему карабину — тому, что он нашёл висящим у камина. Подняв полумёртвое тело за шею, палач пронзил стволом ружья оставшиеся внутренности жертвы. Прямо через желудок, разминаясь с ещё не выпавшей печенью или запутавшимися лёгкими, проходил ствол — Уильям буквально мог видеть его по контурам выступающей кожи. Убедившись, что его орудие убийства направлено прямо на сердце жертвы, мужчина шагнул поближе, давая дряблым рукам окутать свой чёрно-красный плащ в тщетных попытках пробить кожу. Зубы щёлкнули у самых глаз наёмника. Вся та боль, отчаяние, агония, которые, как он считал для себя, ощущало любое живое существо, приносило ему древнее, очень хищное ощущение превосходства — он пережил очередную жизнь, он забрал очередную жизнь — он всё ещё был сильнее, чем тот, кто был против него. Выстрел.

Гул от выстрела ненадолго застыл в ушах, а пороховой дым и потоки крови затуманили глаза. По завершении на Уильяма из Джонсборо всё ещё скалилось озлобленное лицо, но за зубами его виднелся лишь просвет, а в глазницах не блестело больше ничего, кроме ламп у выхода из комнаты. Не высовывая ружья, палач решил осмотреть свою жертву: за передней половиной груди не было абсолютно ничего; голая и раздробленная грудная клетка обнажала свою пустоту как внутреннюю, так и наружную; некоторые из костей хребта или ребер и вправду застряли в четырехметровом натяжном потолке; а куски черепа разбросало так симметрично по кругу, что, казалось, вполне легко можно собрать его обратно, если пройтись по часовой стрелке. Тут и там легко можно было найти и другие детали мозаики: вон лежали оборванные лёгкие, похожие на полиэтиленовые пакеты, вон — кусок сердца с явно целой камерой, а ещё дальше располагался мозг — он занял куда более широкую территорию, не забыв прихватить с кровью немного потолка и люстр, что теперь казались свежими розами.

Уильям вытер залитые кровью глаза и, сняв маску, осторожно попятился к Джеймсу, пытаясь отыскать в жерле мясорубки брошенный помповый дробовик. Стоило ему попытаться наклониться, чтобы перевернуть очередной труп, как его лёгкие сжались в припадке кашля. «Чёрт с ним, — подумал он. — Есть напарник — он поднимет». По полу по-прежнему ползали недобитые трупы. Окровавленные, раненные, обескровленные, они ползли на руках, перебирая тощими и бледными костяшками пальцев, тащили за собой свои перебитые позвоночники и раздробленные рёбра непонятно куда — вперёд. «Движение — жизнь», — гласила одна из рекламных вывесок города Оклахома, и прямо в тот момент она, чёрт её побери, попадала в самую точку. Движение — жизнь. Сами того не понимая, мёртвые облегчали задачу живым, выдавая себя в попытках выжить — делая то, что обычно делают сами живые — цеплялись. У каждого были и есть какие-то невидимые нити, за которые можно держаться — какие-то линии судьбы, ещё не обрезанные одной из Мойр, ведущие раненного и избитого вперёд. А что же было у уже мёртвых? У тех, кто, несмотря на желание, пал в бездну? Неизвестно. Однако, что бы то ни было, в рвении своим бывшим сородичам они не уступали.

— «Я сказал: веди скорее ты в Джонсборо, ведь я подлейший ублюдок из всех, и мне всё равно», — кинув F-16 с одним патроном, пропел строку из песни Уилл. — Заряжай.

— Сам, что ли, не мо?.. Ох ты ж ёпта… — обернувшись на своего напарника, протянул парень. — Вот это у тебя видок.

— Бывало и хуже.

— Готов спорить, да! Но впервые вижу, чтобы кто-то полез месить senza vita руками — сумасшедший ты придурок, конечно! — похлопывая по плечу, сказал Виттима. — Однако с этим видом ничего из наших сегодняшних подвигов не сравнится. — Палец его остановился на палящем мёртвый город солнце.

— Заметно, что ты редко бывал так высоко — совсем расслабился. А если бы ещё волна пошла?

— Ты шёл сюда двадцать секунд, — не отвлекаясь от оранжевой звезды, сказал темнокожий. — Музыка уже не играет. Если ты не издал ни звука, а я не услышал шагов и не увидел ничего, кроме тебя в отражении окна, — значит, всё в порядке. Хорош, не правда ли?

— Натренировал слух, — подтвердил Хан. — Это видно. А вот спину наверняка нет — пойди понагибайся, там где-то валяется твой дробовик.

