Глава №2

Лекарь и ученик вождя, мальчишка редкостный пакостник, промывали ноги привезенного содержанта. Салим, который дулся на вождя, с презрением смотрел на тощее приобретение. Он был не просто бледным, он был ужасно тощим, но копна волос длинная. Юноша, коим был Салим, страстно желал удавить этого болезного. Вождь смотрит на это недоразумение таким взглядом, что ревность черной волной поднимается.

— Так, тут закончили. — Лекарь заулыбался и выдохнул, завязав повязку на вторую ногу. — Салим, иди принеси питье.

Юноша только головой кивнул, внутренне щеря пасть на бессознательное тело, вышел из комнаты. Это была его комната! Вождь взял на обучение Салима два года назад и поселил в этой комнате. Из-за того, что он вождь и еще не выбрал себе пару, его дом состоит из трех спален, большой комнаты-кухни и добротного чулана со спуском в подпол. Еще была большая мансарда на крыше, где складировались лишние вещи в сезон. Как только вождь обзаведется семьей, его дом будет расстраиваться, обзаводиться коридорами и площадкой для отдыха после трапезы. Места для подобного расширения тут предостаточно.

Салим хотел быть тем, кто будет здесь жить и носить под сердцем дитя вождя. Это самый лучший вариант. Хотя, глазенки у него смотрят на одного кота, но тот никого не видит, кроме ватпэ. Ему же хуже. Вот только взгляд вождя на этого содержанта не нравится ревнивому кошаку, который психует из-за того, что спать приходится в самой дальней спальне от комнаты хозяина дома. Эта спаленка, хоть и прохладная, но смотрит в аккурат на дверь, за которой спит Ремал. И когда слишком холодно, он расщедривается, забирает Салима к себе. Ничего такого, просто спят рядом, но сам факт!

Принеся что требовал лекарь, Салим вскоре покинул спальню, вышел на улицу. Ему было обидно, что его место заняли. А еще было обиднее от того, что вождь заинтересовался содержантом. Кусая губы, юноша пошел к колодцу с водой, дабы набрать ведро.

Раскрутив рукояткой вращательное колесо, закрутил цепь и поднял ведро, перелил его в то, что принес. Спустив прицепленное, подхватил принесенное и разворачиваясь вздрогнул.

— Бута! — рыкнул юноша, поднял голову, потому как этот кот выше него, крупнее, даже полноват.

Он шаки, ему положено быть большим, крупным, мягким. Взгляд у этого кота масляный, вот только Салим воспитанник вождя, а в будущем году еще и ему принадлежать будет.

— Вождь дома? — спросил ат-жа, тот что заведует загоном для ватпэ, тот, что вроде конюха.

— Нет. Ушел. А что?

— Ша как-то нездоровится, хотел узнать, что в пути было. Может траву какую хватил, или надышался порошка.

— Да содержанта на себе вез, вот и приболел. — Ядовито процедил сквозь зубы юноша.

— Так от этого ему плохо не было бы, — захлопал глазами Бута. — Салим, — он чуть облизнул губы, осмотрел недовольное лицо и продолжил, — ты так зол. Случилось чего?

— А тебя это вообще не касается! — зарычал в ответ, оголяя клыки. — Нету вождя, дальше иди спрашивай! — Резко обойдя крупного самца, Салим быстро прошел к дому Ремала, скрываясь за дверью.

Бута тоскливо проводил его взглядом. Мальчишка еще, хоть и проходит течку с самцом. И ревнует вождя, вона как злится. А если ревнует, то влюбился он, не отдерешь. Чуть сжав кулаки, хрустнул шейными позвонками. Сам виноват, перепугал котенка, а вождь его потом долго бил. Пришлось отступить, наблюдать издали за этим когтистым котенком. И предлоги искать, чтобы наедине парой слов перекинуться. О том, что вождь от дома отошел, что он занят, Бута знает. Иначе и близко бы не подошел.

Опустив глаза, медленно двинулся в сторону загонов. Ша действительно вялый какой-то, но оно может быть потому, что течка у него не сегодня-завтра начнется. Хорошо, что отряд вернулся без задержек, да еще и поспешили, ускорились из-за травм одного из захваченных содержантов.

