6 глава Часть 6

Задница от хворостины, которой меня отходил дед, болела нещадно. Чертова дверь, распахнувшаяся от того, что я навалилась на нее, думая подпереть плечом, подвела меня под монастырь и вложила прямо в руки осатаневшего деда. Отхлестал он меня знатно, сдернув штаны с трусами, и теперь даже двигаться, не то, что сидеть, было больно.

Когда я отрыдалась в объятиях Радеуша, который гладил меня маленькой ладошкой по волосам, подвывая дуэтом, дед вошел в комнату и сел на стул напротив кровати.

— А теперь поговорим. Мальца можешь оставить, так и быть, не выкину на мороз. Но полную ответственность за него несешь сам. Кормить, следить, обстирывать будешь в свободное от уборки и готовки время. Этих обязанностей никто с тебя не снимал. Малейшая провинность, и розги снова пойдут в дело. Будешь распускать свой грязный язык, будешь бит. Спать малец будет с тобой. Чтобы мне под ногами оба не мешались. Я вас научу уважать старших и думать головой, а не жопой похотливой. Пока ты на моих харчах сидишь, да еще и этого приютил, ты мне должен. А теперь марш на кухню — кормить будешь.

Он легко поднялся со стула и ушел на кухню, ни капли не сомневаясь, что я последую за ним.

Я стиснула зубы, удерживая задрожавший подбородок, подавляя желание снова расплакаться. Не было бы со мной мелкого, я бы послала нахер этого старого пердуна и закрылась бы в комнате. А потом ушла в Таёжный пешком и… и… и потребовала бы соединить по телефону с мужем?..

Чтобы меня, Прошку, забросали камнями?..

Попросила бы отвезти меня без денег куда?.. к мужу?.. в другой город?..

Мы летели сюда шесть часов. Муж вообще хер знает где. Я даже названий городов не знаю, страны, в которой нахожусь, даже на каком языке говорю — загадка.

Дабл ять же! Двойной облом!

Уйти в леса на верную смерть?..

Я обняла перепуганного малыша, мне нельзя выказывать слабину перед ребенком:

— Ничего, Радеуш, ничего, маленький, мы справимся, да? Пойдем, поедим.

Малыш затряс головой, отказываясь идти к злобному деду, и я еще пару минут потратила на то, чтобы убедить его, что никто не тронет нас больше. Вначале сходили, умыли зареванные мордашки — Рад мыл лицо мне, а я ему, и невольно заулыбались, в кухню вошли притихшие, держась за руки.

Я подсадила альфу на стул, придвинула к нему тарелку с вилкой, медленно и неловко двигаясь, переложила тушеную рыбу в большое блюдо, выставила из холодильника разложенные на тарелочке маринованные овощи, нарезала хлеб и попробовала присесть на стул, но тут же дернулась от боли и встала рядом со столом. Если бы не ребенок, ушла бы к себе в комнату, но оставлять его с извергом не решилась. А есть не хотелось.

— Петрык где? — грозно спросил Аши.

— В сарай отнес — тут ребенок, как бы не вышло чего.

— Обслужи и садись, — ровным голосом приказал дед.

Я положила ему на тарелку большую порцию рыбы с овощами и села, превозмогая боль, стараясь не стонать, часто и поверхностно дыша.

— Ешь, — все так же в приказном порядке произнес Ашиус.

— Не хочу. Экономить буду, чтобы не объесть, — как можно спокойнее и нейтральнее ответила я. Увидев, как дернулась левая рука с вилкой у Рада, улыбнулась ему ласково, — кушай, кушай, детка, на тебя у меня деньги есть.

Малыш опустил блестящие глазки в тарелку и отложил вилку в сторону, поникнув плечами. «Вот ведь дура. Теперь из-за тебя ребенок голодным останется».

— Ашиус, согласно контракту, я имею право на треть от доходов нашего с Ториниусом предприятия. Стребуешь с него полную стоимость моего и Радеуша проживания. Я все запишу подробно: количество дров, потраченное на растопку, стоимость продуктов, расход воды и воздуха — не переживай, верну все до монетки.

Я говорила спокойно, злость внутри меня этому способствовала. Сусел молчал, пучил глаза и только жестами показывал большую жопу, огромную-преогромную, на сколько хватало его тонких лапок, с входом посредине.

