13 глава Часть 13

— Мистер Лайонеш, у нас с вами была договоренность на сегодня. Я жду уже два часа, — бета тронул меня за рукав, когда я шла по коридору из столовой, размышляя, что надеть на день семьи из шмотья Милоша.

— Да? — я вынырнула из раздумий и посмотрела на пухлого немолодого мужчину, просительно глядящего мне в глаза. — Извините, вы кто?

Мужчина опешил, замер, и, извиняясь, заторопился, комкая речь:

— Я скульптор, мистер Лайонеш, Фири Грегош. Вы заказали у меня скульптуру… — он растерялся и оглядел мою фигуру, будто сопоставляя, я ли это, но цепкий взгляд профессионала заставил его понять, что перед ним его объект и он опять посмотрел мне в глаза. — Вы не помните меня?

— Мистер Грегош, я потерял память и не помню ничего, что было две недели назад и до этого. К сожалению, сегодня у нас с мужем посещение мероприятия через два часа…

— Но мистер Лайонеш! У меня уже все готово! Мне достаточно будет часа… И у нас с вами договор — к вашему дню рождения закончить статую, а времени осталось не так уж и много. Вас долго не было…

Мне стало неудобно. Получалось, что я себя вел, как зазвездившийся пиздюк — чел-то не виноват в создавшейся ситуации, опять я заставляю людей страдать.

«Фу такой быть, Тася!»

— Пойдемте! Только покажите, куда надо идти, час я вам выделю. И зовите меня Милош, пожалуйста.

Скульптор обрадовался и всплеснул пухлыми руками, семеня передо мной.

В комнате на третьем этаже он преобразился и скомандовал:

— Раздевайтесь. Садитесь на постамент примерно в такой позе, — бета махнул рукой на почти законченную статую.

«Ну, хоть без весла в лучах заката, и то ладушки», — задумчиво протянул Вася.

Статуя была похожа на древнеримские, которые я видела на картинках. Юноша сидел полностью обнаженным, обхватив ногами.., а что это он обнимает? Похоже на космическую ракету? Бооооже! Какой ужас. Безусловно, художник был талантлив и передал мою схожесть очень достоверно — ямочка на утином носу, скулы, разлет бровей, чуть припухшую верхнюю губу…

— Быстрее, пожалуйста, господин Лайонеш! У нас не так много времени.

Я разделся до боксеров, но Фири заставил снять с себя все, до последней нитки, предварительно отвернувшись, что потом не помешало ему подойти и долго усаживать меня правильно, заставляя принять нужную позу. Я прикрывала хозяйство чьим-то бюстом, опираясь на него руками, но это таки не листик — смущалась, но не показывала вида.

Когда наконец-то бета отошел к статуе, разминая материал в руке и придирчиво осматривая, он внезапно попросил:

— Правую ногу выше, Милош. Колени разведите… Еще… Ооо! Замрите!

За дверью что-то упало, я дернулся, и бета досадливо нахмурился, видя мои подвижки.

Дверь распахнулась и мой альфа влетел в нее раздувая ноздри, сжимая кулаки и резко затормозив, увидев картину Репина «Не ждали».

— Да что же это такое! — гаркнул он, переводя взгляд с меня на статую и обратно, пнул ногой какую-то банку, стоящую на полу, и прожег меня взглядом.

Грохот банки о стену еще не стих, буквально пару секунд, и тяжелый, всасывающий, собственнический взгляд зажег во мне желание, мутное, текучее, зародившееся в животе и огненной дорожкой разбежавшееся по венам; предательская «совесть» тут же отреагировала, наливаясь тяжестью; болезненная краснота поднялась от шеи, зажигая фонариками щеки, перетекая на лоб.

— Выйди! — зло выдохнула я, не в силах терпеть это медленное тягучее желание, поделенное на двоих — казалось, даже воздух начал накаляться и дышать стало тяжело.