Ремал, который дела вождя делал, временами спрашивал у лекаря, как болезный. В ответ головой покачивали. Загноились некоторые раны. Приходится постоянно чистить, нарывы вскрывать, прикладывать мази. Слаб содержант, очень слаб. Да и какой-то он щуплый, маленький. Даром, что ипостась получил, вот только сколько ему лет, так сразу сказать нельзя. И вроде совсем ребенок, и вроде уже к двадцати годам дело.

Лихорадка. У юноши была лихорадка, которую пытались сбить три дня. Лекарь поселился в доме вождя, в комнате болезного и круглосуточно был рядом. Салим злился, готовил крутой бульон, которым отпаивали болезного. А еще он стирал, убирал, воду постоянно таскал и грел. В общем, радости от болезного у него было еще меньше, чем наступить в коровью теплую лепеху!

Этот болезный несколько раз блевал на пол и постель, а бедный Салим стирал это все и вымывал. Ух как он его возненавидел! Если бы не лекарь, куснул бы, да так, чтобы никто и не увидел. Помер бы болезный, так всем легче стало.

Лекарь, что не знал о черных мыслях воспитанника вождя, эксплуатировал его, как только мог. К концу третьих суток температура начала потихонечку спадать. Проверив его ноги, выдохнул. Новых нарывов не образовывается, а самые опухшие места стали меньше. Через несколько дней совсем опухоль спадет, а там и заживать начнет. Эту радостную весть лекарь сообщил вождю, который вошел в комнату, где болезный лежал без сознания. Салим находился рядом и рассматривал то, какими глазами вождь смотрит на кровать.

Нравится! Вот что увидел Салим в его взгляде. Его таури нравится этот болезный уродец. Ревность окутала с головой, да так, что немалых трудов стоило взять себя в руки. Ему было обещано, что в следующем году вождь будет проводить его через течку. И что, вот этот болезный его сейчас интересует? Мало того, что бедный Салим терпел запах кота, которого вождь проводил через течку сейчас, так еще и этого терпеть?

Юноша проснулся рано утром. Вялый и от слабости не способный сделать хоть шаг или даже жест. В комнату вошел лекарь. Осмотрел его, потрогал лоб, открыл ноги и принялся разматывать бинты. Намочил присохшие места и подождав немного снял остатки. Смазал ранки мазью, что-то вскрыл и прочистил от остаточных нагноений, которые ранее были ужасными и распухшими. Сейчас ноги выглядели гораздо лучше, чем еще вчера утром. Все же тело начало сопротивляться, а густой и наваристый бульон, легкая каша и травяные лепешки поднимут и мертвого своими питательными веществами!

Улыбнувшись, вновь забинтовав стопы, лекарь дал выпить настойку и Лиом благополучно провалился в сон.

Полностью в себя он пришел только на пятый день. Его еще потряхивало от слабости, все казалось нереальным. Мир, к которому он привык, казалось больше не существовал. Маленькую вселенную знакомую почти с рождения, заменила другая, странная и непонятная. Его никто не торопил приводить себя в порядок, никого к нему не посылали, никуда не тянули обучаться. Словно все забыли, и он сам терялся в догадках, почему. Хозяина данного дома, по совместительству его похититель, Лиом видел раза три за все время. А как в себя пришел, только и слышал за дверью шаги, но еду ему приносил или лекарь, или тот странный и зло глядящий юноша. Его зовут Салим, но сам он не представлялся, да и Лиом знать не знал, что так принято. Весь этикет и правила поведения преподавались исключительно для услады императора, а встречаться с кем-то, помимо него, беседы вести, знакомства проводить, оно таат ни к чему.

Еще два дня прошли без изменений, а молодой организм справлялся с напастью все лучше и лучше, а затем в комнату, где Лиом находился, не выходя на улицу, вошел альфа. Это был хозяин дома, похититель и страшный старший самец, от которого веяло мощью и уверенностью в своих силах. Лиом, как и положено по его воспитанию, глаза уронил до пола, руки перед собой в замок, постарался дышать спокойно, хотя сердце билось где-то в районе горла. Альфа же осмотрел сидевшего на кровати под одеялом болезного, отмечая, что черные круги под глазами у него прошли, да и губы не такие белые. Бледность еще есть, но не вызывает опасений за жизнь.

Смерив покорного рождающего взглядом, пытаясь рассмотреть то, что так цепляет, не найдя и закономерно разозлившись, швырнул ему на постель несколько вещей.

— У нас, кто не работает, тот не ест. Эти вещи надо починить.