— Ишь ты, как заговорил! Ты никто и звать тебя никак! Опозорил стольких людей, сбежав от мужа. Мне стыдно людям в глаза смотреть! Нет у тебя теперь никаких денег, ты сам нарушил условия контракта. И имя запятнал. Ты должен молчать и в пол смотреть, выпрашивая прощение, а не поганить звание омеги грязными словами.

Дед был прав, со всех сторон прав — ни денег, ни друзей, ни честного имени, ничего у меня не было. Я погладила лоб, помассировав висок, прижимая рукой дергающийся глаз.

— Когда-нибудь у меня будут деньги, и я вам их верну до последнего медяка. Клянусь. Не люблю быть в долгу. - «Особенно у таких мудаков», — подумала я про себя.

«Молчи, только молчи», — суслик стоял на задних лапках и в мольбе тряс передними, взывая к моему разуму.

«Правильно, Васятка! Я теперь буду молчать. Пошел он нахер».

Ужин прошел в молчании. Ел один дед. Мы с мальчиком дождались, пока он встанет из-за стола и уйдет из кухни.

— Поешь, Радость! — попробовала уговорить малыша.

Но тот упрямо качал головой, не глядя мне в глаза. Мы вдвоем перемыли посуду, убрали продукты в холодильник и пошли в мою комнату, стараясь не шуметь. Я перед уходом прихватила горбушку хлеба, ведь ребенок остался голодным, вдруг запросит попозже.

Было еще рано ложиться спать, но мы с Радом улеглись на кровать животами, голова к голове. И, хоть можно было говорить громко, начали шептаться, как заговорщики.

— Хочешь, я тебе сказку расскажу? — я перебирала в голове, какая из сказок может понравиться мальчику. Я-то больше девчачьи любила — про Золушку, про принцев и принцесс.

— Хочу! — шепотом ответил он. — А я тебе косички заплету, хочешь? Меня папа каждый день пррросит заплетать, я умею! — похвастался он.

Рад заснул на середине Золушки, как раз там, где омега Золушка сбежал из дворца, и я прикрыла мальчика одеялом, тоже проваливаясь в сон.

Все последующие три дня были, как под копирку: в присутствии деда мы с Радом молчали, как в рот воды набравши, вместе готовили есть, гуляли по двору, рисовали и рассказывали друг другу сказки. Радеуш вел себя как маленький альфа, старался заботиться обо мне, хотя уже к вечеру второго дня боль от порки ушла. Мальчик так старательно пытался помогать мне, что у меня замирало сердце, глядя, как этот серьезный маленький человечек ведет себя совершенно по-взрослому.

— Ты хорррроший, Милош! Вот когда я вырррасту, я выйду за тебя замуж! И буду защищать от всех вокрррруг, — вдруг посреди очередной сказки сказал малыш очень серьезно и погладил меня по голове.

Я грустно и светло улыбнулась, сделала последний стежок на кукле, перекусила нитку и покрутила тильду в руках, разглядывая получившийся результат.

— Как назовем эту куклу, Радость? — я сшила ей платье с оборками из другой блузки, длинные волосы сделала из ниток для вязания, и кукла вышла очень красивая и нарядная почти такая же, как моя первая — буквально из ничего, из минимальных подручных средств. Все было так же, как я начинала шить куклы дома, там, на Земле, это уже потом я стала заказывать разные детальки на Алиэкспрессе, а вот поначалу все — и обувь, и короны, и сумки — делала вручную.

Мда. Окончилось все так, как начиналось…

«И на губах осталась только малость…

Горят жаровней красные дубы.

И листьями в замшелый ком избы

Бросает сад из своего жилья.

Октябрь стреляет в небо из ружья —

И яблоко, забытое, сухое

На землю падает, дыхание тая»,*— подхватил суслик и я чуть не всхлипнула.

Воспоминания о потерянной жизни на Земле часто преследовали меня, всплывая в мыслях, я сдерживалась только потому, что рядом был Рад.

— Может быть, назовем его Лапочка? — предложил альфенок. — Этот омега так похож на тебя!

— Так и порешим. Лапочка. Ему идёт. А хочешь, я тебе сошью зайчика или котика?

— А кто такой «котика»? — Рад удивленно распахнул серые глазюки.

— Это такой ласковый мурлыка.

Сусл оживился:

«Видимо, котиков тут нет. Шей зайца, меньше вопросов будет».