— Простите, господин Грегош! — муж коротко кивнул бете головой и, обернувшись в дверях, еще раз окинул потяжелевшим взглядом мою фигуру.

Повернувшись, как мне казалось, в нужную позу, я замерла, не глядя на мужа, но его взгляд, словно стадо мурашек-топотунов, бегал по телу, перебегая по тяжело вздымающейся груди, торчащим вишневым соскам, выступающим ребрам, поджатому животу, острым коленкам и изящным лодыжкам, даже на кистях рук зазудело.

Дверь тихо прикрылась, и бета отмер, начиная работать, задвинув все чувства подальше, отдаваясь творчеству.

— Простите, мистер Грегош, — надо было отвлечь себя от мыслей о муже. Я знал, что он видел, и догадывался, как мое тело может на него действовать — утренний обеденный стол все еще ощущался позвонками, и его расплавленный мед в глазах зажигал почище вспыхивающего пороха. — Я не помешаю вам, если буду говорить?

— Нет-нет, вы всегда говорили во время сеансов, Милош, вы мне не мешаете, — медленно, растягивая слова, словно в задумчивости, склонив голову набок, отвечал мастер.

— Я передумал. Не хочу ограничивать вас во времени. Творите сколько вам угодно, но у меня есть одно пожелание — видеть не хочу эту ракету, вместо нее я бы хотел держать в руках оторванные крылья ангела. Это возможно? Вы справитесь? Пусть даже это займет времени больше, чем договаривались. И, соответственно, будет дороже.

Услышав первые слова про «передумал», бета завел очи горе, подняв брови почти до роста волос; «крылья ангела» его заставили нахмуриться, а — «вы справитесь?» — улыбнуло; на «дороже» он никак не отреагировал — пожевал губы, добавляя кусочек материала мазком на статую:

— Интересная затея. Она мне нравится больше, чем ракета, хотя раньше вы были недовольны ямочкой на кончике носа… Тут надо подумать.

— Мистер Грегош, а чья это идея была со статуей?

— Ваш муж предложил вам выбрать подарок ко дню рождения, и вы выбрали, — бета внимательно разглядывал меня и крутился возле статуи, добавляя мазки пластичного материала.

— А о чем я обычно говорил на сеансах лепки?

— Извините, но если я буду говорить, процесс займет больше времени, а я должен вас отпустить уже через… — он посмотрел на часы, — сорок минут. А вы говорите, говорите…

«Вот жук! — возмутился сусел. — И от него ничего о прошлом Милоша мы не узнаем!»

Через сорок минут меня отпустили, тело затекло жутко, как будто я была столетней бабкой, и процесс одевания сопровождался кряхтением и стонами.

В комнате, откуда я так поспешно собиралась улетать к деду, все было на своих местах, даже вещи из обоих чемоданов были разложены, и я, умывшись, приступила к выбору одежды. С трудом выбрав приличную закрытую светло-синюю блузку и брюки в облипку глубокого голубого цвета, покрутившись перед зеркалом, я решила не мудрствовать лукаво и просто расчесала волосы, опустив голову вниз, побрызгала лаком у корней и дала им немного подсохнуть, потом взлохматила волосы, создав творческий беспорядок, слегка пригладила их руками, перехватила заколкой над правым плечом и залила лаком посильнее.

«Третий сорт — не брак», — поддержал меня Васятка.

Муж, красивый и безупречный, с волосинка к волосинке уложенной стрижкой, в синей рубашке, заправленной в темно-синие брюки с дорогим ремнем, уже ждал в кресле гостиной и снова воспоминания накатили непрошено. В этом кресле в халате с драконами сидела я, а Тори бесился: «Ты и на это неспособен, дрянь».

— Успел? Похвально! Не ожидал, — Тори окинул взглядом меня, вздохнул, подольше задержавшись взглядом на прическе. — Сегодня в парке концерт и мы с тобой должны быть на приветственной речи мэра столицы. Надеюсь, ты помнишь, как надо себя вести? Почему не надел украшения? А, ладно, некогда.

