5 глава Часть 5

Утро началось, как и предыдущее, с костлявой сильной руки на плече.

Васятка душераздирающе зевнул и посоветовал:

«Гони его нахер, еще даже птички не какали!»

Но, в отличие от Васи, я знала, что ему-то можно свернуться калачиком и дрыхнуть, а я иждивенец и лучше деда не дразнить.

— Вставай, ходи завтракать.

За столом я зевала, отчаянно прикрывая ладошкой рот, и сонно помешивала ложкой чай.

— Из дома ни ногой. Сиди, как приклеенный, узнаю, что выходил за ворота — выпорю! — дед был умыт, одет, собран и настроен решительно. — Ну-ка погляди на меня! — он внимательно уставился мне в глаза. — Обещай, что не подпалишь дом и не накуролесишь, пока меня нет!

— Ашиус, обещаю! Я сейчас спать завалюсь, и до твоего приезда вообще… — я хотела добавить «из дома не выйду», но вспомнила про листья табака в кармане и смутилась: курить дома я точно не стану, значит, придется выходить на улицу, — … ничего такого делать не планирую.

Я максимально честно посмотрела ему в глаза, но, видимо, дед в них что-то углядел, и досадливо скривился:

— Что я такого сделал, что мне на старости лет досталось такое счастье, а? Список твой я взял. Больше ничего не надумал?

— Творожка купи! И сметаны! И конфет. А когда тебя ждать?

— Как приеду, так и жди. И гляди мне! Сиди дома, как мышь под веником!

После ухода деда сон как рукой сняло. Я повалялась на кровати, достала моего Тори, поулыбалась ему, поцеловала, погладила и поняла одну простую вещь: не нужно изгонять своих внутренних демонов — нужно просто их накормить: сытые они урчат и лапками перебирают, а убивать их бесполезно — будут разлагаться внутри и вонять.

Надо вставать, да и деда чем-то задобрить не мешает — напеку-ка я блинов.

Выпечка блинов настраивала на медитацию — процесс долгий, рутинный, стопочка с блинами растет, тесто уменьшается. Газетка из-под подушки перекочевала на полочку, и я все оттягивала и оттягивала ее прочтение. Вот почему я сижу, и нихрена не делаю?! Да потому что, всё, что не делается — всё к лучшему! Но червячок сомнения глодал, и не хило так глодал. Надоели тяжелые мысли и плохие новости, хотелось уже хоть чего-то хорошего и позитивного, в то же время газета манила — знать о своем прошлом было жизненно необходимо, но вряд ли желтая пресса не переврет и не исказит правду на потеху публике.

Васятка сыто валялся на спине, почухивая толстое брюшко:

«Времени полно, успеешь еще узнать о себе всю правду».

Мысли помимо воли крутились вокруг этого странного мира. Он был похож на Землю, и в то же время не похож — незначительные отличия во флоре и фауне я уже заметила.

«Незначительные! — коротко хохотнул сусл. — Полное отсутствие женщин и наличие мужиков с маткой, как есть незначительное!»

«Не придирайся к словам, Василий! Мы еще мало знаем об этом мире. Может быть, тут есть и женщины. Что мы с тобой видели? Больницу-дом-самолет-поместье? А отношение мужа ко мне как к омеге и деда ко всем омегам тоже не показатель. Может быть, это семья такая исключительная. Домостроевская. А остальные омеги катаются как сыр в масле, и только мне так не повезло, попасть именно в эту семью, где меня ненавидят».

Помнится, одна подруженция сказала как-то: «Если мужик тебе понравился, надо подойти к нему и сказать: «Мужик! Ты мне нравишься!» — И всё. Теперь это его проблема, но не твоя — сам понравился, сам пусть и выпутывается». К моей теперешней семье такое даже близко было неприменимо. И я подозреваю, что остальным омегам все-таки тоже несладко приходится: гадский домострой, безмозглое подчинение своему альфе, выключающие мозги течки вычеркивали даже малейший намек на проявление свободы воли слабого пола. Как они тут бедные выживали?..