Зайчика я сшила в тот же вечер, напевая детские песенки на русском языке. Радеуш подпевал особо понравившиеся ему куплеты, не понимая, о чем идет речь. Это было так смешно и мило. Мы даже разучили с ним песенку про ёлочку: «Пусть эта ёлочка в праздничный час каждой иголочкой радует нас», правда, я помнила всего два куплета, но нам это не помешало. Переводить с русского было забавно, и на периферии мелькнула какая-то умная мысль, но тут же забылась. А потом я вспомнила песню про зайцев: «А нам все равно», рассказала любопытному альфенышу о чем там поется и мы вдохновенно пели ее, пока она не навязла в зубах.

Набивала зайца я обрезками ткани, и получилась простенькая небольшая подушка-игрушка с ушками и хвостиком. Рад назвал его Зая и не выпускал из рук, даже спал с ним, и это было самой лучшей наградой — видеть, что мои поделки так нравятся и радуют этого маленького, но очень серьезного мальчика.

Очень часто Радеуш начинал грустить и спрашивать про папу, и я бросалась его щекотать, чтобы развеселить и отвлечь от этой темы, тогда звонкий смех разносился по всему дому и дед чаще обычного прохаживался мимо нашей двери.

Вечерние купания проходили уже не так скованно, как первый раз, когда он сильно стеснялся. Я делала в ванной много пены, надевала ему на голову пенный сугроб, и мы больше баловались, чем мылись.

По утрам и вечерам, когда малыш спал, я доставала куклу Тори и гладила ее, приговаривая: «желай меня, Ториниус», возбуждаясь сама до невозможности, до зуда в метке, до томления во всем теле. Пару раз даже не выдерживала и уходила дрочить в ванную. Первый раз это было неловко и смешно — член был для меня все еще непривычным и чужеродным отростком чисто морально, но кончать, вспоминая янтарный взгляд мужа, его красивое тело, сильные руки и запах ватрушки было так сладко, что вся неловкость почти сразу проходила.

Горка, которую мы начали строить в первый же день, странным образом по ночам незаметно подрастала.

«Неужели кто-то из деревни приходит и помогает? Ну не дед же по ночам утрамбовывает горку?»

Сусл издевательски смеялся тоненьким голоском:

«Я верю в честность президента,

В чиновников, — почти святых,

В заботу банка о клиентах…

В русалок, в леших, в домовых».**

Ну и когда ты признаешь очевидное? Или так и будешь отрицать правду назло себе?»

«Охх, Вась, а Вась! Ну, вот почему ты такой умный, а я такая дура? Дед, конечно же, дед, больше некому».

Дед действительно пытался говорить с нами, но мы молчали с Радом, а тот и не настаивал. По взглядам было видно, что старый пердун раскаивается и терзается, но признать вину и покаяться — ну неееет! На такое он пойтить не могёт!

Я все так же бегала на улицу в своей белой тонкой курточке, хоть Ашиус и принес мне теплую шубку на меху, красивую, голубенькую, удобную и даже на вид лёгкую, которую он купил в день появления у нас Радеуша. Он злился, видя, что я стараюсь мало есть, реже пересекаться с ним, не принимаю от него никаких покупок и молчу в ответ на все его вопросы.

Нет-нет, я не собиралась ни в чем его переубеждать: с такими упертыми домостроевцами это было бесполезно — плавали, знаем, и весь мой протест он, скорее всего, воспринимал, как каприз избалованного омеги или как поведение стервы и дряни. Ну и пусть. Чихать я хотела на его мнение — все вокруг и так думают, что я сука. Ну, или кобель — здесь же нет женщин.

Погода уже повернула на весну, снег подтаивал, чаще сияло солнышко, днем можно было услышать капель, но ночами еще подмораживало, и была опасность простудиться. Дед не зря переживал, и я вняла его предупреждениям: мы гуляли понемногу, но зато три раза в день — я боялась застудить малыша, да и сама болеть не любила, все еще вздрагивала, вспоминая свое состояние, когда открыла глаза в больнице среди альф и бет.

На утро пятого дня Ашиус зашел в комнату, стараясь не будить малыша, спавшего под стенкой, легонько потряс меня за плечо и, увидев, что я проснулась, негромко сказал:

— Я ухожу на весь день, волки стали близко подходить к жилью, из Таежного собрались делать облаву. Будьте дома, никуда сегодня не ходите.