Хирси, управдом, подал ему визитницу:

— Когда накрывать ужин и на сколько персон, мистер Тори? Ваши родители будут? У вас сегодня поезд ночью? Сложить ваши вещи, как обычно?

— Хирси, вещи пусть сложит Шиви, ужин приготовьте к семи часам, на две персоны. Отец заболел, и папа отказался нас заражать — мы перенесли праздничный ужин на две недели, после моего возвращения. Спасибо, Хирси.

Домоправитель улыбнулся мне и шагнул навстречу, останавливая жестом:

— Господин Милош, у вас пуговичка нижняя болтается. Это недоработка Шиви, я укажу ему на этот просчет. Давайте я подошью, или вы переоденетесь? — он внимательно вглядывался, считывая мою реакцию, чтобы предугадать и исполнить все в лучших традициях английских камердинеров. Но не угадал.

Я подергала за пуговку, и поняла, что она пока выдержит, а нервные поглядывания Тори на часы настроение ему не прибавят, что отразится на мне, а выдерживать целый вечер недовольного мужа мне как-то не очень хотелось.

— Благодарю за заботу, Хирси. Дайте мне с собой иголку с ниткой — мы торопимся, я при возможности пришью сам.

Гамма чувств на замершем лице пожилого, не утратившего красоту омеги, мелькнула и исчезла — он отогнул лацкан пиджака и, отколов иголку с белой ниткой, закрепил ее мне за отворот блузки.

— Не уколитесь, будьте осторожны, господин Милош.

Большая удобная машина с шофером домчала нас до парка за полчаса, и я окунулась в настоящий праздник, с негромкой музыкой, льющейся из кустов, с бегающими с визгами и воплями, орущими от радости детьми, гуляющими довольными родителями, семьями, от мала до велика не торопясь прохаживавшимися по нарядно украшенным аллеям.

— Вата! Сахарная вата! — я, не удержавшись, захлопала в ладоши.

— Веди себя как взрослый, Милош! — шикнул Тори, взял за руку и повел к лотку. — Одну большую, пожалуйста, — попросил он у продавца, когда подошла наша очередь.

Мы заняли скамейку недалеко от открытой сцены, где должен был проходить концерт, с трудом успев занять место, которое освободил омега с ребенком. Тори похлопал себя по коленям, улыбаясь:

— Место только одно. Садись, Милош. Я покормлю тебя ватой, а то ты опять уронишь её или уделаешь нас обоих в это сладкое непотребство.

Я умостилась на колени и с наслаждением, не в силах сдержать стоны, принялась откусывать сладость небольшими кусочками. Фигушки — куски отрывались неравномерно, и я чувствовала на щеках вату, пытаясь слизывать её языком.

— Подожди, — Тори отклонил вату на палочке и провел пальцем по щеке, но сладость прилипла и стягивала кожу. Он притянул мое лицо поближе и прижался губами к уголку рта, водя горячим языком по коже. Это было больше похоже на ласку, чем на вытирание. Его глаза, сверкнув, прикрылись, и я, неожиданно для себя чуть повернул голову, подставляя губы, и ласка перешла в такой желанный, сладкий и нежный поцелуй, что прервались мы, только когда рядом недовольный омежий голос укоряюще произнес:

— Здесь дети вообще-то! Ведите себя прилично! Безобразие!

Муж оторвался от меня, сонно моргнул и извинился перед рядом сидящим яжотцом.

— И, правда, вкусно. Позволишь? — и он, не дожидаясь ответа, наклонив голову, аккуратно откусил вату, пряча в глазах смешинки.

— Эй! — наигранно возмутилась я. — Это моя вата!

— Жадина! — быстро откусывая и облизывая покрасневшие после поцелуя губы, улыбнулся муж. — Я тебе возмещу ущерб, — и снова откусил большой кусман, уменьшив объём сладости на треть.