— Ты выронил — ты и иди!

— Хочешь, чтобы старик сделал тебя и в этом? — насмешливо подцепил его Уилл.

— Ладно, хрен с… Твою мать!

Песня умолкла, и Джеймс мгновенно всполошился на едва слышимый треск стекла — обломков той самой люстры, что раскинулись у экстренного выхода. «Отражение!» — так же незаметно прошептал Хан, держа готовое к развороту тело парня одной рукой. Чем больше молодой наёмник вглядывался в то самое отражение, тем сильнее на его лице проступали признаки паники. В опасно громкой тишине Джеймс Виттима медленно потянулся за ружьём…

— Нет! Не смей! — Твёрдая рука отдёрнула ладонь от курка дробовика и сохранила последний патрон.

— Предлагаешь просто ждать, пока ему не надоест?!

— Если промажешь — мы трупы. Ты даже сообразить ничего не успеешь!

— Но есть шанс на…

— Не двигайся, на хер! Даже зрачком своим не шевели!

Через несколько секунд краем уха Джеймс уже мог буквально почувствовать едва различимый хрип, который доносился до него с нескольких метров и разъедал его нос изнутри. Редкое, но до боли зловонное дыхание рассекало запылившийся воздух. Мужчина был готов поклясться, что если то существо приблизилось бы ещё хотя бы на шаг, то смогло бы услышать, как со звоном молота билась его кровь, пульсируя к сердцу и обратно, и как странный шум, что зарождался и умирал в голове, затуманивал собою все остальные звуки.

Хантер чувствовал примерно то же самое. В его расчётливом профессионализме и холодном взгляде скрывался большой страх, и шёл он вовсе не от того, что небезызвестная, но неправильная ветвь человеческой эволюции дышала ему в ухо, но от себя — где-то там, в глубине его груди зарождалось нечто. Комом подступая к горлу, оно всё больше и больше затрудняло дыхание — пыталось вырваться наружу с такой силой, будто это секундное избавление даровало бы его лёгким вечную свободу. В тихом дыхании охотника начал прослушиваться хрип. Сиплый и слабый, он заставил существо, которое было направилось к выходу, замереть. В безмолвном отчаянии он вдохнул как можно больше воздуха и многозначительно посмотрел на своего напарника — он понял, не мог не понять. По трясущейся грудной клетке бежали мурашки, немолодая шея покрывалась жилами, а лицо приобретало нездоровый оттенок. Громко выдохнув, Хантер издал неприветливый для существа звук — кашель. Незнакомый, порывистый. Нечто, когда-то похожее на человека, замерло в удивлении, пытаясь рассмотреть неподвижный и скрюченный силуэт лучше, прежде чем напасть на него. Но стоило из-за плаща показаться человеческому лицу, как зал разразил вой.

Поборов припадок, Хан выхватил из всё ещё застывшей руки Джеймса дробовик и, выстрелив в сторону звука, заорал напарнику команду, прежде чем убежать: «Не двигайся!» Прихрамывая, он пытался выиграть себе время — всего лишь пару секунд для того, чтобы зарядить единственное ружьё, что у него осталось, но нога после прыжка на балкон как назло ныла, а руки, неподвластные его разуму, тряслись. Его спасал только один факт: выстрел, сделанный вслепую, достиг своей цели и продырявил ногу, если так можно было назвать конечность существа, что преследовало его рывками. Прыжок за прыжком ненавистный хрип, больше похожий на рык, приближался к охотнику, и никакая падающая мебель, никакое открытое пространство для бега и манёвров не могли исправить то прискорбное положение. Раздался выстрел. На дымящийся ствол упал центнер ещё живого веса. Окровавленная, разорванная эволюцией вдоль подбородка нижняя челюсть мигом устремилась своими жвалами к лицу выжившего, а длинный, покрытый гнилью и слюной язык бичом бил у самых глаз ошарашенного мужчины. Тот язык был настоящим смертельным оружием, и владелец языка знал об этом так хорошо, как никто другой.

