8

Глава 4. Око урагана

…сказал тогда коварный бог-демон Карум:

— Нет в мире равновесия и справедливости, потому что нет их среди нас. У вас есть дети, а у меня нет. Пусть Сестра и мне родит детей.

Согласились Близнецы, и хоть не любила Райна Карума так, как любила Хисса, родила ему детей — сына и дочь, во всем похожих на богов, только с кожей красной, как кровь, клыками звериными и разумом злым, как разум отца их, демона. Назвал Карум детей зургами, по первому звуку «зурр!», что прорычали они, впившись до крови в соски матери.

— Забери народ свой, брат, — сказал Хисс, отняв детей от груди Райны и кинув на песок. — Пусть живут на Пустошах и не ходят через Дремлинские горы. Хватит людям раздоров и без кровожадных зургов.

Нахмурился Карум, указал Райне на орущих младенцев.

— Это твои дети, Сестра. Ты должна вскормить и воспитать их.

— Груди мои болят, и сердце мое тоскует, — отвечала Райна. — Достаточно будет твоим детям молока степных коз и науки равнинных ветров. Я дала им жизнь и свою кровь, но не нужна им моя любовь. Оставь их, Карум, пусть живут сами. А лучше брось в океан, не принесут зурги нашему миру добра.

Катрены Двуединства

13 день пыльника, имперский форпост в Олойском ущелье

Шуалейда шера Суардис

Рассвет она встречала в Гнезде Кондора, самой западной дозорной башне. За два дня в Олойском форту Шуалейда облазила все окрестности, набрала охапку редких трав, замучила Медного вопросами об устройстве фортификаций и тактике войны с зургами, обыграла старшину в кости… О да, поездка удалась! И план по укрощению коварного жениха созрел. Дело теперь было за малым: правильно составить клятву и уломать его высочество Люкреса эту клятву принести. Конечно, если он не имеет намерения хапнуть Валанту, то и проблем не возникнет. А если намерен — будет сложнее. Но Шуалейде и Каетано преподает сам дру Бродерик, доктор восьми точных наук, главная из которых — надувательство. Гномы от природы в ней сильны, а дру Бродерик еще и диссертацию защитил.

И готовит себе достойную смену!

Шу пыталась обдумывать формулировки, любуясь равниной Олой-Клыз, территорией зургов. Получалось плохо. Мешала какая-то смутная тревога, не позволяя сосредоточиться. Только смотреть и слушать…

Для обычного человека равнина Олой-Клыз выглядела прекрасной и мирной. Вправо и влево, сколько хватало глаз, сияли снежные пики Дремлинского хребта, зеленый бархат лесов пятнал неровные склоны. Солнце вставало за спиной, освещая сизые, с розовыми прожилками тучи. Они кружили над бескрайней равниной, клокотали, словно зелье в алхимическом котле. Далеко внизу проступал из ночной темноты редкий лес, переходящий в степь, а справа уходил на восток разлом Олойского ущелья.

Но Шу видела иначе. И то, что она видела — было странным и пугающим. Тучи, горы, воздух переливались потоками стихий, а равнину покрывал серый вязкий туман. Он пах змеями, болотом и кровью, он вползал в ущелье, притягивал и засасывал…

Шу дернула головой, отгоняя ощущение чужого взгляда.

— …уснули, что ли? Подай сигнал Иволге еще раз, — донесся сердитый голос дозорного.

— …должны были вернуться ночью, — нервничал второй дозорный. — Нож никогда…

На слове «никогда» что-то сдвинулось в сознании Шу, и части головоломки встали на место. Все еще не веря, Шу вгляделась в противоположный склон ущелья, по которому ползли струи тумана, цеплялись за камни и корни сосен. Словно лазутчики.

Лазутчики! Как она сразу не поняла!

— Тревога! — закричала она, срываясь с места и взбегая по лестнице.

Солдаты удивленно обернулись

— Что случилось?

— Зурги идут. Смотрите! — она указала на склон. — Разве туман может двигаться вверх?!

— Тревога! — крикнул старший. — Ваше высочество, скорее в Оплот!

Шу кивнула и побежала к гондоле канатной дороги, связывающей Гнездо Кондора и форт: единственный путь на одинокую скалу.

— Снимут, — испуганно шепнул солдат.

— Не снимут, — оборвала его Шу, сплетая отводящее взгляды заклинание.

— Вы, прикроете. Вы — с ее высочеством.