Блины получились тонкими, воздушными, вкусными. Каждый из них я щедро смазывала маслом и налопалась так, что казалось на первом блине я уже сижу, а последний торчит изо рта, но и оставалось еще прилично — высокая пахучая стопка радовала глаз. Перемывая посуду, достала рыбу, чтобы та разморозилась. Стейки запечь в духовке? Или потушить с гарниром? С ним долго возиться — пока обжаришь все ингредиенты, пока потушишь… Ладно, Тася, не ленись — с овощами в сметане вкуснее будет.

Стук в двери меня напугал до задрожавших коленок. Неужели тот, вчерашний «похититель омежьих сердец» рискнул зайти, пока деда нет? Открывать было страшно, но и не открыть было неправильно: места тут безлюдные, на улице мороз — вдруг кому помощь понадобилась.

— Кто? — звонко и громко крикнула я из-за двери.

— Милош, откройте, пожалуйста! Мы соседи, — голос был мягкий, омежий.

Я открыла защелку и отворила дверь. На пороге стоял омега в неброском теплом сером пальто и красивой белой меховой шапке, а за него держался маленький мальчик, лет пяти-шести, судя по моему внутреннему навигатору — альфа.

— Проходите! — я посторонилась, пропуская гостей в дом.

Гость снял шарфик с малыша, расстегнул пальтишко и повесил все на вешалку:

— Разувайся, сынок, — он посмотрел мне в глаза виновато, и суслик внутри сразу прокомментировал: «Грядет большущая жопень».

— Милош, мы соседи из поселка рядом. Вы меня не помните, наверное, но мне больше не к кому обратиться, а вы, как омега омегу должны меня понять, — «И прррростить», — добавил Вася голосом Миши Галустяна. — Мой муж работает далеко отсюда, и последнее время его поведение изменилось. И запах тоже. Некоторые болтают, что он завел себе там другую семью, и мне надо съездить туда и убедиться лично, как обстоят дела. Больше жить во лжи и неведении я не могу, — омега действительно выглядел устало и замученно.

— Милый, сходи, помой ручки, — обратился он к сыну, тот послушно потопал в направлении ванной комнаты.

Я все так же, молча, стоял и смотрел на разыгрывающуюся передо мной драму.

«А я уж было подумал, что это внебрачный сынок Тори», — выдохнул Васятка.

— Ой, я не представился, меня Люсий зовут, а сына — Радеуш. Про вас многое говорили, но я не верю всем сплетням, да и, честно говоря, мне больше не к кому тут обратиться, а взять с собой сына не представляется возможным. Его не с кем будет оставить, а я не хочу при нем выяснять отношения с мужем, — он умоляюще смотрел мне в глаза и темные круги под глазами, общее состояние убитого горем и подозрением омеги действовали на меня разъедающе. Может быть, в этот самый момент мой дорогой муж тоже приходует другого омегу, сплавив меня в глушь и отряхнув руки, как от решенной проблемы.

— Люсий, вы же понимаете, что то, что вы узнаете, может вам не понравиться? Вы наверняка думаете, что успокоите свою совесть, муж бросится вам на шею, засияет солнышко, заиграет музыка, и вы заживете счастливо, как в мечтах? А если все действительно обстоит так, как люди говорят? Что вы будете делать? — многие из моих подружек, когда пытались проверить телефоны своих мужей или бойфрендов так дошутились, прямо до разрыва и громких скандалов с битьем посуды и выяснением отношений, поэтому мне хотелось предостеречь этого грустного омегу, чтобы он точно знал, на что идет.

— Разведусь. Заберу Радеуша и буду жить в другом городе — здесь мне жизни не дадут. Я все продумал, вы не думайте, Милош. Я просто уже дошел до той черты, за которой ничего нет — подозрения разъели мою душу, и я готов все перечеркнуть, если дела обстоят именно так, как я думаю. Я постараюсь вернуться побыстрее, и я знаю, что вам достанется от Ашиуса, но вы моя единственная надежда. Поможете мне, Милош? — омега сдерживался изо всех сил, чтобы не заплакать. Я удрученно кивнул головой. Омегу было жалко, сердце щемяще заныло — вот оно, мое будущее, во всей красе стоит передо мной. — Вы же не будете его бить? У вас добрые глаза, я вам верю, — Люсий уговаривал больше себя, чем меня.