И вышел. Лиом сглотнул. Замерев, почти не дыша, слушал как шаги за дверью затихнут, отдалившись. После этого несмело подтянул тряпки поближе. Вместе с ними были даны и пара катушек с нитками, небольшие ножницы. Он осторожно и очень медленно подтянул тело, устроился полулежа. Осмотрел фронт работ. Шить и вышивать умел, только больше получаса в день ему не разрешали держать иголку в руках. Лишние десять минут давала попрактиковаться Раиль, но и только. Вещей же, как таковых, Лиом никогда не чинил. Нет, конечно, ткань она везде ткань и принцип один и тот же, просто подобное было внове.

Лиом исколол себе все пальцы, пытаясь хорошо заделать куртку. Остальные легкие вещи он уже сделал. Как оказалось, нить и игла прекрасно заставляют сосредоточиться на работе, отключить от головы думы о том, что теперь с ним будет. Не думать не мог, а шитье прекрасно справилось со своей задачей. Забыв все на свете, впервые играя иглой по ткани столько, сколько хотелось и сколько было нужно для починки, не задумывался даже о том, что цвет ткани разный, а цвет нити один и тот же. Благо белого тут не было, так бы шов слишком заметный получился. Легкие рубахи, штаны и пара скатертей, они легко шли, а кое-где и в радость, но куртка была на редкость пакостной. И грубой. Но все же он доделал и ее. Аккуратно сложил в стопочки готовые вещи и понял — делать больше нечего. И желудок требовал пищу. И в туалет хотелось, а воспоминания о чудовищной боли в ногах страшили его попробовать еще раз встать.

После того раза и в плоть до сего момента, к стыду своему, Лиому приходилось справлять нужду в специальный плоский горшок, который ему сначала держал лекарь, а потом давал держать самому. Сейчас лекаря нету, в туалет хотелось, а на ноги страшно встать. После той боли его всего скручивало внутри от страха вновь ощутить тот раздирающий стопы жар и судороги.

Так и просидев примерно с полчаса, Лиом только-только решился встать, как дверь резко раскрылась, как от пинка. Это не хозяин дома пришел, а тот Салим, который по какой-то причине зло сверкает на него глазами. Он быстро подошел к кровати, небрежно бросил круглую булочку и чуть ли не с силой поставил кружку с киселем на тумбу у кровати, собрал охапку заштопанных вещей, и выскочил из комнаты молча. Дверь с треском захлопнулась за ним. Лиом смотрел строго перед собой и вниз. Заученный этикет императорского наложника был теперь его второй составляющей. Его броней от всего, потому что этот новый мир, он пугал также, как осознание того, что таат готовится для будущей смерти. И то, что юноша только что влетевший сюда, он не является для него кем-либо наподобие наставника или учителя, положение вещей не меняло. Лиом был таат, а таат заучил все правила, по которым жил, посему никаких вопросов, никакого любопытства, просто как кукла, которая лишнего движения не сделает без приказа.

Когда паренек выскочил и с силой закрыл дверь, Лиом протянул руку и взял булку. Вдохнул ее запах и мягко улыбнулся. Она очень вкусно пахла. А вот в киселе была соль. Лиом лишь вздохнул. Это его еда за работу. Придется или работать, как они это видят, или голодать. Но что он может? Его учили танцевать, говорить для услады императора, читать для него постулаты и быть послушным, смотреть всегда в пол, ждать его решений и желаний. В конце концов он ведь избран умереть на его ложе, если императору хоть что-то в нем не понравится.

А здесь? Лиом осмотрел комнату. Что он может здесь? Судя по всему, теперь он раб. Как его подруга. Юноша закусил губу. Если его украли, то она скорее всего уже мертва. Мастер Юрельт не позволит рабыне жить, посему оплакивать ее не будет считаться преждевременным. Раиль больше нет, это неизбежно.

Дни сменялись медленно. Ему приносили то штопать вещи, то что-то чистить, то просто овощи, которые надо было обобрать от грязи. И каждый раз в его еде было что-то да не так. То соль, то перец, то еще что-то. Последнее, что ему притащил пацан было с примесью чего-то странного. Лиом съел. Через час его замутило, перед глазами поплыло все, и он попытался встать, так как начало тошнить сильнее.