Ещё выстрел. Краем глаза стрелок увидел отстреленную конечность, отлетающую от основного тела по нелепой траектории. Через миг в его голове запищал знакомый ультразвук, а, когда он пришёл в сознание, то обнаружил себя лежащим прямо в непрочной гипсокартонной колонне, половину из которой его тело снесло просто под своим весом. Где-то вдалеке валялся дробовик, а через несколько метров в такой же прострации находилось и существо, чьи глаза были залиты кровью, если не от ярости, то просто по факту: окровавленный череп пластами сбрасывал кожу и волосы, а из отстреленной ноги настоящей рекой лилась багровая кровь, переливаясь между странной формы сухожилиями и обломками кости, что висела на них. Оно брыкалось. Бросалось из стороны в сторону с такими усилиями, будто бы действительно чувствовало боль. Словно собака, что Хантер на своём веку повидал единицы, оно крутилось вокруг себя, пытаясь обнаружить ногу. «Где же она? — наверняка думал странно скрюченный когда-то-человек. — Она же была здесь. Вот здесь! Я же видел её минуту назад!»

Со стороны главного зала раздавались небольшие хлопки — выстрелы — знак того, что самые последние из кучи мёртвых уже лежат, и только одна настоящая угроза всё ещё воет на том бетонном полу. Выхватив из кобуры револьвер, Уильям «Из Джонсборо» Хантер зарядил шесть патронов, замер и, взглянув на слегка побитый и далёкий от него дробовик, прицелился в существо. Ровно через долю секунды старый охотник уже бежал от своей добычи, в голове чуть ниже глаза зияла дыра, а половина нижней челюсти отлетела на пол. Словно загнанная мышь, в панике пытающаяся отбросить свой хвост, он скинул тяжелый кожаный плащ и снял бронежилет, прибавив себе лишь пару секунд для своей ничтожной жизни.

В большой братской могиле виднелась единственная стоящая фигура, добивающая выживших. Как ни разворачивал Хантер головы, как ни раскидывал на мелкие кусочки черепа, а всё равно казалось, что всё то были люди. Лежали себе, словно мешки с мусором, таращились на потолок, зная, что где-то там — небо. Что за огромными кусками бетона, как и за стенками тюрьмы их плененного разума, всё ещё светило солнце. Как вчера, как сегодня. Если каждый человек задавал себе вопрос: «А что же будет на следующий день?» — и не находил ответ, то они — мёртвые — давным-давно узнали его и всё пытались разглядеть за пеленой давно ослепших глаз: завтра будет светить солнце. Отражаясь от луж их собственной крови, оно будет заливать их глаза ярким и лучезарным светом до тех пор, пока они не исчезнут насовсем — не растворятся в пыли истории, став просто серыми костями, как и любой «живой» человек.

Если подумать, то люди всегда преувеличивали свою важность. Будучи на земле в том виде, в каком они знают себя, всего пару сотен тысяч лет, они всерьёз решили, что представляли угрозу ей, своей матери — Земле. Имели смелость предположить, что где-то там, на том огромном голубом шарике, затерянном в необъятной вселенной, были существа, которые могли представлять серьёзную угрозу для сложнейшей системы случайностей и совпадений возрастом в четыре миллиарда лет. Но вот они — люди. Лежащие в алой лужице, давящиеся выбитыми зубами, перебирающие онемевшими пальцами сломанные кости, люди.

Когда к Уильяму Хантеру приближалось существо, созданное по вине человека, он вёл себя как зверь — как загнанный кролик перед росомахой, он бежал к своей норе в надежде, что хищник, быть может, изменит свой выбор: испугается отпора, попадёт в ловушку или переключится на другого кролика — неважно. Своя шкура ценнее — её больнее лишаться.

В зрачках Уилла медленно плыл силуэт Джеймса Виттимы: побитый двумя годами совместной «работы», но не опытом, сталкер, охотник и наёмник расхаживал среди трупов и, приставляя автомат немного левее от центра груди, так же медленно и так же методично, как и его учитель, делал свою работу. «Дробовик! — прокричал ему сквозь боль бегущий. — Схвати дробовик!» Но он не выполнил приказа. Конечно — ведь Хан сам выхватил у него из рук ценное оружие и, подбив того, кто сейчас обжигает его ухо, выкинул его в сторону.

Забежав в зал, Уилл рывком толкнул одну из двух мощных четырёхметровых дверей от себя, тем самым оглушив своего преследователя, осознавая, что в голове должен был быть план спасения — меньшего зла и меньшей жертвы, чем та, к которой подбивали его обстоятельства. Где-то на задворках мозга, где хранилась куча документальной военной истории и художественных произведений о войне, — осталось только подумать. Ну же! Ещё немного! Из отрывочных слайдов составлялась картина. Казалось бы, за то время, что Хантер стоял у двери, его напарник вполне успел бы схватить помповое ружье и решить все их общие проблемы, но нет — темнокожий мужчина стоял как истукан в ожидании приказа. Что же творилось в его голове? Решал ли он, как поступить, или просто впал в состояние прострации? Неважно — нескольких секунд вполне хватило для идеи.

