Глава №3

Ночью температура опустилась очень низко, напоминая, что наступила осень. Промозглый ветер прошелся по горам, по лесному массиву, охлаждая итак не теплую воду в реке и небольшом озере. Осень, она вальяжно шла, окрашивая все в свои яркие краски.

Утром Лиом боялся показаться на глаза разгневанному вождю. Он ведь мог поступить, как мастер дома Юрельта. Он мог кого-то поставить ответственным за его вину и бить его при нем, и смотреть на это. Все утро, пока Ремал спал, юноша провел на кухне, готовя легкий завтрак. Покружив по кухне, натопив печь, так как похолодало, приготовил горячего сносно получающегося супа. Так как вставал Лиом рано, почти на рассвете, что было привычкой еще с Дома Юрельт, осмотрелся по сторонам. Делать было почти нечего, а альфа вскоре проснется.

И как быть? Он явно будет зол, а раз так, то и лучше бы сделать так, чтобы они встретились как можно позже. Осмотревшись по сторонам, едва заметно улыбнувшись, подошел к бельевой корзине. Быстро собрав вещи, взяв таз и мылкий порошок, направился на улицу.

Выйдя за порог, повел плечами. Ветерок был холодным, но солнышко припекало, так что сводило на нет весь негатив. На улице, вопреки погоде, Лиому очень нравилось. За столько лет житься в четырех стенах Дома Юрельт, здесь он мог несмело нюхать воздух и даже тихонечко радоваться. Едва заметно приподняв уголки губ, Лиом направился в сторону бани. Дома, по традиции деревни, вещи не стирали. Все постирушки проводились только в бане, где было много воды и стояла она близко к реке. Традиция была еще и в том, что топили баню для стирки один раз в неделю, и не в тот день, когда мылись, а в середине недели. Сегодня был не тот день, баню вообще не топили.

— Ее не топят. — Раздался голос и уверенный в своей правоте рождающий добавил, — хочешь постираться, иди на реку. — Рука указала куда именно.

Лиом оглянулся и увидел того юношу, что приносил ему еду в первое время жизни в доме альфы. Кивнув в знак благодарности, он пошел в сторону реки. Так было даже лучше — он гораздо дальше дома, где сейчас в нехорошем расположении духа альфа. Уж лучше побыть еще немного подальше, оттянуть момент. Шагая по дорожке вымощенной камнем, он не видел того, как ухмыльнулся стервец.

Придя на реку, увидел место, где проходит стирка, оборудованная специальными мостиками, пошел веселее. Он был один, его никто не побеспокоит. Прошлепав до площадки, резво начал стирку. Вода была холодной, но Лиом не обращал внимание, меньше руками в воде бултыхал и ладно. Одна, другая вещь и тут из рук выскользнула рубаха. Ее быстро подхватило течение. Не придумав ничего лучше, и не наплевав на уносящуюся по течению тряпку, Лиом сиганул в воду, покрывшись мурашами. Благо только по середину бедра глубина! Он нагнал рубашку, брызгами замочив себе спину, после чего начал выбираться назад и оскользнулся на камне. Рухнув и уйдя с головой под воду, умудрился не выпустить из рук вещь альфы.

Выбравшись из воды, вернулся к тазику на площадке. Ему с первого раза дали понять: незаконченные дела оставлять нельзя. А он ведь стирку только начал! Да и солнышко греет, не замерзнет.

Ремал проспал до обеда. Потом встал и нашел на столе съестное. И неплохое, даже не пересоленное. Вздохнул, запил похмелье рассолом и посмотрел на улицу. Снег идет. Легкий и с ветерком. Покачав головой, поел. В дверь поскреблись.

— Входи, Клем. — Сытый кошак, сидя за столом, разомлел от отдаляющегося легкого похмелья. Вот что рассол и организм молодого альфы делает, практически не страдая похмельем.

В дом вполз страдающий от похмелья друг и лучший стрелок в племени. Клем не боевой, он силен, но не боевой у него зверь. Да, как воин, очень хорош, а стреляет так, что каждая стрела цель находит, и не куда попало, а куда целились. Вот только из-за того, что он особь не боевая, сейчас похмелье ему голову раздирает, холодец в груди морозит.

— М-да, выглядишь ты не лучшим образом. — Оглядев его заявил Ремал, приглашая присесть и наливая рассола.

— А ты прям лучше выглядишь! — усмехнулся Клем, принял питье и осушил кружку. — А где твоя тень? — поводил глазами по помещению.

— Кто? — нахмурился вождь, не совсем поняв вопроса.

