Глава №2.1

Утро наступило серыми свинцовыми тучами. Лекарь прибыл к вождю сияя.

— Ну что?

— Бута сказал, что нить соткал и щит на него поставил. Осмотрел его, ничего не повредил.

— Хорошо. — Ремал кивнул головой. — Теперь паршивец под надежной лапой. Бута шалить ему не даст. Он знает, если еще один раз от него неприятности будут, передам весной и ничего слушать не стану.

— Ремал, — лекарь покачал головой, — Бута за ним пойдет.

— Знаю, посему и пригрозил, чтобы альфа в нем голову поднял и приручил.

Они заулыбались, проходя в дом. Лекарь зевнул, после чего сказал:

— Кассандра сообщила, что, если сегодня глаза откроет, значит выкарабкается.

— Мне тоже самое вчера сказала. — Вождь подошел к двери, что вела в спальню с болезным содержантом, открыл ее и замер на пороге.

Его раб сидел на кровати и потупив глаза в пол, виновато отвел их. Как и при первой встрече, он держал руки перед собой вложив одно запястье в другое. На полу рядом с ним было пятно рвоты. Казалось, что он боится или очень сильно нервничает.

— А ты чего сидишь? — кинулся лекарь. — Тебе лежать надо!

И поспешил его уложить. Юноша повертел отрицательно головой показав жестом, что его мутит. Лекарь быстро выхватил какой-то кувшин, до которого больной не дотянулся и подставил вовремя. Ремал вышел. Минут через двадцать вышел и лекарь.

— Удивительно. — Пробормотал он. — Такая доза, а он уже в сознании и сам сидеть может.

— Ничего удивительного. — Ремал хмыкнул. — Этих содержантов травят ядами, что бы приучить. У них же долго не живут. Вечно борются за кусок пирога.

Лекарь только головой покачал. Оставил питье и ушел дальше делать свои врачебные дела.

Дни полетели довольно быстро. Лиом оправился и стал вставать с постели. А так как «сопляк» более не работал в доме, все легло на плечи юноши. Готовка, уборка, стирка и много чего еще. С каждым днем руки у юноши получали то порезы, то ушибы, а то и мозоли. Становились грубыми и он ничего не мог с этим поделать. Да и собственно не хотел. Ему безумно нравилось работать руками. Когда в первый раз ему велели готовить, юноша стоял ни жив, ни мертв. Он знать не знал, что такое готовка. Оценив замешательство содержанта, вождь зарычал и велел одному из более старших и опытных жителей деревни, «научить неуча!».

Лиом, уже не шатался от слабости, когда в дом вошел взрослый рождающий. Вождь ушел по своим делам, оставив их наедине. Представлять, конечно же, не стал, решив, что не престало делать одолжения. Сами познакомятся. Кот вошел плавно, повел носом и осмотрел небольшой бедлам. Усмехнувшись, так как вождю явно было не до уборки, хотя посуду за собой он вымыл, чай не совсем грязнуля, осмотрел большую комнату, прислушался. По идее его должен был встретить любопытный сорванец, который живет в этом доме, а по факту, его пришлось разыскивать.

Обойдя дом, заглянув в одну из гостевых комнат, в спальню вождя, что пропахла им и оттуда шла его, альфы, метка, перевел взгляд на прикрытую дверь. Нахмурившись, подошел к двери, плавно надавил на нее открывая, после чего шагнул внутрь. Прикрытые шторки рассеивали дневной свет, окрашивая все в пастельные тона. Молодой кот стоял рядом с кроватью, голова опущена, руки в замок, почти не дышит.

— А вот и ты. — Заулыбался рождающий. — Вождь сказал, тебя надлежит обучить готовить, убирать и стирать. Идем. — Скомандовал он и юноша сдвинулся с места, не подняв головы, не принюхавшись, даже зверем не потянув носом.

Это обескураживало, но вопросов он задавать не стал. Мало ли как сам вождь приказал себя вести? Они вышли на кухню, где была печь, стол, шкафы для утвари, дверь в кладовую и большое окно.

— Итак, молодой да красивый, давай посмотрим, что ты умеешь. — И замер ожидая.

Лиом тоже замер, и тоже ожидая. Простояли они в полном молчании, глядя в две стороны: Лиом в пол, незнакомец на него. Минута, другая, после чего рождающий шумно выдохнул, показывая «вот и узнал», покачал головой.

— Я так понимаю, что ты ничего не умеешь, так?