Рухнув на пол, не удержав в себе то, что тело отвергало, выплеснул черную жижу, ужасаясь и не в силах ничего сделать. Его руки надломились, перед глазами замелькали мушки. За спиной кто-то охнул, подскочил. Лиом содрогался от спазмов рвоты, не мог остановить их, не мог отстранить руки от себя. Ему нельзя никого касаться, никому нельзя касаться его!

Пытаясь освободиться от сильных рук, что придерживали за плечи, сплевывая желчь, Лиом тихо плакал. В животе словно раскаленные угли разгорались. В ушах звенело, а кто-то совсем рядом орал громко, заставляя морщиться. Что орали, непонятно, он начал терять сознание.

Лекарь, которого он еще краем уха умудрился расслышать, запричитал, начав через мгновение командовать. Лиома переложили на кровать, подняв с пола. Причем сделали легко и непринужденно. Через пару мгновений в рот залили какую-то горькую воду. Она опалила горло и его замутило еще сильнее. Его быстро повернули на бок, подставив таз. И опять напоили, опять его вырвало. Уложив на подушку, лекарь повернулся к стоявшему вождю.

— Ремал, это беленец.

— Что? — альфа округлил глаза. — Откуда?

Лекарь перевел взгляд за спину вождя и стремительно пошел вперед. Схватив за ухо Салима, дернул его вверх с силой.

— Твоя работа? — прорычал лекарь. — Твоя?! В доме этой травы отродясь не было, только у меня в запасниках, для колен больных. Стащил, да?

Вождь увидел все, что было надо, посему зарычал. Да так зарычал, что лекарь вышвырнул из комнаты провинившегося сопляка, дверь захлопнул, дабы тут же нерадивого жизни не лишили.

— Выкарабкается? — осматривая белого и вновь с темными кругами под глазами содержанта, который лежал весь в поту, повернувшись на бок, поджав колени, постанывая от боли в животе, вождь выпустил клыки. Он разозлился, очень.

— Я не знаю. Этот яд… он такой гнусный. Как растирка хорошо помогает, но внутрь… — Лекарь быстро подошел, налил из баночки несколько капелек в плошку, туда же воду, еще какие-то капельки и приподнял голову юноши, раскрыл его рот, влил в него немного терпкого питья. — Пей, пей маленький, не будет тошнить.

Лиом послушно выпил… его тут же стошнило.

— Плохо дело. — Пробормотал лекарь увидев кровь. — Надо бы Кассандру позвать. Она в ядах сильнее меня.

— Ладно.

Ремал вышел. Он вообще не ожидал такого от своего воспитанника. Приревновал паршивец, пакостил мелко. То соли, то перцу в еду. А утром траву беленец выжал в миску и отдал ее ослабленному парню. И если бы сам Ремал не решил проверить, как его ноги заживают, он бы умер. Вот через час умер бы.

Таури нервно дернул хвостом, зашипел. С того момента, когда он увидел его стоящего за столбом, покорно ждущего смертельного удара лапой, с того самого момента вождю захотелось… он сам не знал, чего ему хотелось. Юноша был странный. Те, кого они вместе с ним сюда привели, ведут себя иначе. Даже раб, и тот немного по сторонам глазами погулял, да и начал расслабляться. А этот? Эта его поза, когда глаза в пол, а руки в замок, она действует на нервы. Но, чего у него не отнять, так это красивого лица, даже болезнью отбеленного. Юноша симпатичен, а тело у него хрупкое. Еще совсем молоденький, и лекарь шепнул, что мальчишка еще, не старше двадцати годков ему, посему не возмужал, не потерял детской округлости.

Ремал вышел из дома и прошел мимо своего воспитанника, даже не посмотрев на него. Стоит только взглянуть на этого пса позорного, как всплывает свернувшийся в клубок дрожащий юноша с черной богатой копной волос и аквамариновыми глазами. Он дышал с трудом, надрывно, зажимал живот и его знобило. Благо лекарь никуда не ушел, был поблизости и по первому зову влетел в комнату. А если бы не успел?

Альфа рыкнул, ощутив, как парнишка плетется за ним. Сзади замерли. Еще раз рыкнув, агрессивно предупреждая, вождь продолжил свой путь. Он пошел в домик птичьей почты. Передал смотрителю свое послание и отправил пару птиц. Если что, Кассандра прибудет к вечеру.

— Что там? — спросил Клем, поджидая его у выхода из дома.

— Худо. Кассандру вызвать пришлось. Этот паршивец ему сок беленца свежего сунул. А этот идиот съел.

