3

Экзамены, диплом. Чертежи фабрики никому не нужны, но все делали вид, что это крайне важно. Голова разрывалась от навалившегося мозгового напряжения.

Что? Куда? Зачем? За что в первую очередь хвататься?

Родные ходили на цыпочках, боялись, что сорвусь и нахамлю. Нервы на пределе – три года издевался над нашей заведующей, теперь пришла её очередь отрываться. Каждый день ловлю ехидную улыбку. Вот он праздник мерзопакостной душонки!

– Пап! Можно я возьму машину? До Сашки прокачусь, немного развеюсь. А то мозги кипят, скоро из ушей полезут, – я зашел в гостиную.

Набивший оскомину чертеж остался на столе, чтобы он не сворачивался – придавил его фотографией в рамке. На фотографии мои родители, а рамка сделана давным-давно на уроке труда. Сделана с любовью, в памяти осталась горделивая улыбка матери и одобрительное похлопывание отца по плечу.

Высокое солнце кидало прямоугольник желтого света на ковер, в стекле старенького серванта отражался мерцающий квадрат телевизора. По центральному каналу шло очередное обсуждение чего-то очень важного для электората. Отец взглянул поверх газеты:

– Надолго?

Эх, если бы знать как надолго.

– Нет, пап. Туда и обратно. Посидим, я ему пожалуюсь, он посочувствует – всё же легче будет. И я сразу обратно. За пять-шесть часов обернусь.

– По возвращении с тебя мойка! А то постоянно в гараж грязную загоняешь, – отец поднялся из кресла и прошествовал до серванта.

Большой как медведь, ещё не успевший заплыть жиром, но уже с пивным животиком. Залысины скоро встретятся на макушке, но пока курчавые волосы ещё принимают бой возраста.

– Замётано! – ответил я.

Скрипнула дверца серванта, по краю чашки звякнули ключи. Вот они, заветные, ключ от гаража и ключ от машины. Брелоком болтается модель футбольной бутсы – папа заядлый болельщик за «Спартак».

– Мать, выдай ему на бензин. Или со стипендии заправишься? – спросил отец.

– Пап, от стипендии даже на жвачку не осталось. Но я обязательно верну, с первой же пенсии. Зуб даю! – ответил я.

– Дожить бы до твоей пенсии, – вставила слово вошедшая мать, протягивая деньги.

Невысокая, пухленькая, рядом с отцом смотрелась как неуклюжий щенок рядом с мастиффом. Идеальная пара. Я улыбнулся.

– Доживете, ещё и правнуков будете нянчить!

Знал бы я тогда, чем всё обернется – ни за что бы из дома носа не высунул. Сидел бы, корпел над своей фабрикой, чертил бы никому не нужные графики и чертежи.

Машина завелась с полуоборота. Рука привычно легла на руль. Отец всегда следил за своей «ласточкой», да и я приложил к ней немало трудов и сил. Буханка медленно и величаво выкатилась на прогретый за день асфальт. Деньки радовали солнцем и теплом.

Пролетали мимо деревеньки, поля и леса, так же пролетали воспоминания. Вот тут полгода назад я радовался освобождению Александра из СИЗО. Вот тут нас остановили для проверки, а тут поворот на Палех. За время, прошедшее с той самой злополучной драки, многое изменилось, как для меня, так и для Александра. Его и вовсе отчислили из техникума, а на меня начали смотреть как на пособника убийце. Хотя потом всё прояснилось, но как в старом анекдоте «неприязнь за украденные ложечки осталась».

Да и череда смертей, прокатившихся по городу и области, отодвинула на другой план нашу драку. Приехавшие из Москвы оперативники только разводили руками, не в силах вычислить убийц, или хотя бы найти какую-нибудь зацепку. Людей находили в разных местах, нередко аккуратно упакованными в пластиковые мешки для мусора. Задушенные, избитые, измочаленные, словно их живыми кинули под колонну «Камазов». Соседи этих людей ничего не знали, отзывались только положительно, и вовсе не потому, что о покойниках либо хорошее, либо ничего. Я тоже был шапочно знаком с некоторыми убитыми, мы с отцом несколько раз помогали им, или же они ему.

Люди уезжали из города, отец строго-настрого запретил мне и матери выходить после десяти вечера на улицу. И это студенту!!! Самое время для прогулок при луне и робких объяснений в любви и вечной привязанности. Эти слова никак не повлияли на отца, он пригрозил воспользоваться ремнем. С приближением ночи город замирал, ожидая, на кого же сегодня покажет костлявым пальцем старуха с косой. Мужики запасались ружьями, по пустынным ночным улицам катались проблесковые маячки.