Лиом, за неимением колокольчика и звукового сигнала, отрицательно покачал головой.

— Ну что же, будем учиться! — воодушевленно проговорил рождающий. — Меня зовут Надай, приятно познакомиться. — И протянул руку, для дружеского жеста, но в ответ полнейшее молчание и полное отсутствие знаний, как надлежит себя вести в обществе, как принято на островах.

Постояв пару минут, Надай лишь вздохнул. В мыслях крутилась мысль, что зашугал его вождь, тогда как на лице не отразилось ничего, что могло бы выдать эти мысли. Лиом же услышал главное слово «учиться», внутренне вздрогнул, потому как у него это слово сопровождалось побоями и кровью тех, кто был к нему добр, не в пример наставникам.

Надай удивил его: много болтал, никогда не хмурился, весело смеялся если что-то не получалось. Он учил его держать нож, резать овощи, готовить. Если у Лиома не получалось, и он замирал в страхе, что вот сейчас придет кто-то и будет наказание, то Надай весело щебеча, показывал, как правильно. После первых касаний юноши, Надай постарался его руками не трогать. Первое прикосновение вызвало у того бледность до белых губ, резкое отстранение и неконтролируемую дрожь. Старший рождающий запомнил этот момент, дабы предъявить вождю: ты почто ребенка запугал, окаянный?! После этого он старался не касаться его руками.

На удивление юноша стремился сделать все с первого раза, все запомнить, чуть ли не повторить даже ошибки учителя. Это тоже вызывало у Надая вопросы, причем такие, что ответить на них придется не только вождю. Жаль, Кассандра уехала в свою деревню. Она многое знала, так как росла и затем служила в Доме.

Практически весь день они трудились. Не сказать, что дом был захламлен, но и не блистал чистотой. Сначала была готовка, затем уборка, мытье посуды и полов. Затем Надай показал где и что лежит из моющего для стирки, куда и когда ходить. Вместе с ним набрал воды, натаскав в большую бочку. Когда вождь вернулся, в доме было светло, уютно и горячее стояло на печи. Надай, понимая, что юноша даже на стол подать не сможет, шикнул на него «смотри и учись», после чего накрыл на стол, пригласил голодного альфу.

В присутствии старшего самца Лиом, словно струна натянутая, даром что не звенел, стоял и «учился». У него все нутро сжималось в тугой узел. Вот сейчас Надай расскажет, как у него не все получалось, вот сейчас этот альфа приведет в исполнение наказание, вот сейчас…

— Содержант, а ты чего не ешь? — спросил вождь, когда Надай уселся на стул, за столом, а юноша остался стоять за его спиной. — Надай, этот сопляк настолько плох во всем, что ты его наказал?

— Я наказал? — Надай сощурился. — Это я его наказал?! — и голос повысил, вызывая изумление у Лиома. — Да этот мальчишка зашуган так, что я вообще удивляюсь, как он жив до сих пор! Что ты с ним сотворил, что он любого касания страшится так, словно я его убивать собираюсь?

— Я? — удивился Ремал и перевел взгляд с возмущенного рождающего, на стоявшего за спиной его юношу. — Да я его и пальцем не тронул! Ни физически, ни когтем зверя своего! Надай, не приписывай мне того, что не моими руками сделано. У этого, — он кивнул головой в сторону парня, — странная привычка куклы, что стоит и глаза в пол. Без команды и не вздохнет.

— Юноша, — Надай развернулся на стуле и подозвал его к себе, — иди-ка сюда. — Ткнул пальцем в стул рядом с собой. — Садись и ешь.

Лиом подошел к столу, пребывая в какой-то странной прострации. То, что сейчас происходит, оно странное, причем настолько, что осознать у него не получалось. Этикет таат не позволяет ему принимать пищу без рабынь, причем строго по времени. Сейчас было поздно, и в это время он совершал омовение, после чего шел спать. Но они трапезничали!

Присев на краешек стула, выпрямив и без того прямую спину, словно жердь проглотил, едва дышал от напряжения. Надай его потуг знать не знал, быстро взял пустую миску, наложил ему наваристую похлебку, поставил на стол перед ним.

— Ешь. Весь день работал, маковой росинки во рту не держал.

— Вы не ели днем? — удивился вождь.

— А ты что хотел? — развернулся к нему Надай. — В этом доме такая грязища была, что сесть негде!

— Ну не надо мне ля-ля! — в свою защиту выпятил грудь вождь. — Грязи я не оставлял, даже посуду мыл!