— Твою ж… — выругался Клем. — И что теперь?

— Кровью его рвет, вот что теперь. — Сплюнул Ремал.

— Да что за напасть?! — зарычал Клем. — У твоего паршивца, что, совершенно мозги отсутствуют?

— Не знаю. — Ремал вздохнул. — Я с таким впервые сталкиваюсь. Что бы ребенок и так пакостил.

— Вождь! — летел один из воинов. — Тараксы у ворот.

— Ну вот и их нелегкая принесла! — выругался Клем.

— Чего хотят? — спросил вождь.

— Просят пройти по нашим землям. — Воин остановился и передал послание. — Еще говорят, что могут заплатить. Живым товаром или серебром.

— И где же это они так разбогатели? — усмехнулся Клем.

— Ограбили деревню в Куршадете. — Нахмурился Ремал. — Сколько их?

— Самцов под четыре сотни, рожеников около пятидесяти.

— Серьезно. — Ремал покачал головой. — А что за живой товар?

— Рабы. — Пожал плечами воин.

— Много? Видел кого?

— Шесть рожеников и два самца. Сам не видел, но Калиф сказал, что довольно хорошие и продать можно дороже, чем…

— Ясно. — Ремал кивнул. — Бери живым товаром, только лекаря сначала к ним, что бы пакость какую нам не сделали, в виде трупов с отложным ядом.

Воин кивнул.

— Интересно, и чего это Лало решил напасть на Куршадетские земли?

— У них нынче неурожай. А в племени котят в этот год много. Не прокормить на одном зерне. — Ремал покачал головой. — Рабы им ни к чему. Рты лишние, а серебро могут пустить на припасы.

— Ну это-то да. Главное, что бы к нам на огонек не прибыли.

— К нам довольно проблемно просто на огонек прийти, если не желают шерсть опалить.

Они посмотрели друг на друга и пошли в сторону, откуда вскоре появились воины и рабы. Осмотрев их всех, лекарь признал годными и, испуганных рожеников и самцов, отправили в специальный дом. Ремал велел следить за ними, что бы чего не вышло. Через несколько дней прибавление будет передано в другую деревню, где проблема с теми или иными, а дальше как судьба разрешит: али в семью войдут, али дальше будут переданы. Из-за наличия такого агрессора, как империя и его Дома, вся округа таскает из их городов население, передает из рук в руки, оставляя в семьях, растворяя по своему населению. Этакая малая война, где попеременно ударами размениваются. Вот сейчас было два удара: Дом Юрельта и нападение на Куршадетские земли.

Сейчас же надлежало сделать еще одно дело. Некогда он сам бил одного кота за то, что перепугал мальчишку в его первую течку, не справившись с азартом и желанием. А теперь будет наказание. Шагая в сторону загонов ватпэ, внутренне пытался утихомирить разбушевавшегося таури. Не дело так себя вести, нанося вред. Даже если это всего лишь содержант, он такой же кот, как и они все. Да еще и маленький, не ставший совершеннолетним, не прошедший зачатие. Мало ли как его воспитывали, факта это не умаляет. Салим зарвался, повел себя хуже дрянного пса. А значит и вождь не собирается больше терпеть его выходки. Если соль в кисель, это детские ревнивые шалости, то вот сок беленца, это уже требующее наказания действо.

Он шел к дому ат-жа, ведя на поводу своей нити провинившегося. Его таури негодовал, порыкивал на сопляка, который смиренно плелся за спиной вождя. Его тянуло нитью, что оплела плечи, а еще страшила — вдруг сожмет у горла? Наказание вождь ему придумает, но ведь и убить может. За подобное деяние, хоть этот болезный и не их деревни кот, все равно по закону может быть присуждена казнь. Салим сглотнул. Он ведь ослеплен был, ревновал к месту, что занял этот болезный. Это ведь его комната была, его кровать, а он занял ее.

— Бута! — крикнул Ремал, подойдя к дому рядом с загонами. — Бута! — ат-жа всегда рядом со своими питомцами, коих любит и холит-лелеет.

— Да, вождь? — появился вызываемый, выйдя из-за угла дома, вытирая руки тряпкой. Он был крупнее вождя, немного округлый живот, но так ему было даже лучше. Он красил его, показывая, насколько силен его зверь. Шаки, чем плотнее самец, тем более альфа, тем сильнее его зверь. Наличие «пивного» брюшка, в бою, как дополнительный запас сил и защита. Обычно после боя, кровопролитного и затяжного, такое брюшко раза в два уменьшается.