— Ну этот, содержант. — Поставил кружку на стол и внимательно осмотрелся.

— Да в бане, наверное, стирается. — Пожал плечами Ремал, заметив опустошенную корзину и отсутствие таза.

— В бане? — удивился Клем. — Так ее не топили, не тот же день. Да и после вчерашнего, мало кто хочет возиться… а что такое?

Ремал оглянулся по кухне, подтверждая, что таза нету и он не ошибся.

— Да что-то мне не нравится это все. — Плавно встал, принюхался. Хоть и пахнет им слабо, но вот наличие в доме показать может. Быстро прошел к двери в комнату, где живет содержант, открыл ее.

— Что именно? — За ходом вождя и его хмурым лицом следил, не отрываясь друг, который делал осторожные глотки рассола.

— Тут таз с вещами стоял. — Ткнул пальцев в сторону пустого места. — Этот собрал их, чтобы в бане постирать. Ни его, ни таза и баню не топили. И света я там не вижу, двери закрыты. — Посмотрел он в окно подойдя. — Как давно снег идет?

— Да до обеда начался. — Клем встал, понимая, что сейчас команда прозвучит, повел ухом.

Наружную дверь раскрыли, как от пинка, даром что наружу створка идет. Затем внутреннюю дверь распахнули точно также, словно содрать ее желали. В дом влетела фурия и «гром и молнии».

— Ты что это окаянный делаешь, а? — лекарь зашипел, выпустив губы и когти, изменив глаза на звериные. — Я его с того свету выдергиваю, а ты его на реку стирку делать гонишь?!

— Что? — Ремал развернулся в сторону злобного лекаря. — На какую реку в такую погоду? — изумленно и не понимая, за что на него орут, а ведь лекарь-то рождающий, альфа округлил глаза.

— Да на ту, на которой он с самого утра твое тряпье стирает! — зашипел лекарь, подлетая к нему.

— Что? — Ремал двинулся к двери и замер, вслушиваясь.

За дверью раздался грохот и звук упавшего таза. Троица ринулась в сторону выхода. Клем распахнул дверь и замер. Юноша лежал на полу, руки и щеки белые, скулы и нос красные. Тяжело дышит, лежит на боку и глаза закрыты.

— Ирод окаянный! — зарычал лекарь.

— Заткнись! — гаркнул Ремал, удивляя всех слышавших, шагнул в сторону юноши. — Я его вообще со вчерашнего не видел!

Он присел рядом и дотронулся до щеки и лба. Он весь горел. Быстро подняв на руки легкое тело, замер. Тонкий аромат, чистый и ясный. И в голове каша. А еще шипит лекарь и гонит Клема за Кассандрой. Та с раннего утра приехала, потому как ей письмо вождь написал. Приехала и пока не пришла к нему, общалась с друзьями.

Ремал потерялся. Аромат, что был слабым, он набирал обороты, он будоражил, он заставлял зверя вылезли из своей обители и нагло шагнуть на нейтральную зону рождающего. Ремал ничего не запомнил: как на руки поднимал, как в дом входил, как укладывал на кровать и мокрые ледяные вещи с него сдирал. Ничего не запомнил. Он почти коснулся губами его кожи, как вдруг все разом вернулось: осознание, понимание и ощущение мира вокруг.

Ремалу врезали кулаком, и он зарычал от обиды. Такой запах. Такой манящий. Но больше всего было жажды наконец-то узнать, что за зверь скрывается за той белоснежной стеной. Кто он, какой, как рядом с ним, как…

— Не смей к нему лезть, кошак облезлый! — гаркнула Кассандра. — Или я тебе яйца руками вырву!

— Слушай!.. — с угрозой начал было вождь.

— У него течка. — Рыкнула женщина. — И если ты его возьмешь, то никуда от себя не отпустишь! Ясно?

Ремал замер. Течка? Он посмотрел на юношу и замер. Аромат очень сильный, но рядом стоявшие Клем и лекарь были абсолютно спокойны. Один, хоть и альфа, слабее, а второй рождающий, ему все равно.

— Почему они не реагируют? — спросил, выпустив когти, жаждая оградить потенциальную пару от потенциальных соперников.

— А вот это нужно еще уточнить. — Кассандра расстегнула штаны на парне, единственное что осталось на теле, — вполне возможно, — она потянула ткань с усилием, и та соскользнула с тонких бедер, — что… — Замерев, осмотрела ноги юноши и после чего спросила, не глядя на вождя, — где ты его, говоришь, взял?

— Дом Юрельта. — Рыкнул Ремал.