— Давай заканчивать, а то опоздаем на начало, — он снова посмотрел на часы и с сожалением на мой рот.

Я доела вату, Тори послюнявил большой палец, и оттер уголки моего рта, нежно прикасаясь.

Знакомство за кулисами сцены прошло, как обычно. Я попыталась запомнить всех, кого мне представляли, но поняла, что в этих именах-фамилиях могу запутаться, и решила молчать и кивать, чтобы не попасть впросак.

Заиграла вступительная музыка, и на сцену потянулись знатные люди города во главе с мэром и его омегой. Мы были почти в хвосте приглашенных, нас выпускал специально обученный человек.

Толпа перед сценой была большой, плотной, сидения были только по периметру, и там находились омеги с детьми. Шумное море большого количества народа внезапно смутило меня, и я задрожала. Публичность все-таки не мое, надо будет как-то учиться вести себя на публике. Тори взял меня за руку и, чувствуя мою дрожь, погладил большим пальцем ладонь, успокаивая. Видя, что это не дало результат, он обнял меня за талию, и притянул к себе, зашептав, чтобы не прерывать речь мэра.

— Не дергайся, не поправляй одежду, делай длинный вдоооох и выыыыдох. Постарайся расслабиться.

Я начала дышать по совету мужа и, чтобы не видеть пугающее количество людей, посмотрела в его сторону. Он стоял вполоборота ко мне и смотрел, улыбаясь, на колышущуюся толпу, зная, что взгляд на меня смутит еще больше.

Красивый профиль, ровный нос, улыбающиеся губы и ямочка на щеке, которая просто требовала погладить ее, ласка моей кисти большим пальцем сделали свое дело и возбуждение, поднявшееся на лавке при поцелуе, вернулось, выпирая из моих брюк в обтяжку. Я опустилась взглядом на ширинку мужа, чтобы понять, как с этим обстоят дела у него, и увидела, что молния в этом месте разошлась и видны белые трусы.

Возбуждение, как по команде, схлынуло от неприличности ситуации.

— Ториниус, — я наклонилась к его уху, и он подставил его, прислушиваясь, — калитку закрой, а то видны белые труселя!

Тори медленно поднял на меня взгляд, всмотрелся в мое напряженное лицо и потянул меня в сторону кулис, откуда мы пришли, проводя за спинами стоящих альф, омег и бет.

Отойдя на пару метров, чтобы не было видно со сцены, он повернулся к ней спиной, провел рукой по ширинке, нащупав замочек, подергал, стараясь закрыть и вдруг растерянно, как маленький мальчик, уставился на меня, поднимая к лицу руку, разглядывая оторванную собачку, как будто это была диковинная бабочка, недоверчиво.

— Твоего папу! — тихо, но эмоционально ругнулся он. — И пиджака нет. Выпустить рубашку наружу? Черт-черт! Скоро нам дадут слово, что же делать? — Тори запустил руку в волосы, разлохматив прическу.

— Я зашью, если ты не боишься и доверяешь мне, — я чуть приподняла брови и с улыбкой уставилась в его лицо, которое было чуть выше меня.

— Давай! — он решительно махнул рукой. — Только быстрее, нас могут вызвать в любой момент!

Я достала иголку, завязала на нитке узелок и опустилась на колени, оттягивая ткань на мотне, чтобы ненароком не уколоть мужа.

«Чего это ненароком? А ты специально уколи! Отомсти ему за Гондурас и прочее», — подзуживал меня Васятка.

«Василий, кому, как не тебе, знать, что я не могу намеренно причинять зло и боль, поэтому и в медики не пошла. И вообще это низко — пользоваться такой ситуацией».