Однако, вскоре после того, как с нас сняли все обвинения, и я обрадовал Александра, убийства прекратились. Я отдал его пассии бумажку с несколькими словами, Юлька-кареглазка радостно вспыхнула и убежала, даже не поблагодарив. Эх, девушки…

По радио заиграла какая-то классическая музыка, я переключил на другую волну. Вскоре показалось знакомое село. Только что-то изменилось… Что-то не так. Может во взглядах редких людей, может в горланящем воронье, которые тучами носились над селом. Пахло чем-то горелым.

Я подъехал к дому Александра, калитка слегка покачивалась на ветру. Тоже странно – тётя Маша имеет маленький пунктик и всегда закрывала её и завязывала на веревку с какими-то мешочками. Ну, каждый сходит с ума по-своему, поэтому я предпочитал не замечать таких странностей. Всё же тётка она мировая.

Коричневые ступени проскрипели под моим весом, я постучал в тяжелую дверь. Тишина, никакого шевеления в доме. Повторный стук принес такой же результат. Никого не было дома – зря только скатался.

– Парень! Ты к Марии, что ль? – окликнул меня женский голос.

– Да я больше к Сашке. Не подскажите, они ушли куда-то? – обернулся я на голос.

Благообразная старушка, о таких принято говорить «кумушка», они занимают скамеечки у подъездов, когда начинает пригревать солнце. К резиновым галошам храбро жался черно-белый кобелек, недоверчиво повиливающий хвостом.

– Ой, парень! Тут такое ночью-то было-о-о, – протянула старушка. – Марию-то волки покусали, на «Скорой» увезли. А Сашка-то куда-то подевался. И пожар и волки! Ой, что-то неладное творится. Никак конец света приходит?

– Какой пожар? – оборвал я словоохотливую тетку.

– Дык повернисся, вон же один остов от храма остался. Ой, что будет-то. И воронье откуда-то взялось.

Я повернулся. Так вот откуда тянет горелым. Между почерневших балок сгоревшего храма бродили люди. Крыша провалилась вовнутрь, бревенчатая стена рассыпалась как спички из коробка. Так умер первый в России храм, где близкие могли отмолить "непрощаемых" грешников: самоубийц, бандитов, проституток и наркоманов. Над пожарищем и кружилась огромная крикливая стая. Птицы словно сами тушили пожар – такими казались черными на фоне голубого неба.

– А куда повезли тётю Машу? – спросил я.

– Дык это, в Шую и повезли. У нас-то не лечат такие раны, а у нее всё тело было исполосовано. И откуда только взялись, проклятущие! – старушка погрозила в сторону леса сухоньким кулачком.

– Что ж, спасибо! Поеду обратно, а то хотел в гости напроситься, но заеду как-нибудь потом, – я сбежал со ступенек и сел в машину.

– Мож, передать чего надо? – кинула мне в спину старушка.

Похоже, что она одна осталась и рада любому собеседнику. Цуцик осмелился тявкнуть на заведенную машину.

– Да нет, ничего не надо, я позже заскочу. Ещё раз спасибо! – и, пока она чего-нибудь не спросила, поднял стекло.

Собака проводила тявканьем до околицы и, закрутив хвост бубликом, гордо побежала обратно. Непонятное что-то творится. Если Александр пропал, то он может быть только у Михаила Ивановича. Я помню, как подвозил этого мощного мужчину до «Медвежьего» – решил заскочить, всё одно по пути.

Музыка, мелькание белых полос, зелень последних дней весны – всё настраивало на пустоту в голове. Мозги понемногу размягчались, отдыхали. Или смена обстановки так подействовала, или переключение на другие проблемы.

В «Медвежьем» тоже никого не оказалось, только насмешливо пялился сверху разноцветный дракон. Я постоял у калитки, покидал камешки в стекло и собрался уезжать, когда из соседнего дома вышла девушка. Высокая, статная, симпатичная – настоящая русская красавица. Правда домашний халат вместо сарафана портил картинку.

– Здрасте! Не подскажите, где могут быть хозяева?

– А зачем они вам? – спросила девушка.

Её припухшие глаза выдавали недавние слезы. Она подошла к своему забору, чтобы лучше слышать, я тоже подошел поближе.

– Друга своего ищу, он мог бы оказаться у Иваныча. Дома не оказалось, боюсь, что снова попадет в какую-нибудь передрягу и без меня, – я улыбнулся во все свои тридцать два зуба.

Легкий флирт никогда не повредит. Да и с этими экзаменами и контрольными вообще забыл, как пахнет девушка. Девушка красива именно той русской красотой, которую так любят рисовать иностранцы.