Я, как обычно, молча, кивнула головой, только в этот раз серьезно и взволнованно, и посмотрела ему в глаза. Ашиус выглядел усталым, хотя обычно в это время он был бодр и собран. Да уж, подкинули мы деду проблем и седины. Противостояние никого не делает здоровее. Я тоже за эту неделю сильно сдала — осунулась и стала хуже выглядеть: волосы потускнели, при расчесывании стало больше их оставаться на расческе, по утрам была вялость и слабость, есть совершенно не хотелось. Если бы не отрицательный тест… Но меня же не тошнило и не рвало, как подружку Тоньку, с которой мы жили в общаге в одной комнате.

«Может весенний авитаминоз?» — предложил взволнованно Вася.

Мы позавтракали сегодня поздно, ближе к обеду, ленясь вставать и готовить. Дед своим уходом сделал нам внезапный выходной, и мы ленились с Радом на всю катушку.

Устроили бой подушками, щекотушки, игру в «найди предмет» — развивали внимательность и смеялись, когда находили загаданную вещь. Потом сусл выгнал меня готовить, дед скоро вернется, а в печи тушить еду не так быстро, как на газу, надо было учитывать время.

На улицу мы выбрались часам к трем и накатались на горке до одурения, барахтались в снегу, гоняясь друг за другом и заваливаясь в подтаявшие сугробы. Я тоже вспомнила детство золотое и покаталась с горки, насмеявшись, впервые за долгое время, от души.

— Милош! Ашиус уже вернулся? — донеслось от ворот.

Мы с Радеушом уставились на двух омег, закутанных в теплые шали поверх меховых шуб. Тот, который спрашивал, был похож на Солоху — дородный, в теле, пухловатый, но очень приятный, как голосом, так и статью.

— Нет еще, — подходить и разговаривать с чужаками дед мне запрещал, поэтому я развернулась и пошла складывать подстилки, на которых мы катались с горки, обратно в сарай, обходя воткнутую в снег лопату у двери.

Рад упал в чистый пласт снега неподалеку от горки и делал ангела. Это я его научила.

Я торопилась — мы разгорячились на горке, вспотели, и надо было спешить в дом, пока не остыли и не замерзли.

— Собачка!!! — Радеуш захлопал в ладошки и уставился куда-то в сторону баньки. Я успела только развернуться и увидеть черный мазок на белом, слепящем снегу, несущееся в его сторону черное мохнатое смазанное пятно, и сердце сжалось от ужаса. От ворот донесся визг, и я даже не поняла, как оказалась рядом с ребенком, оттолкнув его в сторону, с лопатой в руке, занесенной для удара. Раздавшийся громкий выстрел оглушительно ударил по ушам и черное тело, взвившееся в прыжке, рухнуло рядом со мной, по инерции двигаясь по скользкому снегу, на излете сбив меня с ног.

***

Голоса доносились как сквозь вату, и поначалу мне подумалось, что это сон. Но один голос точно был деда, а второй помягче, омежий, хоть и говорил строго и хлёстко.

— … довёл, старый ты дурак! Синюшный весь, худющий, в чем только душа держится. Мало ли что там о нем болтают, но морить голодом грех, грех!

— Да не ест он ничего, не хочет. Глянь вон в холодильник — фруктов разных накупил, экзотических, ничего не ест.

— Так может беременный? Тогда ему особое питание надо. Течка же недавно совсем была.

— Тори делал тест, отрицательный, — голос деда был виноватым и кающимся, совсем на деда не похожим.

— Так может болезнь какая? Чего мне сразу не показал? Или… или опять ты свой гонор проявил, так что дитяте твоя еда костью поперек горла стала?

Дед обиженно засопел.

— Ирод! Да когда ж ты перебесишься, старый ты конь! — зло и тихо говорил омега. По голосу, омега был уже в возрасте, примерно как дед, но открывать глаза и смотреть на разговаривающих я не торопилась, внимательно слушая.

— А кукла?

— Нормальная, обычная кукла. Такая же странная, как эта вот в чудных одежках и тот «Зая» у Ради. Иголок не втыкали, обряды не проводили… Но в совокупности все выглядит очень нехорошо. У Виччери не встал на омегу после «заклятия», странные куклы, необычное поведение и его красота… Не любят у нас людей, которые отличаются. Вот увидишь, скажут, убил волка на подлете, еще до твоего выстрела. Затравят его здесь. Вызывай Тори, пусть увозит, пока не поздно, иначе даже я не спасу…

«Кукла!» — мозг сковало страхом.

— Принеси мне морсика, в горле пересохло! — приказал омега. Когда шаги деда затихли, тем же тоном донеслось, — Твоя кукла? Шаманить умеешь?