— Придурок! — закричала она поворачиваясь к нему и залепив пощечину, что бы отрезвел. — Ты понимаешь, что ты наделал?

— С ума сошла? — опешил вождь, враз теряя наваждение, навеянное запахом потенциальной пары. Если уж честно, то он мог только поблагодарить ее, иначе уже через пару минут вышвырнул бы за дверь и никого не пустил.

— Ты утащил таат! — закричала она, ткнув в левое бедро юноши. — Видишь эту метку? Она розовая!

— И что? Пятно, как пятно. — Пожал он плечами жадно осматривая его бедра. Такие бы ему за спину, а коготки на пальчиках в плечи, ревнивые метки оставить.

— Это не родимое пятно! — она толкнула альфу, и он отступил на шаг. — Он рожден чтобы умереть!

— Мы все умрем. — Зашипел Ремал. — Прекрати истерику.

— Ты не понимаешь! — она схватилась за голову. — Его родили что бы он взошел на ложе императора, как его наложник. И если он понравится ему в первую ночь, то он его покроет и будет делать это до тех пор, пока мальчик не будет оплодотворен. А после родов и становления кокона его убьют! А если он не понравится императору в первый раз, то он его сам убьет, еще на самом ложе!

— Что? — прошептал Ремал, изумляясь словам. — Как это, убьют на ложе?

Три деямеррита смотрели на женщину-иномирянку и не могли поверить, что подобные слова она вообще смеет говорить.

— А вот так! — прорычала женщина. — В Домах есть содержанты, коих растят, дабы в дома вельмож императорских вводить. Дабы рожали и голову не поднимали. И таких ты утащил из Дома Юрельта несколько, но не этот. — Она ткнула пальцем в метку. — Этот знак наносится из специальной смеси трав, которая реагирует на его гормоны.

— Откуда ты такое знаешь? — нахмурился Клем, стоявший чуть в стороне, ждущий от вождя действий, потому как желваки у него ходят ходуном.

— Я росла при дворе, если ты еще помнишь! — рыкнула она. — Розовая метка — невинен, красная — был взят и повязан, коричневая — рожал. За ним будут идти по следу до тех пор, пока не найдут живым или мертвым!

— И что? Предлагаешь отпустить его? — усмехнулся невесело Ремал.

— Передай его как можно быстрее и желательно за море! — зашипела она.

— Еще чего. — Фыркнул вождь, даже не замечая, что ведет себя как ребенок.

— Ремал, Дома славятся не только содержантами, но и тем, что в порядке очереди передают в гарем императора таат. А таат, это не просто наложник, это с раннего детства выросший в оковах запретов, в страхе, в боли за тех, кого ему дали, дабы он привязался. — Кассандра покачала головой. — Все, что ты мне написал, оно теперь понятно.

— А мне вот не понятно. Давай, объясни, чтобы я понял все. — Саркастически скривился Ремал.

— С малого возраста ему дали человека, рабыню, — при этих словах Кассандра передернула плечами, — чтобы он привязался к ней, как к своей семье. А затем начали учить. Его и пальцем никто и никогда не трогал. На его глазах били, за его оплошности, ту самую рабыню, которую он воспринимал как мать. И чем больше он ревел, тем больше ее били. И если у ребенка случится истерика, ее на его глазах до смерти забьют. — На округленные, не верящие глаза, она лишь улыбнулась горько, — в Домах, такие как я, бесправные звери, Ремал. И он, — перевела взгляд на бессознательное тело, — лишь товар. Благодаря тому, что император согласится принять его и разрешит прийти на свое ложе, уже одно только это укрепит Дом. А если будет ребенок, Дом возвысится. Таат будут искать, потому что вложили в него много. Одно только воспитание чего стоит. Ремал, он даже защищаться не будет, если его начать бить. — Женщина покачала головой. — Он сделает все, что прикажет альфа, потому что его так вырастили. Каким бы сильным ни был сам, его зверь после первого оборота, он больше не вылезал ни разу.

— Что? — слова женщины его поразили, до глубины души.

— А то самое. Не было у него игр с другими котятами. Как только получил ипостась, так и был выбран таат. А там и воспитание, соответствующее. Через дорогих его сердцу рабынь, заставляли подчиняться. Ремал, — женщина перевела взгляд на вождя, — если ты сейчас его возьмешь, пометишь своим запахом, завтра он покончит с собой.

— Почему? — побелевшими губами, почти непослушным языком выдохнул вождь.