— Только лишь! — фыркнул Надай. — Ешь давай, работяга.

Хотевший что-то сказать Ремал, благоразумно закрыл рот. Этому коту лучше не перечить за столом, а то и лишить трапезы может. Ему ничего не стоит, а Ремал не привык нарушать трапезные законы. Лиом же, слушая их перепалку, потрясенно хлопал глазами, правда от стола их не отрывал. Альфу журил рождающий и тот не приказал ему прикрыть рот? В Домах была четкая иерархия. Рождающие подчинялись альфам, при этом он даже не мог подумать о том, что все они послушники, а старшие самцы их стража. Их не учили законам и традициям островов, их учили подчиняться и быть безропотными. Но Надай его поражал и настолько, что вырос до уровня Богов. В его глазах он был сильным и смелым, таким необычным.

В его голове не укладывалось, что рождающий сказал слово и альфа подчинился. Послушно продолжил поглощать пищу, причем молча. Сам же рождающий, наравне с альфой, кушал за одним столом. Как ему в тот момент казалось, именно этот рождающий тут главный, посему его приказ стал главнее вождя. Лиом начал кушать, аккуратно, как учили. Негоже таат крошки ронять, да на губах жир от пищи оставлять.

Когда покушали, Надай принялся со стола убирать, а Лиом помогал. По окончании мытья, старший рождающий сказал, что зайдет завтра с раннего утра, после чего зыркнул на вождя и тот вышел его проводить.

— Он ни слова не произнес за все время, что я в доме пробыл. — Поделился Надай.

— Угу. Не удивительно. Немой, наверное. — Вождь стоял ровно и горделиво выпячивая грудь, неосознанно, потому как альфа, руки в карманах куртки, а глаза устремлены вдаль, казалось даже мимо дороги ведущей вглубь деревни. — Он и с лекарем не говорил. Как встанет этой куклой, так коробить начинает.

— А его не могли… ну…

— Нет, Надай. Лекарь осмотрел, сказал, что вне течки его не трогали. Да и по телу, ни одного следа побоев или еще чего. Да и кокон его идеальный, словно ни разу не получал удара. Такой, как у ребенка, коего берегут и первых шишек не дают получить.

— За все года ни единого удара? Даже просто оступившись? — удивился Надай.

— Да. На его коконе нет ни одного следа усиления и регенерации.

— Как же его растили? — обернувшись на дом, где сейчас обитал юноша, рождающий покачал головой. — Он такой странный. Кассандры жалко нету, она бы все рассказала.

Ремал хмыкнул.

— Не уповай на память «пустой», она у нее дырявая. — Беззлобно улыбнулся альфа.

— Ну не такая она и дырявая. Вона-как на ноги мальчишку после беленца поставила.

— Да, лекарского умения ей не занимать. — Кивнул головой Ремал.

— Я завтра рано приду. — Надай вздохнул. — Мальчишка очень старательный, вот только он вообще ничего не умеет. И боится, много и сильно. Хоть и пытается не показывать, прячет запах. Он вообще, как стерильный, почти ничем не пахнет.

Ремал только головой кивнул. О том, что содержант ничем не пахнет, сам знает. Даже доктор удивлялся, когда лечил. Болезнью пахло, а телом почти нет. И кокон у него забелен, но не болеет зверь. Он просто защищается. Нутро альфы жаждет увидеть, что за этой марью, но вождь понимает: портить нельзя. Он хочет его передать в другую деревню, а тронь хоть пальцем и не отпустит. Альфа ведь, собственник. Этот сопляк омега, по кокону видно, да и пахнет он мягче, привлекательнее, хоть и едва уловимо. Вот только бесит эта статуэтка с опущенными глазами! Хоть рычи!

Дни потянулись медленно. Лиом учился, старался делать все, чтобы только правильно было, чтобы только никого не избили из-за него. Этот страх вынуждал его каждый день испытывать стресс, шугаться от каждого незначительного события на кухне, и плакать. Много и долго плакать ночью. Он жил в постоянном страхе, его закручивало в тугую спираль, и зверь уплотнял все больше и больше кокон. Он прекрасно запомнил, что такое ошибки физической оболочки и как ему больно, когда руки рабынь в его руках, а по их спинам отхаживали розги. Это было невыносимо и копившиеся «ошибки», могли лишить жизни кого-либо, а Лиом не сможет же выдержать, не сможет еще раз вытерпеть их боль.