Споро работая иголкой, я зашивала только одни зубчики молнии, стараясь не задеть самое дорогое. Дорогого, кстати, не видно, не слышно не было — оно поджалось до состояния аннигиляции. Или это я так сильно оттягивала ткань, боясь уколоть? Я вся сосредоточилась на опасном процессе и, закончив, откусывая нитку зубами, почувствовала, где все это время был нижний мозг моего мужа — он стоял вдоль застежки, немного отклоняясь влево.

— Охх, ни стыда, ни совести, ни папы, ни отца! Хотя я бы такому красавчику тоже отсосал даже на сцене, — донеслось до меня. Наматывая нитку на иголку и закалывая ее обратно под воротничок, я повернула голову и увидела двух омег моего возраста, нарядно и красиво одетых и ярко накрашенных по случаю праздника.

— Идем! — муж по обыкновению не обратил внимания на окружающих, поднял меня с колен, потянув за руку.

Мы пробрались на свое место на сцене, и буквально тут же, оглянувшись на нас, мэр передал слово «Ведущему специалисту в области ракетостроения, нашей гордости и молодому успешному предпринимателю и его омеге».

Потом, когда я разглядывала в газетах снимок с нами на первой полосе, где кружочком были обведены пятна на моих коленях и оттопырившаяся ширинка мужа, и перечитывала то, как обсуждали журналисты наше отсутствие на сцене, я поставила себе галочку, что предыдущие пересуды о неверности Милоша перекрыты этими заметками с лихвой.

А на сцене я этого, слава богу, не знала, стараясь незаметно глубоко дышать и улыбаться. Хорошо хоть Тори не дал мне микрофон, потому что выдавить из себя кроме как: «В то время, когда наши космические корабли бороздят просторы Вселенной…», — я больше ничего не смогла бы…

На фуршете я ходила тенью за Тори, ни на шаг не отходя от него, не пила совершенно и старалась поменьше есть и молчать, отвечая односложно. Но меня все время втягивали в прения и впихивали в руки бокалы. Тори, видя, что я ничего не ем, постоянно следил, чтобы у меня в руке был бокал и тарталетка, бутерброд или шпажка с нарезанным фруктом.

«Да он тебя спаивает!» — догадался Васятка, когда муж отобрал у меня пустой бокал и подсунул новый, наполненный.

«Опачки! Интересно, что он задумал… Притворишься пьяненьким, Тася? Давай разведаем, что у него на уме?»

«Может он решил выведать у развязавшего язык меня, кто такой этот Сусси? Ну, ок, подыграем!»

— Ты меня сегодня спас, Милош! Я очень тебе благодарен, — Тори почти не пил, вращаясь среди нужных людей и обговаривая будущие встречи, звонки, контракты, поставки, погоду, надежность каких-то компаний.

Он прижал меня к себе и шептал на ухо свою благодарность, хоть со стороны это выглядело довольно прилично. И с удовольствием смотрел, как краснеют мои щеки, покрываясь мурашками, наползающими от плеча до уха.

У меня фисканули коленки, и я полуприсела, но Тори успел подхватить под мышки.

— Устал? — заботливо и с какой-то надеждой спросил он.

— Зачем же я так напился, — стараясь говорить как пьяный, пробормотал я, — а я еще хотел в кино с тобой сходить…

— В кинотеатре прессы нет, а нам нужна именно пресса. Поедем домой, Милош, — и он повел, обнимая меня за талию, прощаясь с гостями.

В машине меня немножко развезло и в голове приятно шумело. Тори уложил мою голову на колени и перебирал волосы, гладя по голове.

В дом он занес меня на руках в мою комнату, отказавшись по пути от ужина, и уложил на кровать, начав раздевать.

— Кто такой Сусси, Милош? — поглаживая освобожденное от рубашки плечо, негромко спросил он.

Открывать глаза и показывать, что я не пьяна, я не рискнула, пьяно облизнула губы и выдохнула:

— Ты мой Сусси, только ты… Тоооориии…

«Медаль Станиславского тебе, Тася! Верю! Только не переигрывай», — Васятка высунул нос из норки.