— Спрячься за стойкой! — скомандовал ему старший. — Перехват по сигналу!

«Почему инстинкт дал сбой? — думал Хантер, убегая от ворот. — Почему только что готовый план «великой жертвы в лице Джеймса» вдруг отошёл в фон, а я стоял и тупил под этими воротами, как идиот, продумывая уже его и своё спасение? Вот же грёбаные человеческие мозги — странные до невозможности».

Впереди виднелось только небо. Оранжевое, почти что огненное небо. Среди того океана света едва ли можно было различить столпы тьмы — оборванные части холста, коими казались немногочисленные высотки Оклахомы тем вечером. Ослеплённый этим сиянием, старый охотник выставил руку вперёд и нажал пальцем на спусковой крючок. Раздался выстрел. В своих нелепых попытках пристрелить небеса или достучаться до них он лишь выводил на стекле мелкие, практически ювелирные, трещины. Бам. Бам. Бам. В барабане револьвера остался только один мазок, чтобы скрасить ту картину в полной мере, но его Уильям из Джонсборо приберёг для себя. Сзади начали раздаваться звонкие цокающие удары, что стремительно приближались всё ближе и ближе — существо опять перешло на прыжок. Ближе. Ближе. Ещё ближе.

Уилл встал прямо у окна и многозначительно смотрел на Джеймса Виттиму, прячущегося под стойкой. «Смотри, сука, не сдрейфь — это всё ради тебя», — с той мыслью он и развернулся, чтобы быть со своей смертью глаз-в-глаз. То, что прыгало на него, не могло не вызывать отвращения у человека обычного — паразит годами создавал всё новых и новых убийц, каждый превосходил предыдущего в изощрённости и отвратительности. Везде, где бы ни был бывший пилигрим, у Этого появлялись или уже были свои названия. Сначала он узрел нарекание «Ходячих» и «Стаи», хоть и считал те названия банальными, затем была «Матка», «Диссидент» и «Фантом», в процессе сотворения которых он уже принимал непосредственное участие, а потом приходилось создавать всё самому — «Колоссы», «Бутоны», «Сонары», «Перебежчики» — убийцы, чьи имена несли с собою только смерть, однако с прыгающей бестией было небольшое исключение — он не только не знал, как называть её подвид очень долгое время. Ни одна из команд не могла поймать это живым, ни один военный не доставлял ни одному учёному более-менее целого тела, и ни один представитель «Эволюции» не пытался изучить это в первые года массового расселения.

То, что прыгало тогда на Уильяма, он в шутку прозвал «Блохой», позже переименовал в «Кузнечика», ещё позже — в «Жабу», но окончательный вариант закрепился уже после изучения — «Саранча»: огромное в полный рост и ничтожное в своей сущности существо. В свою бытность человеком, возможно, оно ходило прямо, но теперь — нет. Теперь, сквозь огромную боль, которую наверняка испытывал этот человек на стадии «личинки», его ноги — тазовые и коленные суставы — сгибались ровно в противоположную сторону: тазовые — вперёд, к животу, а коленные — назад, от ступней. Впавшие ягодицы больше не служили своей цели, а растянутая кожа на торсе, казалось, порвётся в тот момент, когда оно становилось «на четвереньки». О, те ноги были огромными. Столь сильными и длинными, что ни один спортсмен в мире не смог бы развить подобные, даже если бы потратил на это всю жизнь. А ступня-то! Ступня! Сквозь содранный кожный покров на долгие и долгие сантиметры тянулись оголённые мышцы с кровеносными сосудами, заканчивающимися голой костью. Какой то был размер? Семидесятый? Восьмидесятый? Неизвестно. Но это и было той причиной, за которую Уилл Хантер прозвал это «Кузнечиком»: при прыжке — именно так и только так передвигалась саранча в «целом» состоянии — коленный сустав издавал странное пощелкивание (видимо, погрешность эволюции), а кости ступни, ударяясь о землю, производили жуткий, но почему-то одновременно нелепый цокающий звук.