Но дни текли размеренно и вальяжно. Никто и никого не наказывал, даже не ругал. Лиом постепенно освоил несколько блюд, научился убираться, даже ходил с Надаем стирать вещи в большую баню, которую топили без них. И пару раз Надай затащил его в баню, дабы помыться.

В первый раз у парня чуть не случилась истерика, когда надлежало раздеться. Надай же не понимал, как воспитывали этого мальчишку, а посему делал так, как привык. И попытавшись заставить его раздеться, встретил полные глаза ужаса. Лиом не только головой затряс, но и попытался сбежать. Пришло зарычать на него и вызвать реакцию: Лиом заплакал. У него началась истерика, которая не прекращалась, как бы он не пытался сдержать слез.

Бедный Надай знать не знал, что делать. Он прыгал вокруг него, просто не понимая, что делает только хуже. Благо они в бани не пошли самыми первыми, посему тут было мало народа. Надай кликнул парнишку, дабы лекаря привёл. Лекарь явился через несколько минут, достаточно быстро успокоил истерику просто своим появлением.

Надай рассказал, что было, после чего юношу отвели домой. Он забрался на кровать, и когда дверь закрыли, собрался в комочек, опуская голову на колени, подрагивая беззвучно плакал. Лекарь, который с таким впервые встречался, только развёл руками. Они предположили, что боялся он воды, но тут же опровергнув самим Надаем, который покачал головой, что стирку парнишка не боялся. Дошли в своих выводах до того, что он испугался обнажаться в присутствии посторонних.

Второй раз в баню Надай повел его уже после всех, оставшись там только вдвоем. Юноша вновь остолбенел, но тут хитрый рождающий указал на то, что и голова не мыта, да и пахнуть начнет он скоро как псина мокрая. Подействовало. Вот только все равно дергаться он не перестал, вздрагивал и с этим пришлось смириться. Зато после бани, разомлевший Лиом, да с непривычки от жара, полусонный почти не сопротивлялся тому, что Надай его почти на себе принес в дом вождя.

Так и потекли неспешно деньки. Лиом работал по дому, не с первого раза получалось, но он старался. Надай его обучал, смотрел за ним и вскоре начал то позже приходить, то на полдня оставлять одного. Втянувшийся юноша в быт одного отдельного домика, причем с нарастающим любопытством и желанием делать эти самые дела, постепенно стал справляться о всем сам, без помощи.

Деревня жила своим размеренным темпом. Альфы либо дела по дворам делали, либо тренировались в сражении друг с другом, либо ходили на охоту. Каждый дом выбирался за пределы деревни своими альфами отдельно, но вскоре вождь издал звук зова, от которого Лиом нервно сглотнул. Даже будучи внутри дома он замер на месте, мелко дыша, как загнанный зверек.

Ремал же издал боевой рев, ему ответили, причем с радостной ноткой. Такой же рев был издан Кушарами, когда они воровать прибыли и громить Дом Юрельта. Ождь, воины, боевые ватпэ и несколько рождающих, стремительно покинули большой двор деревни, оставляя за собой след предвкушения. Лиом же подобного радостного события не понимал. Для него боевой клич вождя мгновенно выдавал память дня похищения и соответственно он думал, что альфы вновь пошли громить какой-то Дом, вновь привезут невольников.

Дабы успокоиться, он принялся перебирать крупы, которые не так давно в дом вождя принесли. Пытался не думать о том, что будет, когда эти воины придут в Дом и погромят его. Те, кого ранее выкрали, Лиом не видел, так как дальше двора и бани никуда не ходил. Как оказалось, местная ребятня следила за ним, но удрученно головой качала: ни единой попытки сбежать! Это было не интересно, скучно, и вскоре деревенские уверовали, что юноша не попытается сбежать. Лиом их дум и телодвижений не знал, посему жил ни о чем не догадываясь, не видя и не пытаясь даже осмотреться. Дальше дома носа не казал, только если не надо было воды натаскать или постираться. Да и саму стирку, после того как Надай перестал его контролировать, Лиом проводил во дворе.

Крупы заняли треть времени, после чего была готовка обеда, затем помыть полы, а дальше проверить грязное белье. Весь день в беготне, немного времени на покушать и чуть-чуть посидеть в комнате, растирая болевшие стопы. Все же весь день на ногах о себе дает знать. Да и дела внутри дома получались все лучше и лучше, кроме пищи. Ее он стабильно поганил: подгорело, пересолено, недосолено, не доварено, переварено. Ремал сначала порыкивал, но постепенно кухня начинала выправляться. Лиом очень старался, страшился и смотрел в его присутствии исключительно в пол.