Радеуш вышел из ванной умытый и сосредоточенный. Я отвел его на кухню, усадил за стол, налил чаю и поставил перед ним вазочку с вареньем и сметану.

— Сколько тебе класть блинов, Радеуш?

— Тррррри! — он показал на пальцах, одновременно грассируя, старательно выговаривая букву «р».

— Тебе сметанкой помазать или вареньем полить?

— И то, и дррругое, и побольше! — улыбнулся тот, хватая в левую руку вилку.

Входная дверь хлопнула, и я поняла, что дед не зря чувствовал, что я опять что-нибудь натворю.

Рад уплетал блины за обе щеки, а я сидел напротив него, пригорюнившись, размышляя, на что я только что подписался. Ох, как я теперь понимал бедного Ашиуса, которому подкинули меня, как мне — альфеныша.

— Дядя, — мальчик прожевал второй блин и спросил, — а ты знаешь, зачем самолету винт?

— Чтобы летчик не вспотел.

— Да ну?

— Серьезно. Если винт остановится, знаешь, как летчик вспотеет?

Рад перестал жевать и изумленно уставился круглыми серыми глазенками на меня, но потом подумал, кивнул головой, тряхнув короткими волосами, и продолжил жевать, макая блин вначале в варенье на тарелке, а потом в сметану.

— Только не дядя, — поправила его я, — а Милош.

Он тряхнул головой, соглашаясь, и сразу, без перехода, спросил:

— А ты веришь в сказочных существ?

— Лично знаю несколько сказочных мудаков, — задумчиво возя вилкой по скатерти, ответила я. — Ой! — спохватилась я. — А ты любишь сказки?

За прошедшие потом пять часов мы с ним успели порисовать, побегать, поиграть в прятки, обжарить рыбу и овощи, поставить их на маленький огонек в духовку тушиться, и я решила вывести его на улицу, потому что в доме мы уже переиграли во все, что можно. Я достала из сарая две лопаты, и мы стали делать с ним горку — раз он тут задержится на недельку, надо что-то придумать с развлечением на улице.

«А точно на недельку?» — засомневался сусл.

— Прошка! Прошка! Нос картошкой! — на два голоса донеслось от калитки. Два детеныша лет десяти, на лыжах, остановились возле ворот и кривлялись, как у клетки с обезьянами.

Меня обожгло обидой. Еще в деревне это отношение к слабому, как к парии, всегда цепляло, обижало и задевало меня. Мама всегда говорила: «На чужой роток не накинешь платок, просто не обращай внимания. Никто не сделает тебя дурочкой или плохой, пока ты сама так о себе не думаешь. Поэтому выше нос! Хвост держи пистолетом, и вперед, по шпалам, к победе коммунизма, а грязь сама отвалится».

Вот и сейчас я взяла Радеуша за руку и отвернула его от наглецов. От ворот донесся крик боли на два голоса. Я удивленно обернулась и увидела, как дед, бросив сумки в снег, выкручивал уши обоим засранцам.

— Еще раз услышу дурное слово про Милоша, или что вы его Прошкой зовете, поотрываю вам не только уши! Я вас, паразитов, их еще и съесть заставлю! А ну вон пошли отсюда, позорники! Завтра всё вашим родителям расскажу, неделю на задницу не сядете!

Я схватила Рада за руку, бросила лопаты и помчалась с альфенышем в дом. Не на улице же получать свою порцию пиздюлей!