— Эту мелкую дрянь к себе забери. — Кивнул головой на воспитанника. — И следи, что бы он чего не испортил, от яда и желчи, что брызжет из него.

Парнишка замер, а потом в ноги кинулся, разревелся и пискнул, когда вождь оттолкнул его.

— Я тебя гаденыш, пригрел, воспитанником сделал, а ты посмел возомнить себя моим господином? Решил испортить моего раба? Место твое отныне в загонах, за котами чистить и шерсть им чесать. И спать-есть там будешь. До весны! А там посмотрю, может и тебя продам тем же Куршадетам. Их нынче потрепали. Рабочие спины и задницы им ой как понадобятся.

Парнишка запричитал. Его явно не прельщало быть отданным в другую деревню, к незнакомцам.

— Бута! Убери этого пса от меня, пока я его пинками не огрел! — прорычал вождь.

Толстячок лихо схватил бывшего воспитанника за шкирку и потащил к загонам. Уж если Ремал такими жесткими фразами бросается в чей-то адрес, то быть беде. Уж лучше сделать, как велит, а там и разрешится все. Салим же вырывался, но ничего не мог сделать против силача в чьих руках оказался.

Бута дернул его, вбил в стенку и прорычал в лицо:

— Тебе жить надоело?! — и глаза в глаза смотрит, руками в плечи вцепился. — Вождь сказал: жить здесь будешь. Ослушаться хочешь? Еще больше его обозлить?

— Я…я…

— Забудь! — прорычал он и врезал кулаком в стену. — До весны ты мой. Понял? — и вжал его еще сильнее в стену дома. — Ремал знает, что я тебя хочу. И отдал для этого. Понял?

— Нет! — попытался вырваться, но не смог. Его тут же обездвижили, впились в губы, терзая их, покусывая, метя.

— Да, Салим. — Его рука пролезла между спиной и стеной, под рубаху, — сейчас, Салим. Все сделаю сейчас.

— Нет! — дернулся он, но куда там!

Шаки перехватил его, закинул на плечо и стремительно пошел к двери в дом. Вошел в него, добрался до кровати, скинув сапоги у порога, сбросил ношу свою в спальне. Ноша извернулась и попыталась дать деру. Не успела. Альфа, да еще и шаки, быстро и четко словил жертву, подтянул к себе, сдергивая с задницы штаны. Салим пискнул, попытался вырваться, но сделал только хуже — штаны слетели и улетели на пол. Его придвинули ближе к краю, размещаясь между ног, вжимая рукой между лопаток в кровать.

— Бута… — испуганно прошептал Салим.

— Тише, — наклонился альфа и убрав руку со спины, чуть приподнял его голову пальцами под подбородком. — Не бойся. Салим, — в голосе альфы были просящие нотки, — маленький мой, хороший мой. — Он ласково провел языком по ушной раковине, пососал мочку. — Разреши, Салим. Я ж не хочу силой, не хочу больно делать.

— Н-нет, — выдохнул Салим, — н-не сейчас.

— Когда? — мурлыкнул альфа, посылая стаю мурашей по телу. — Салим, когда?

— В-вечером. — Выдохнул, понимая, что сбежать не получится. От шаки еще никто не уходил. Никогда.

— Хорошо. — Легкий укус, затем жадно всосав кожу, после чего ласково языком зализав метку — Бута поделился запахом, и теперь Салим принадлежит ему, даже если и не спали.

Нехотя альфа слез с распростертого и наполовину обнаженного рождающего, дал ему свободу, дабы сесть. Салим сел, развернувшись лицом, затравленно и опасливо глядя в лицо самца. Бута присел перед ним на корточки, положив руки на плечи, чуть сжал пальцы. Приблизившись, он очень ласково, нежно и трепетно поцеловал немного припухшие губы.

— Маленький мой, не бойся, тебя не тронут.

— Вождь…

— Не тронет. — В глазах шаки была такая решительность, что Салим поверил. — Если ты мой, никто не тронет. Никогда. Ты — мой?

Юноша сидел перед ним, почти взятый, почти раздетый и почти согласный. Уезжать в неизвестную деревню в наказание, оно было страшно. Но и остаться с этим бугаем, тоже страшно. Но его он по крайней мере знает, а там… медленно кивнув головой, Салим согласился. Его поблагодарили поцелуем, более жадным, но не распуская руки.