День прошел в делах и заботах. Лиом приготовил покушать, на этот раз умудрившись не зажарить до черноты, после чего утомился ждать вождя, причем на улице уже стемнело настолько, что вытянутая перед собой рука не видна, а свет в окнах домов, как спустившиеся на землю звезды, ярко указывали путь. Повздыхав, что скорее всего эти шельмецы приволокут кого-то еще, ушел спать.

На следующий день ближе к обеду прибывшие воины громко оповестили, что охота была очень удачной. Вождь же приказал готовить общий дом для мясного пира. Сам зашел домой и замер. Можно сказать, что дом блестел. Ни соринки вокруг. И справа как обычно стоит уткнувшись глазами в пол его раб. Он никогда не смотрит ему в глаза. Не разговаривает. Безропотно все выполняет. Иногда Ремал думает, а если он захочет его взять, что будет? Так же молча ноги раздвинет? Это злило, очень.

Он был альфой, которого воспитывали согласно традициям и законам острова и островов. Взять на свое ложе кого-либо, особенно несвободного и ожидающего обмена в другую деревню, он бы не посмел. Вот только глаза цепляются к мальчишке, зверь круги нарезает, нюхает. Насколько силен зверёныш у содержанта, неизвестно, но очень хотелось бы узнать. На мордашку ничего так, симпатичный. Телом, правда, слишком хрупкий. Салим и то крупнее, шире в плечах, повыше и… уже не его. Бута сделал все. Покрыл ли он его в течку, или нет, пока не ясно, но то что провел через нее, да и до того вжимал в кровать, говорит запах по телу змееныша, постоянные метки на шее и ревнивый взгляд альфы, что получил в свои руки свое сокровище. Да, для Буты Салим сокровище. И плевать, что змееныш. Это шаки, ему в радость когти и зубы, что оголяются всякий раз, как мальчишка чувствует давление. Так с шаки и надо — приручать, воспитывать, поощрять.

Ремал же поглядывает на своего жильца, но трезво оценивает его. Такие забитые, малодушные и покорные его не интересуют. Вот только пахнет от него вкусно, пусть и слабенько. Да и думает он о нем в последнее время все чаще и чаще. В доме даже стены пропитываются запахом этой куклы.

Прошел через большую комнату, где располагалась кухня и столовая одновременно, так как альфа живет один, без семьи, даже без родителей, перед этим скинув сапоги у порога, повел плечами, шею помассировал. Стоявший у двери в свою комнату юноша, как и всегда, смотрел исключительно в пол перед собой, руки в замок и никакого поползновения зверем. Фыркнув на его смиренный вид, Ремал прошел в свою комнату. В комнате он скинул пропахшую потом одежду, обнажившись, и крикнул:

— Содержанец, сделай воду и полотенце. Смыть пот надо.

Через минуту он вышел в чем мать родила, а на него даже не посмотрели. И его это задело. Зная, как реагирует этот сопляк на любое касание к своему телу, удивленно увидел полнейшее безразличие от наличия обнаженного альфы рядом. Или он не рождающий? Да нет, это точно омега, но почему в глазах нету никакого интереса? Да что там! Ремал видел, что его осмотрели, несмело и боковым зрением, но и только. Зверь вообще не отреагировал.

Поведение содержанта изумляло, вот до глубины души и самолюбия. Конечно же, как самец, Ремал хорош собой, у него сильный зверь, а любовники, к кому он захаживал, всегда были довольны. Но этот недотрога, что истерику устроил в бане, абсолютно безразличен к обнаженному альфе рядом с собой! И как это понимать?

Он подошел к лохани и раздраженно рыкнул:

— Полей. Смою грязь.

И на этот раз раб просто молча выполнил приказ. Взял черпак, стал поливать на него воду, подал мыло и принялся ждать, когда полить еще раз.

— Спину мне намыль. — Рыкнул вождь.

И чуть не замурлыкал, когда нежные руки коснулись его спины и плеч, пусть и через специальную мочалку. Неуверенно и осторожно, словно боялись вспугнуть. Потом полилась вода и руки исчезли. Ему подали полотенце. Он повернулся спиной требуя вытереть ее. И опять мягкие движения, едва заметно проводят тканью полотенца по спине и плечам, по ягодицам и уходят на ноги. Ремал решил смутить его, повернулся и потребовал вытереть и спереди. Его вытерли, но лицо осталось бесстрастным.