Хриплый вздох донесся до меня и поглаживания стали интенсивнее. Тори приподнял меня за плечи, сдирая блузку. Потом бережно положил на кровать и опустился с поцелуями на шею.

— Ещё! — выдохнула я по-настоящему, не притворяясь. Его мягкие губы прошлись по всей шее, и мой кадык внезапно прикусили, тут же отпуская и зализывая. Руки в это время блуждали по телу, сильно прижимая, поглаживая, вжимая в кровать.

Я снова пропустила момент, когда меня раздели, потому что Тори припал к губам и нежно терзал их, особенно верхнюю, прикусывая, посасывая, накрыв горячим тяжелым телом.

Тягучее наслаждение сковывало меня, выкручивая тело сладко-болезненными спазмами.

Я не знала, чего мне хотелось больше — смотреть на мужа со стороны, впитывая, наслаждаясь его подрагивающими волосами, кадыком, ходящим на шее, когда он сглатывал, тяжело дыша, напряженными губами, линией спины, поджатыми мышцами живота, или упасть в страсть, негу, с закрытыми глазами и наслаждаться, отдаваясь и беря.

Неспешно лаская меня, доводя одними руками и поцелуями до состояния воздушной тряпочки, вздымающейся вверх под легким ветерком, Тори упивался вкусом моей кожи, целовал, проводил носом подмышкой, прикусывая нежную кожу, от чего удовольствие рассыпалось искрами, и член болел, пульсируя, длинной вязкой ниточкой водя по животу.

Его прикосновения, горячий юркий язык, тяжелое дыхание и крепкие руки довели меня до исступления, и мне уже хотелось, чтобы он взял меня, грубо, яростно, и закончил эту пытку ласками. Но Тори, как специально, притормаживал — когда мои постанывания истончались и молили о большем, он останавливался именно тогда, когда надо было бы поставить точку, и я бы кончил без проникновения.

— Не могу больше, Тори, не могу больше, не могу больше, — пересохшим горлом сглатывал и шептал я почти в беспамятстве, мотая головой по сбившимся мокрым простыням.

— Сейчас. Сейчас, — прошептал он и перевернул меня на живот, подтянул за бедра к себе, нажимая на лопатки, вдавливая в постель, и наконец-то касаясь «совести», радостно задергавшейся в доставшейся желанной ласке.

Он провел рукой между влажных половинок и шумно втянул воздух, осязая мое желание и тут же ввинчиваясь головкой в нерастянутый влажный вход.

От боли сердце сжало спазмом, и страх умереть заставил меня вскрикнуть коротко и жалобно.

— Еще немного, — выдохнул он и прижался мокрым лбом к спине, замирая и тяжело дыша. Мои виски оросило мелким потом, и рука, удерживающая лопатки, снова прижала меня к простыне. Тори провел носом и тут же прихватил метку сухими губами, отводя щекой волосы с плеча, хрипло вдыхая и плавно толкаясь внутрь. И я закричала. От вернувшейся жажды, от желания, от наполняемости, от скользящего, задевающего простату огромного влажного члена, и захрипела, срывая голос, забилась в нахлынувшем, плеснувшем волной, огненном оргазме. И кончила, сильно и бурно выплескиваясь, выстреливая спермой себе на грудь.

Колени подкосились, но мне не дали упасть, крепко ухватив за влажные бедра и поясницу, яростно вбиваясь, продлевая отголоски брызжущего оргазма, рыча и подвывая в полный голос. Несколько капель пота упали на мою разгоряченную спину, заставив содрогнуться и сжать ягодицы, и вой тут же перешел в стон — длинный оргазменный стон.

Тори отпустил меня и навалился сверху горячим и мокрым телом, не выходя из меня — это стало последней каплей, и я провалилась куда-то в ласковые объятия ночи, сна или небытия.