В этот же момент Ремал вошел в дом дыша яростью. Он надеялся продать содержанта за крупную сумму, а тут такое. Зашел в комнатушку, где он лежал почти мертвый. Осмотрел не жильца и вышел.

Кассандра, бывшая рабыня иномирянка, прибыла часа через три. Сразу прошла в дом вождя и осмотрела юношу. Язык, глаза, уши. Что-то намешала, дала выпить, причем рот ему разжимал Ремал, потому как даже лекарю это не удалось. Ремал же сначала попытался силой, а затем ощутил, что просто кости ему переломает, сменил тактику и очень ласково огладил челюсть, шею и мышцы расслабились, позволяя влить питье. Кассандра же велела поить его отваром раз в три часа.

— Выкарабкается?

— Если ночь переживет, то — да. — Кассандра никогда просто так надежды не давала. — Но сильно я бы на твоем месте не надеялась. Вот скажи, зачем ты держал подле себя этого шакаленка? Знал же, что кровь у него гнилая, завистлив и ревнив, эгоистичен. Видишь теперь что получилось.

— Вижу. Продам его. — Буркнул Ремал.

— Уж лучше за море куда продай, или вообще кошкам скорми. — Кассандра поморщилась. — Такой стервец из него получился, что может чего еще сделать. Ты его куда отправил?

— Бута за ним присмотрит.

— Бута его невинности лишит. Течки же у него сейчас нету. — Покачала головой Кассандра.

— Пусть. — Ремал поморщился. — Я и сам хотел его взять весной, а он вон какой оказался.

— Бута его травмирует.

— Плевать. — Вождь усмехнулся. — Бута ласков, если его не бить и не обзывать. А то глядишь, понравится быть под ним.

— Думаешь, этот змееныш променяет твою постель, что ему светила, на постель стража кошек? — усмехнулась Кассандра.

— У него нет выбора. Бута его давно глазами облизывал, а как не получилось провести через течку, так вообще, все глаза на нем поломал. — Ремал заулыбался. — Вот пусть теперь договариваются. Если до весны змееныш не будет тяжелым, передам в другую деревню.

Кассандра рассмеялась.

— Жестокий ты.

— Я ему говорил, то что мое, только мое. И никто трогать это права не имеет.

— Когда решил избавляться от котенка? — кивнула головой на лежавшего юношу, прикрытого легким одеялом.

— Весной. Если ничего не вытворит, просто продам. Если что учудит — кастрирую и вздерну.

Женщина только головой покачала. Деямерриты грозные люди-оборотни. Несколько лет назад, когда Кассандра готовилась перейти на «ферму», в Дом, где жила, пришло племя. Люто порезвилось, уничтожив большую часть рабов. Ее не тронули, потому как лекарю помогала. В тот момент, когда зверь влетел в лекарскую, Кассандра штопала одну из рабынь, которую очень сильно отходили по спине розгами. В тот год в их Доме рос таат, а девушка была его «подругой». Наставник у них был один, тот что правила этикета вдалбливал в голову того юноши, зверствовал за малейшее несоответствие своим ожиданиям. В общем, рабыню избил так, что пришлось шить рубцы на спине.

Когда кошак влетел, лекарь-кот попытался атаковать, и его закономерно уничтожили. Кассандра и ухом не повела, стоя и зашивая кожу. Это полнейшее спокойствие, оно заставило боевого кота-деямеррита остановиться и осмотреть то, что делала «пустая». Когда она закончила шить, то принялась накладывать мази на спину, затем взяла бинты и без зазрения совести, страха или еще чего отрицательного, скомандовала кошаку помогать, раз здесь стоит. И он помог. Перетек в мужчину, приподнял бессознательное тело, подождал, когда бинты займут свое место, после чего схватил Кассандру за волосы и заглянул в глаза. Его первые слова и единственные на протяжении следующих пары месяцев звучали простым вопросом: «Хочешь жить?». Она ответила согласием.