Рыкнув, что может прибирать, он вернулся к себе и выдохнул. Ему немалых трудов стоило удержать себя в узде. Еще бы пара движений полотенца и точно наплевал на все, завалил его. Поступил бы, как самый позорный пес на свете! Но… Ремал прижал ладони к лицу. Что с ним творится? Таким вульгарным они никогда не был. Да и покрасоваться перед рождающим всегда стремился зверем своим, или на играх в деревне, когда праздники устраивали. А тут? Нагишом перед ним, мудями потряс.

Потерев лоб, Ремал понял, что у него от стыда щеки алеют. Если хоть кто-то узнает, что он так поступил, да это ж стыда не оберешься! Быстро подошел к комоду, вытащил белье, штаны и рубаху. Как пуганный заяц влетел в вещи, завязал и застегнул, после чего выдохнул. И вот кто скажет, что на него нашло? Захотелось подразнить рождающего? Да за такое дразнение, любой в деревне его за яйца подвесит! И будет прав. Он только что, вот как самец и возмужавший альфа, опозорился, пеплом голову покрыл.

Несколько минут приходил в себя, зверя своего успокаивал, который начал рисовать ну очень неприличные картинки. И во всех эпизодах исключительно эту куклу подсовывал. Зарычав, тряхнув головой, резко пошел из спальни, хлопнув дверью, рыкнул:

— У нас праздник. Удачная охота. Ты тоже идешь. — Он смерил взглядом замершую фигурку. — Покажешься всем, что бы всяких там пересудов не было.

Юноша только кивнул головой. И ни слова в ответ. Он замер на месте с тазиком в руках, ожидая очередного приказа, но его не последовало. Ремал прошел к выходу. Через пару минут обулся и подождал когда юноша выйдет следом. Ткнул пальцем на большой дом, сказал:

— Иди туда. И что бы мне без глупостей.

Что за «глупости» и что за «пересуды», конечно же Лиом придумал сам себе, посему едва заметно кивнул в ответ. Ремал ушел вперед, дело какое-то себе наметил, а по факту просто прогуляться, очистить мозги. В большой дом он прибыл спустя полчаса. Там уже начиналось пиршество, а подавальщики трудились, разливая напитки. Причем не все оно было алкогольным, в большинстве случаев просто терпкое питье. У больших установленных жаровен толпились альфы, что жарили мясо большими кусками. Рядом с ними сновали туда-сюда рождающие и дети. Детей было много и все весело стайками перебегали из одного угла в другой, весело щебеча и играясь. Вечер начинался, разливался звуками, красовался жителями и добычей.

В этот раз им повезло и на охоте они смогли отловить десяток бабочек, а также вышли на стадо лобочей, которое паслось в небольшой долинке. Альфы взяли ровно по две туши на каждый дом. Стада лобачей огромные и переходят от острова к острову, насчитывают более трех сотен голов и пятую часть потерять не есть критическая масса. И сейчас жарили мясо исключительно тех лобачей, которых выделили для праздника, остальных спустили в специальный холодный схрон-погреб. Когда придет зима, его откроют, дабы напустить холода, проморозить.

Ремал сел во главе стола. Его взгляд нашел содержанта, который близко находился к Надаю. Хмыкнув, шикнул мальчишке рядом проходящему. Пара слов и вот он летит с поручением от вождя. Надай выслушал посланника, кивнул головой и повел куклу к тому месту, где надлежало сесть. Кукла-содержант безропотно шел следом за рождающим, который из всей массы народа был единственным, которого он знал. И не боялся. Лицом бледный, глаза в пол, поверхностно дышит — его все это пугало своей громоздкостью, шумом, запахами, движениями.

Ремал смотрел на то, как содержанта усадили на скамью, велели оставаться здесь. И он послушно присел на край скамейки, не поднимая глаз смотрел на край стола, руки опустил вниз и точно сложил в замок. Вождь наблюдал за ним и не понимал, почему так хочется задеть его, заставить посмотреть на себя, да просто изменить его «кукольную» стойку. Хмельное вино, горячее мясо с-пылу-с-жару, ароматное и хрустящее — веселье началось. Заиграла музыка, это местные балагуры, любители звука, начали извлекать приятные звуки из своих любимых инструментов. Тут же радостные детки-скоморохи-затейники, пустились в пляс, шутя и дурачась. Детям на таких праздниках разрешалось делать практически все, кроме игр с едой и запрыгивание на стол. За такое накажут, а все остальное — делай что душа пожелает.