Солдаты попрыгали в четырехместную гондолу, Шу – следом. Тут же старший дернул рычаг, отпуская тормоза, и гондола полетела навстречу солнцу. Почти сразу к пению каната добавился свист зуржьих стрел. Заклинание не скрывало гондолу полностью, но сбивало прицел. Шу оставалось только молиться, чтобы зурги не догадались повредить канат.

Гондола, скрипя и раскачиваясь, ползла к крепости. По перегораживающей ущелье стене форта уже сновали солдаты, расчехляя катапульты и выдвигая к бойницам стационарные самострелы. Медный напряженно, до слез в глазах, вглядывался в натянутые канаты, пытаясь перебороть заклинание силой воли — и ведь удалось, даром что шер условной категории. Разглядев смутную тень, Медный махнул рукой, приказывая солдатам отойти от приготовленных на площадке мешков с сеном, а паромщику — жать тормоз. Гондола вздрогнула, замедляясь…

Шу только успела порадоваться предусмотрительности генерала, как почувствовала, что везение кончается.

— Берись за пояс, — приказала она одному из солдат, еще двоих сама схватила за руки и призвала ветер.

Стихийные потоки подхватили гондолу за миг до того, как перебитый вражеской стрелой канат загудел и взвился, сбрасывая гондолу, словно норовистый жеребец.

Гондола рухнула на скалы и разлетелась вдребезги. С северной стороны ущелья раздалось торжествующее улюлюканье, тут же сменившееся разочарованным воем: зурги увидели, что гондола пуста. Но заклинание все еще прикрывало от них саму Шуалейду, а до крепости оставалось не более сотни локтей. Не дыша, не моргая, она скользила по ненадежной воздушной бечевке к стене…

«Пожалуйста, помогите, кто-нибудь!» — билась единственная мысль. Стена приближалась, росла, площадка для гондолы поднималась — теперь Шу видела ее не сверху, а вровень…

— Змей, прыгай! — крикнул со стены Медный.

Шу не успела сообразить, к кому он обращается, как солдат отпустил ее пояс и полетел вниз. Всего один удар сердца Шу вопреки всему надеялась, что он как-нибудь спасется… но через мгновение ее окатило волной чужой боли, темной как ночь и живительной как вода. Запретив себе задумываться о хорошо и плохо, Шу впитала ее всю, до капли — и устремилась к крепостной стене, быстрее, быстрее же!..

— Мангуст!.. — последовала команда, когда до стены оставалось меньше десятка локтей.

— Не надо! Держись! — крикнула Шу, крепче сжимая руки и зажмуриваясь от напряжения: кто из них Мангуст, она узнает потом, на стене… вот сейчас, еще самую малость!..

Она даже не почувствовала толком, как ее и двух солдат втащили в крепость. Просто рухнула на месте.

— …Ваше королевское высочество! Вы не имеете права так рисковать, — сквозь темную пелену усталости и страха долетели до нее слова Медного.

— Замолчи, — потребовала она, открывая глаза.

Генерал сбился на полуслове: ему никогда не доводилось видеть Шу такой. Да и ей не доводилось еще чувствовать смерть со всех сторон. Смерть наползала, накатывала, звала… Смерть забрала дозорных и взвод Ножа. Вязкий туман шаманской волшбы нависал с севера: несколько зуржьих отрядов успели проползти по отвесной скале и прилепились к расщелинам над крепостью. Еще полчаса промедления, и шаманы сняли бы с крепости магический заслон. Тогда люди оказались бы беззащитны перед отравленными стрелами зургов.

— Вы успеете, ваше королевское… Да послушай же, Шу! — Медный потряс её за плечи, наплевав на субординацию и этикет. — Ты должна уехать сейчас же. Бери моего коня, скачи в Кардалону! Предупреди людей! Быстрее, да что ты стоишь! Бегом марш!

Знакомая команда все же пробилась сквозь тяжелые, сладкие эманации смерти. Не понимая, что делает, Шу побежала к конюшне. Лишь на половине дороги до нее дошло: ни один конь не вынесет ее из крепости. От шаманской волшбы не скрыться, вязкий туман уже сомкнул кольцо…

«…совершенно безопасно, генерал, — едкой насмешкой вспомнились слова дру Бродерика. — Если Светлейший сказал, что орда не пройдет перевал в этом году, значит, орда не пройдет. Вы помните хоть раз, когда Светлейший ошибался? Рано или поздно, так или иначе, его предсказания всегда сбываются…»

Так или иначе? Но как?.. Если способ есть — она должна его найти! Она — истинная шера, она — Суардис! Она отвечает за своих людей и должна остановить орду! Любой ценой!