Ту рабыню они прихватили с собой, равно как и все мази, что потребуются для лечения, бинты и теплый плед. Дорога была долгая, утомительная, но в итоге первая деревня Кассандры приютила ее и рабыню на пару лет. Лекарь в деревне сказал сразу: стерилизация. Когда обе женщины попытались упросить не делать этого, им на пальцах объяснили, что может быть, если они будут оплодотворены самцами в деревне. Обе согласились. Потом Кассандра перебралась подальше, в другую деревню, а так девушка осталась в первой. Они иногда переписываются, иногда встречаются на больших сборах. Девушка живет в доме семейной пары, где есть и детки, что они народили, и ее не обижают, приласкать ночью могут очень хорошо и нежно. В общем не жалуется. Кассандра же лекарь, с руками Богами дарованными, посему о семье, пусть и в доме состоявшейся пары, она и не думает. Так, раз от раза помилуется с кое-каким котом и его братом, да и вновь за дело принимается.

Ремал проснулся ночью от не таких далеких вскриков и прислушался. Слух у него хороший, а ат-жа дом стоит достаточно близко. Кажется, Бута все же объезжает норовистого сопляка. Вон как стенает. Альфа встал и вышел на улицу. Бывший воспитанник всхлипывал, но теперь уже больше от удовольствия. Решив, что надо бы убедиться, что мальчишку не связали и не издеваются, Ремал тихонько прошел к загонам и заглянул внутрь.

Паренек стоял на четвереньках, запрокинув голову, выпустив хвост. Сзади пристроился Бута и ритмично двигал задом. Чресла у сорванца стояли дыбом и он стонал, прикрыв глаза. А потом сам себя трогал. Вскоре Бута сделал вязку и паренек прогнулся в спине, раскрываясь сильнее, царапая пол.

Запаха крови Ремал не ощутил, значит их заведующий кошачьими стойлами не травмировал девственный родовой канал и если сопляк смирится, то понесет от него и сможет остаться в племени. Словно почувствовав, что за ним наблюдают, паренек повернул голову и туманными глазами осмотрел пространство перед собой. На лице следов побоев не было. Одна похоть.

Ремал тихо ушел, так что его не заметили. Заулыбавшись, он прошел к дому лекаря и постучал. Минуты через три заспанный лекарь выглянул.

— Вождь? Что-то с вашим рабом?

— Нет. Спит. Ты с утра на стойло загляни.

— А что такое?

— Мой бывший воспитанник сейчас под Бута стенает. Тот его повязал.

— Ясно. Значит добился своего, шельмец. — Улыбнулся лекарь, прекрасно зная, как долго шаки обвивался вокруг мальчишки, который на него не смотрел.

— Ну, если бы не его выходка, так бы и ходил облизываясь. В общем проверь, не повредил ли он ему родовой канал. Все же здоровый он, а этот еще сопляк.

— Зайду.

Ремал вернулся к себе и лег на кровать. Заулыбался. Не сильно то он и хотел этого мелкого. Ну омега, ну и что? Подумаешь. И не пахнет он для него привлекательно. Скорее для защиты его и оставил у себя. Вождь хмыкнул. Для защиты? Да этот стервец кого угодно пришибет и не заметит!

Пока вождь предавался мыслям, шаки аккуратно просунул руку под грудь строптивого сорванца. Ему сейчас двадцать два, и он еще игривый, колючий, жаждущий долгих ухаживаний, как принято. Увы, не будет этого всего. Плавно перевернул заснувшего от сильных упражнений Салима, Бута медленно встал.

Салим сказал «вечером», а сам струсил и попытался сбежать. Когда альфа почуял это, метнулся к загонам и сцапал его. Оказав сопротивление, Салим не смог почуять, что сейчас будет. Не смог почуять, зато прочувствовал. Бута не церемонился, но и не пер напролом. Куснул его в холку, заставляя смирно стоять на коленях, когда пальцы приласкали, заставляя расслабиться внутри, а потом взял свое. Он его долго ждал, долго облизывался, а сейчас взял страстно и жадно. Салим сначала дернулся, зарычал агрессивно, после чего похоть свое взяла.

Не став забирать вещи, что были разбросаны по полу, Бута вышел на улицу, прикрыв ногой дверь загона, после чего прошел к дому. В нем, добравшись до кровати, уложив на нее свою ношу, начал собирать баночки и миски, которые подготовил. После всех приготовлений обтер молодое тело, обработал его внутри и не удержался — поставил смачный засос на шею, в самое видное место. После этого сам освежился, забрался под одеяло и прижал к себе свое ершистое чудо.

Перед сном сообразил оплести нитями, дабы не сбежал, после чего моментально погрузился в сон.