Взрослые смеялись, шутили, пили и кушали. Пир, перед будущей зимой, когда столь легко не будет идти охота, а тропы между деревнями завалит огромными сугробами. Из всей массы веселящихся, только один кот сидел почти не дыша. И это, вот оно самое, вот все это… весь содержант бесил вождя. Хмель брал свое, голова отпускала мысль, по какой причине он так бесится. Хотелось задеть его, растормошить, да в лицо поорать, чтобы перестал так себя вести. И как «так» он себя вести не должен, хмелеющая голова просто не находила лаконичного ответа. Если спросят, то он просто укажет рукой на всего содержанта и скажет: «вот так не вести себя.»

Голова охмелела еще больше, взгляд поплыл, а точеная фигурка куклы раздражала все больше. В какой-то момент, уже достаточно хмельной вождь усмехнулся своим мыслям. Навязчивая идея стереть с лица этого содержанта покорную безмятежную мину, она пробила до кончиков пальцев.

— Племя Кушаров! Слушайте своего вождя! — он поднял руки и раздалось одобрительное порыкивание. — Как известно, мы недавно пощипали Дом содержантов и кое-кого из них приволокли в нашу обитель! — все глаза под дружные стуки чашек и кружек устремились в сторону замершего юноши. — И, как приличный содержант, он обучался развлекать своего господина, не так ли? Эй, я тебя спрашиваю!

Юноша только мягко встал и утвердительно склонил голову, опять сцепив руки в замок ладонь в ладонь. Он смотрел в пол, молча и слегка побледнев. Альфа заметил это, понимая — он на правильном пути, только так его и растормошишь, — плавно и ласково растянул губы в улыбке.

— Говорят, что танцы содержантов всегда чувственные, всегда зрелищные! — Ремал поднял кружку и выпил большой глоток. — Желаю посмотреть на пресловутое искусство содержантов танцевать! Давай, содержант, станцуй нам! Вот и твой веер, что ты так старательно не желал потерять.

Ремал швырнул его на землю открытой площадки. Этот веер, он хранился у вождя, а сегодня решительно раздраженный альфа соизволил вернуть имущество. Безделушка пролетела метры и рухнула на пол, для всех беззвучно, а для Лиома как несколько тонн. Перед ним прокрутились картинки того, сколько раз он этот веер в руках держал, сколько раз из-за того, как он это делал пороли оголенные спины рабынь. К горлу подступил комок.

Веер, что несет на своих кончиках кровь рабынь, истязаемых из-за ошибок таат, словно сочился ядом. Пьяненькие и веселые жители деревни даже не подозревают, сколько крови на этой маленькой безделушке, как она тяжела для своего владельца. Для того, кто, как в тумане, медленно встал и вышел из-за стола. Дорога кровавого танца, путь назад, в страх и отчаяние, в смирение и безнадежность — Лиом проваливался в черноту своей жизни таат. Он, отважившийся помечтать, что завтра приготовит тот вкусный суп и будет стараться, сейчас понимал: его за это наказали. Таат не имеет право мечтать. Таат не имеет право жить дольше, покуда этого не разрешит император. Таат не должен отходить от правил своего воспитания, иначе будет наказан…

Расцепил руки и плавно опустился, приседая на корточки. Вокруг дружно подбадривали, даже не понимая, что танец уже начался… Лиом щелкнул пальцами и резко выпрямил ноги разворачиваясь мгновенно раскрывая веер, закрывая лицо и глаза. Веера хищно, громко и мгновенно нарушая улюлюканья, щелкнули раскрываясь, закрывая лицо танцующего. Ему не нужна музыка. Он видит в каждом вымученном движении кровь на спине девушек, ощущает, как дрожат их руки в момент наказания, чувствует, как боль струится по его зверю, который не в силах закрыться, ибо идет это от голой души, которую хочется защищать. Он отдает дань тому, что не смог с первой попытки все запомнить…

И с каждым его движением в зале становилось все тише и тише. Его движения завораживали. Лицо — маска. Глаза закрыты. Веера хищно взмывают то вверх, то вниз. Звуки щелчков пальцев, как отсчет, как свист хлыста. Даже та грубая одежда, что на нем одета, не может скрыть всей грации его движений. Даже его положение раба не может отнять вырванных с кровью и слезами точных шажков, поворотов, подбросов и перехватов вееров. И все движения пройдены на половинных цыпочках, не ниже и не выше… И как окончание танца — присел на колено едва касаясь им пола, отвел руки назад выставив веера и склонив голову, показав белую шею. Волосы, заплетенные в косу сложились на земляной пол.