Ей не хотелось даже думать о том, что это будет за цена, но погибнуть вместе с Медным и его солдатами, пропустить зургов в беззащитную Кардалону — хуже. А значит — она сделает это!..

Замерев посреди внутреннего двора крепости, Шу зажмурилась и потянулась к бушующей грозе. К возмущенным стихиям, вынужденным подчиняться ненавистным шаманам. Она сама стала стихией, грозой и ураганом, забурлила и заклокотала, легко порвала путы шаманской волшбы — и полетела к ущелью…

Каким-то краем сознания она все еще была и в крепости, видела, как к ней подбежал Медный. Он кричал и махал руками, что-то доказывал и требовал, но его голос потонул в реве урагана.

— Прячь людей, — пророкотала гроза, и выцветшая картинка Медного окончательно растворилась в потоках дождя и ветра.

Шу не стала ничего объяснять. Некогда! Да и ни к чему: она уже клубилась и трещала молниями, втягиваясь облачным телом в ущелье.

Свобода! Упоительная свобода!

Шу летела с воем и свистом, сминая деревья крыльями, задевая стены и грохоча камнями. Она отрывала от скал крохотные фигурки зургов и сбрасывала вниз, к таким же ничтожным муравьям. Замирала, прислушиваясь к крикам, и отвечала счастливым смехом: муравьи брызгали вкусным, терпким соком и щекотно искрили. Она обрушивалась потоками ливня, омывала склоны, выглаживала узкое русло — и впитывала вспышки сладкой энергии, выедала мутные и горькие сгустки магии. Вонзалась молниями в скопления муравьев, рычала громом: «Стр-рах! Смер-рть!» Яростное счастье силы и свободы, — в бескрайнем небе, наперегонки с орлами, — распирало и рвалось песней дождя и шквала.

Совсем тонкий, едва слышный голос твердил: «Я — Шуалейда. Я — дочь и сестра, я помню… Я — Шуалейда Суардис».

Она почти отмахнулась от этого глупого голосочка, пьяная от собственной мощи и от запаха новых вкусных муравьишек — целая толпа их спряталась в камнях. Как будто жалкие камни могут защитить от нее, от Грозы!..

— Я — Гроза, я — Шуалейда Суардис!.. — проревела она, готовясь обрушиться на кучку камней… и вдруг остановилась, сама не понимая толком, почему дальше — нельзя. Почему ей нужно оставить этих людишек в живых. Зачем они сдались ей?..

Может быть, посмотреть на них ближе? Интересно же, чем они отличаются от тех, которые так сладко боялись и умирали!..

— Шуалейда! Остановись, прошу тебя! Стой! Шу! — пробился сквозь свист ветра и грохот камней чей-то голос.

«Он знает мое имя?» — удивилась она… и внезапно вспомнила себя. Увидела собственное тело, сломанной куклой свисающее с рук сумасшедшего человека, не испугавшегося грозы. Он прижимал ее к себе, укутанную в плащ, и хрипло, сорванным голосом звал, глядя в глаза урагану:

— Шуалейда!

О Светлая… Медный, это же Медный! И его люди! Мои люди, я же хотела их спасти!.. И сейчас убью!..

Остановиться, отделиться от урагана, развернуть его обратно в долину Олой-Клыз было не просто трудно, а невозможно! Невозможно больно, и досадно, и голодно, и пусто… Пронизанное молниями облачное тело не слушалось, дрожало и ломалось, и голодное нечто внутри нее плакало и стонало, требуя еще боли и страха, еще, хоть капельку!

— Нет! Я — не темная, я не буду темной, — с кровью выдираясь из объятий урагана, шептала она и падала, падала…

С оглушительным звоном лопнула ее воля, распуская свитки ветров и освобождая небесные озера. Для Шуалейды наступила тьма. Без звуков, без образов, без памяти — блаженная тьма забытья.

Над ущельем взвыл последний раз ураган, взметнулся мутной волной, поднял на гребне сломанные кусты и тела — и отступил, унося в долину обломанные зубцы крепостной стены. И вдруг опал. Разом стих ветер, побледнели клубы туч. Над ущельем повисла звонкая тишина. Сквозь прорехи облаков проглянуло солнце.

Люди опускали оружие, вертели головами, не в силах поверить, что живы, что смерть слизнула лишь врагов — несметную орду врагов! — и пощадила жалкую сотню защитников крепости.

А на руках у мокрого насквозь, исхлестанного ветром Медного генерала вздохнула бледная до синевы девушка, открыла полные бездонной тьмы глаза и шепнула:

— Я хочу домой, — и заплакала.