Оно приближалось всё ближе и ближе, вытягивая руки вперёд — рассечённые надвое между средним и безымянным пальцем ровно до плеча, они использовались в качестве амортизаторов при падении — не ломались, не растягивались, не рвались, но так же и прекрасно охватывали жертву за талию, которую можно было обхватить всего одной такой конечностью полностью. И вот, когда до самого охотника остался ровно один прыжок, у него был выбор: закрыть ли глаза перед тем, как их разорвут. «Раздвоенная нижняя челюсть со вторым рядом более длинных и остроконечных зубов, — вспоминал он свои записи, пытаясь совладать с паникой, — позволяет с большой лёгкостью захватывать и перегрызать любые конечности, а длинный и до жути сильный язык служит верёвкой в четвертовании — ломает кости и при более крупных размерах способен просто передавить руку или хребет до основания. Особь хватает жертву за разные концы тела и начинает перекручивать, подобно крокодилам или аллигаторам, пока та не умрёт от многочисленных переломов и/или внутреннего кровотечения. Попасться в хватку такому существу и не иметь с собой огнестрельного оружия в заряженном состоянии приравнивается к смерти».

— Сейчас! — крикнул Уильям, широко открыв глаза.

Раздался резкий, но полный боли вздох. Треск. Чудовище пролетело мимо — навстречу прекрасному. Крошечные осколки стекла опадали с верхушки рамы на пол, а те, что побольше, давным-давно полетели вниз — навстречу тому, что ждало человека при любом взлёте. Небеса рассёк истошный предсмертный вой.

— Чёрт возьми… — послышалось через сдавленный кашель. — Ты же мне мог рёбра так перебить.

— Ну, извините, Ваше Величество, — остро ответил Джеймс. — Либо так, либо Вам вниз.

Раздался хлопок. «Так быстро?» — пронеслось в голове у обоих, но нет — лишь очередной выступ, коими был богат First National Center, оказался задет странным, нездешним для этой планеты, существом. Удар. Удар. Ещё удар. С того расстояния уже не было слышно того, как хрустят пережившие эволюцию кости и как ломается единственная уцелевшая от выстрела нога. Обернувшись на своего напарника, Джеймс застал Уильяма в порыве смеха.

— Что смешного?

— Знаешь… Ха-ха-ха!.. Были раньше мультфильмы — комедийные, рисованные, в которых герой так же… Ха-ха-ха!.. Так же… — посмотрев на Джея, Уилл резко переменился в лице — не так уж и трудно забыть то, с человеком из какого времени ты говоришь. — Забей.

— Как скажешь. Не то чтобы я сильно включался, но… Ты же настаиваешь, да?

Хантер запер дверь в пентхаус, предварительно проверив лестницу, пока Виттима, коему досталась роль ищейки, собирал оружие и прочие вещи по огромной площади. Тускло светились кнопки на панели лифта, покрывалась только осевшей пылью кровь, и слабо постукивали в пустоту наручные часы — жизнь снова пошла своим чередом. Присев у разбитого окна, охотники принялись рутинно перебирать снаряжение, пока им в лицо дул прохладный сентябрьский ветер. Старый охотник ещё раз осмотрел помещение и понял, что те несколько минут, которые продлилась эта зачистка, вполне могли быть последними для него и его напарника. Стоило ли так рисковать ради одной песни или проще было бы зачищать один этаж за заход — кто его знает. Но один урок извлечь из этого для старого наёмника было довольно просто: «Оставаться человеком — дорого стоит».

Настал момент тишины. В неразборчивой игре пыли слышались небольшие щелчки, что издавало ружьё, когда в него попадал патрон. Медленно перезаряжался магазин винтовки, медленно чистился её прицел от запёкшейся крови, медленно перебирал пальцами по рёбрам старый Уилл.

— Я вот что подумал, Хан: у нас ещё дохренища времени до прихода военных… Что делать-то будем?

— Не знаю. Консервы у нас есть, спасибо тебе, патроны — тоже. Найти воду — не проблема. Так что… осядем здесь на неделю-другую. Быть может, на рейд выйдем — кто знает, что скрывает в себе Оклахома, кроме пыльной копии «Волшебника страны Оз».

— Неплохая идея. Слушай… Ты же на многих высотках бывал, да?

— Не то чтобы на многих. В основном для того, чтобы забраться на самый верх, нужны просто колоссальные усилия и запасы. Не ошиблись твои военные в выборе базы, что ещё сказать — выбери они тот же Chase Tower и, уверяю тебя, нам бы вряд ли хватило этих свободных недель. Хотя там и скопление-то было поменьше…

— Да… Ну, что я могу сказать — оно бы того всё равно стоило, — сказал Джеймс, смотря в огненную пропасть. — Чего хотел спросить… Скажи, Хан: небо всегда такое красивое здесь, на высоте?

— Да, — почти молча поддержал его старик. — Всегда.