Я распахнула глаза и посмотрела на мужчину, сидевшего у моей кровати, и крутившего в руках моего игрушечного Тори.

— Кукла моя. Шаманить не умею, — хрипло выдохнула я.

— Иголки тыкал? Что приказывал?

— Не тыкал, не приказывал ничего.

— Знаешь, что нельзя сжигать, топить, выбрасывать, резать ее?

Я кивнула головой.

— Отпускать духов умеешь?

И опять я кивнула.

Суслик зажал лапками рот и глухо простонал:

«Это провал, Тася!»

Омега довольно и хищно улыбнулся, и я вдруг узнал его. Без шубы и платка он выглядел не так, как там, у ворот, когда спрашивал про Аши.

Дед вернулся со стаканом в руке, глухо покашливая.

— На вот, попей, — протянул мне морс омега, забирая стакан у Ашиуса.

Я привстала на кровати, борясь со слабостью, и с наслаждением большими глотками осушила весь стакан до последней капли.

— А Радеуш где? — голос был хриплым.

— Забрал его Люсий пару часов назад. Все порывался остаться, тебя отблагодарить, да мы отправили его домой. Уезжают они завтра. Сказал, с утра попрощаться зайдет. А ты, — обернулся он к деду, — выпей настой от кашля и иди, ложись. Милош в порядке, а тебе надо пропотеть и вылежаться. Старый пень, а туда же, на облаву, как молодой поскакал. Поберечься надо, а не молодым козликом скакать.

Омега был красивым, ярким, в возрасте, расцвеченный той красотой, которая и в старости держится.

— Завтра смажешь Ашиуса мазью с ягодами биленицы, будешь поить отваром — я заварил в чугунке травы. Если не будешь справляться, звони мне, телефон — восемьсот девяносто семь. Меня Иридиком зовут. Запомнил? Восемьсот девяносто семь, Иридик. Я тебе тут на бумажке запишу.

Я кивнула головой.

— Пойду я, поздно уже, — сказал он и засунул куклу мне под подушку.

Внезапно наклонился и, пронзительно вглядываясь в глаза, прошептал:

— Что от Тори хотел? О чем куклу просил?

— Любви, — растерянно выдохнула я и покраснела.

Иридик ухмыльнулся, потрепал по волосам и вышел из комнаты.

Я умостилась под одеялом, повозившись, зажала в кулаке куклу, и провалилась в сон.

Проснулась от надсадного кашля из соседней комнаты. Не сразу сообразила кто я, где я, и как меня зовут. Потом поднялась, дошла до кухни, отцедила из чугунка отвар, нагрела на газу в небольшом ковшике, перелила в кружку и постучала в комнату деда.

Мне никто не ответил, и я решила зайти без приглашения. В комнате Ашиуса я была впервые. Свет луны из окна освещал немногое, видно было, что обставлена она так же аскетично, как и весь дом. Дед разметался по кровати, скинув одеяло, лежа в исподнем.

— Ашиус! — Я громко позвала его и потрясла за плечо. Тело деда было горячим, как печка, и я невольно отдернула руку. Потом приподняла безвольную голову и попыталась напоить его теплым отваром, но он не глотал, и треть стакана просто пролилась по его щеке на подушку.

Суслик во мне заметался в истерике:

«Что делать, что делать, Тася, что нам делать?»

«Спокойствие, Васятка, только спокойствие!»

Я вылетела в коридор, накидывая белую куртку, хватая с гвоздика ключи и фонарик, и помчалась в сарайку за жаропонижающей мазью.

Дед, раздетый мною до трусов, смазанный мазью, метался и сбрасывал одеяло. Я все еще была слаба, и борьба с полыхающим жаром дедом измотала меня вусмерть. Уходить в свою комнату уже не было сил, да и оставлять его здесь одного казалось неправильным. Не звонить же посреди ночи тому Иридику! Подумаешь: жар, кашель — дед крепкий, к утру оклемается, а вот если и утром жар не сойдет, тогда позвоню.

Я улеглась прямо в пижаме, прижимаясь к деду, которого снова заколотило от холода, накрыла нас обоих одеялом и вырубилась без сил.

***

— Йобаный шлюх! Подстилка! Мразь! Скотина! Даже к деду в постель залез! — разбудило меня низкое злобное рычание.

С трудом разлепила глаза, и от болезненной пощечины тут же закрыла их, брызнув слезами, успев увидеть нависающего надо мной Ториниуса.