И тишина…

Зрители поражены. Лиом мягко перевел руки вниз и в разные стороны, переводя веера вертикально, осторожно закрывая их, завершая зрелище. И мягко встал на обе ноги, сцепил веера едва заметным движением руки и повернулся лицом в сторону вождя, уложив их в руки.

Ремал замер держа на весу кубок из которого пил. Моргнул. Это была такая буря, какую он и не мог осознать. Бесстрастное лицо, умудриться не посмотреть ни на кого в танце, показать глобальный комок нерва, оголенный, трепещущий, наряду с чувственной эротичностью… Ремал выдохнул тихонечко, так как перестал дышать под конец танца. Фарфоровая кукла, коей предстал пред всеми этот содержант, она была живая и дышащая, страстная, жаркая, но в то же самое время оплетена сетью, из стали. К горлу подкатил противный комок желчи, вождь сделал глоток легкого вина, поставил кубок на стол.

Юноша даже не запыхался. И не смотрит ни на кого. Глаза в пол, строго в одном градусе наклона век и слегка головы. Захотелось сбить с него этот налет цепей и непробиваемую раковину. Разозлившись, схватил яблоко перед собой, швырнул его в парня, попав ему в грудь.

— Заслужил. Содержанту на оплату. — Рыкнул Ремал, удивляя всех присутствующих.

Лиом даже не поморщился, хотя было больно. Его танец оценили в одно яблоко. Высокая это оплата или нет, Лиом не знал. Он вообще ничего не знал о нравах и обычаях этого места. Ему кинули яблоко, значит так и должно быть. Обида, непонимание, унижение — Лиом не знал, что эти чувства быть обязаны, так как его просто унизили. О том, что такое поведение в отношении танцора, оно вульгарно и недостойно, молодой котенок просто не осознавал. Он вырос таат, безропотно подчинялся, а здесь думал со своей колокольни: значит тут так положено.

Юноша повернулся мягко в сторону яблока, на глазах у всех приблизился к нему, так же грациозно и плавно опустился на одно колено. Подобрал яблоко, уложил его поверх сложенного парного веера и повернулся в сторону стола, плавно поднялся с колена. Замер так же не смотря на них. В зале повисло тяжелейшее молчание.

Как реагировать на такое, увы, взрослые не знали, а дети притихли, потому как умные старшие молчали. Простыми словами: они все были удивлены, обескуражены. Вот так просто его оскорбил вождь, и за подобное любой рождающий этим же яблоком залепил бы ему в лоб, а он взял это яблоко, как нечто ценное.

— Пошел с глаз моих! — рыкнул Ремал, понимая, что ничего не добился своей выходкой. Содержант был «иным». Вот что понял Ремал, вот что осознал его зверь. Иное воспитание, иное понимание, иное мировоззрение, иное поведение — Дом Юрельта зашел слишком далеко.

Лиом мягко поклонился ему, чем заставил оторопело смотреть на него, и плавно развернувшись вышел из большого дома. Он вышел в ночь и сорвался на бег. Впервые с того самого дня, когда перед ним наказывали первый раз кого-то за его «проделки», Лиом побежал, не разбирая дороги, и остановился только тогда, когда запнулся и упал. Он сжался в комочек и тихо всхлипнул. Едва слышно, чтобы не узнал никто. Не дай Боги хоть кто-то услышит его всхлипы.

Ремал удивленно смотрел вслед ушедшему, а потом объявил пить и веселиться. И все последовали его примеру. До глубокой ночи, ибо дальше будут серые трудовые будни. Сам же вождь желал напиться, потому как стыдно было до ужаса. Хотелось стереть из памяти эту маленькую фигурку, которая как рыбка о лед билась, билась перед ними в агонии своего воспитания.

Ремал зарычал и потребовал наполнить это место музыкой. Его зверь негодовал, понимая больше, чем ранее. Его так вырастили. Забитым и послушным. Это ведь не просто содержант. Это что-то еще. Вон, те, кого вместе с ним привели в деревню, они же не такие. Совершенно не такие. За столько дней освоились, еще немного пугаются нового, но не вели себя так, как этот. Здесь что-то еще, и такое поведение, оно не просто бесило, оно пугало. Те содержанты, коих сюда приволокли, они этого парнишку знать не знали и никогда в глаза не видели.

Решив, что будет делать, залпом осушил кружку и влился во всеобщее веселье, смазавшее неприятный момент.