***

Ох, что я только не выслушала, когда Аши понял, что Радеуш у нас надолго, пока его папа не вернется: и про Люсия, и про его мужа, и про всех их родственников до седьмого колена, а уж про меня я тоже узнала много нового. Мне кажется, судя по выражениям, дед когда-то служил боцманом на военном корабле — такое многообразие оборотов и позиций, в которых он переимел всех моих родственников, я слышала впервые. Очнулся он только когда я, с разинутым от восторга ртом, взяла блокнот и начала записывать за ним выражения.

— Да чтоб тебя! — последний раз вызверился он и ушел в свою комнату, громко хлопнув дверью.

Из-за моей двери донеслось тихое поскуливание.

Радеуш! — вспомнила о ребенке я, бросаясь на звук. Мальчик сидел так же, как я вчера, на кровати, и всхлипывал, вытирая кулачком слезы.

— Ну, ну, малыш! Не бойся! — я взяла его на руки и крепко-крепко обняла. — Дедушка не на тебя злится, а на меня, за то, что я его не послушал.

Рад доверчиво прильнул ко мне, прижавшись всем телом и громко сопел носом.

— А почему ты не слушаешь Аши? Я вот папу слушаю. Он сказал пожить с тобой немного, слушаться тебя, не плакать, а потом мы поедем жить в город и там пойдем в зоопарк и на карусели.

— Ну, если бы мне пообещали зоопарк и качели, я бы тоже не плакал и слушался, — грустно хмыкнул и погладил по голове серьезного мальчика. — Ой! Рыба же!

Со всеми этими выяснениями совсем забыл про готовящуюся в духовке рыбу, и сердце ёкнуло от страха — не хватало еще спалить ужин и тогда дед вообще разозлится до белого каления, хотя, казалось, куда уж сильнее: мало того, что из-за меня день терять пришлось на поездки и на покупки тратиться, так еще и я сюрпризы преподношу.

Мы с Радом добежали до кухни, чудом вписавшись в поворот, я ссадила его на пол и прихваткой открыла дверцу духовки. Фух! Вовремя успели. Запах от рыбы тушеной с овощами стоял густой, насыщенный, дурманящий.

— Радость моя, давай помогай: мой руки, доставай тарелки, вилки, ложки, будем ужинать. И на дедушку тоже возьми.

Я достала казанок из духовки, выставила на плиту и пошла к деду.

На мой стук дед открыл дверь, хмуро глядя на меня и поджав губы:

— Чего тебе еще?

— Не смей кричать при ребенке! Ты ему моральную травму нанес! Он тебя боится. Хочешь поорать, давай выйдем на улицу, и там ругай, — вполголоса зло сказала я. — Виноват, да. А ты бы разве не оставил малыша на моем месте?

Дед выдохнул через нос, просверлил меня взглядом:

— Не оставил бы. И Люсий никуда не делся бы, остался дома, вместо того, чтобы ерундой заниматься и было бы все хорошо. А ты со своей фальшивой добротой влез, куда не просят, и семья теперь распадется. Еще одна, благодаря тебе, — Ашиус старался говорить тихо, но рычание на некоторых словах прорывалось, казалось еще чуть-чуть и дым из ноздрей повалит, как у дракона. — Вам, омегам, дай волю, так и мир бы разрушили, безмозглые давалки! — он отступил в комнату и с силой захлопнул дверь у меня перед носом.

«Сходила за хлебушком».

Васятка был прав — я ведь пришла пригласить его на ужин, а вышло как всегда.

Я подняла руку, чтобы постучать в дверь и все-таки пригласить уставшего, голодного деда, злость злостью, а налаживать контакт надо — нас тут уже два нахлебника на чужой территории.

— Что?! — вызверился дед, открывая дверь. Глаза горят праведным гневом, брови дыбом, от всего облика ощутимыми волнами исходит гнев.

— Да ебитесь вы тогда с альфами, друг с другом, если вам омеги вокруг все плохие! — вырвалось у меня вместо приглашения на ужин.

«Тася! Тикай!», — пискнул суслик и ломанулся в норку, задвигая вход большим круглым камнем.

Рык, раздавшийся из комнаты, подействовал на меня странно — я захлопнула перед дедом дверь и налегла на нее плечом.