— Потому что главный из запретов для таат, это полное отсутствие прикосновений альфы. Ему нельзя касаться альфы, альфе нельзя касаться его. Это тело готовили для императора, и даже в течку использовался имитатор, узкий и короткий, дабы снять спазмы, обучить его отдаваться, но остаться нетронутым. Если ты тронешь, он не будет слушать, он не услышит ни слова, а тут же активирует всплеск.

— Но также нельзя. — Потрясенно глядя на бессознательное тело, альфа, вождь и просто уверенный в себе кот, сглотнул вязкую слюну.

— Его вырастили со знанием того, что до его кожи дотронется только император, а если будет касание кого-то еще, кроме того узкого круга лиц, которых разрешает ему мастер Дома, то он недостоин жить на этом свете. Ему это с детства в голову вбивали. Он другого не знает. Совершенно. И его будут искать. Дом пойдет на все, дабы найти и забрать. Если он останется невинным, то его передадут императору, если же нет… Ремал, уж лучше всплеск.

Лиом провалялся с лихорадкой и обострением течки четверо суток. Он болел, кашлял грудным каркающим кашлем и никак не мог прийти в себя. Вокруг него кружили лекарь и Кассандра. Ремал перебрался в другой дом. В своем находиться рядом с течной омегой сил просто не было. В тот день, когда ему все рассказали, многое стало понятно. После того, как Кассандра привела в порядок юношу, а лекарь помог, состоялся серьезный разговор.

Кассандра объяснила, что такое «таат» и как оно создается. Все подробности, что знала эта женщина-иномирянка, они все поставили шерсть дыбом. Мальчишка в доме вождя был таат, бесправный деямеррит, которого готовили на заклание. Разъяснив все, она настоятельно рекомендовала передать его в дом на материке. На островах его найдут и вернут в Юрельту.

Ремал, получивший пояснения всем странностям, которые присутствовали в поведении содержанта, сел за стол, не в своем доме, и крепко задумался. И думал он о том, чего хочет сам. А хочет он узнать какой зверь у этого кота. Да, он хочет узнать, какой силы его зверь. Просто так таури не стал бы кружить и вертеть хвостом рядом с нейтральной зоной этого содержанта… таат.

Передать в другую деревню? Ремал об этом думал и ощущал, как его зверь недоволен таким положением вещей. Ему нравится запах идущий от таат. Рыкнув, на то, что знать не знает, как имя этого мальчишки, прикрыл глаза. Хочет его. И будь тут все как с содержантами, коих частично по домам растащили, то уже сейчас был бы под вождем и сладко стонал. Но он таат. Его вырастили так, что тронь его сейчас, без настоящего согласия, и… Кассандра не лгала, она эти законы Домов знает, сама выросла там, видела, что бывает, если нарушить их законы.

Надлежит узнать, какого зверя в себе имеет этот мальчишка, после чего плавно и аккуратно сближаться с ним. Ремал решил для себя все. Его так ни к одному из рождающих не тянуло, а к этому тянет. Даже то, что зверя его не видел, даже не ощутил, оно значения не имеет.

Облизнув губы, альфа заулыбался своим мыслям. Приручить и поломать навязанные неправильные законы, а затем начать ухаживать, заставить поверить. Да, это оно, то самое…

Лиом медленно пошел на поправку. Как Кассандра сказала, он схлопотал воспаление легких, а эта напасть лечилась дольше простуды. И вот болезнь отступила. Он смог встать с постели, после чего продолжил тихо ходить по дому, убираться и готовить. С каждым днем ему все лучше удавалось это делать. И он начинал мечтать. Чего не мог позволить там, в том страшном месте. Мечтал, хоть и громко сказано, о том, что этот дом стал ему домом. Что этот ужасный вождь добр к нему и ласков, вот как Раиль или Надай. Что хоть иногда смотрит на него, как на живое существо, а не на предмет мебели. А еще едва осмеливаясь мечтал быть счастливым. Что это такое, он по сути и знать не знал, но хотел. Семья, дети, любимый — на грани фантастики мечтания и это он испуганно гнал от себя.

Что такое дом в понимании Лиома? Наставник, рабыни, боль и страх. Вот что такое для него дом. Счастье? Никто из-за него не страдает, а он не пропускает через себя эту боль, когда наказывают. А еще никаких уроков танцев. Вот оно его счастье. И готовить. Лиом вдруг понял, что он обожает готовить, правда не решался сделать что-то, кроме ранее изученного. Но сам процесс готовки его успокаивал и именно в этот момент он допускал мысль, что было бы хорошо, будь его жизнь здесь и дальше, в этом доме.

С альфой на его территории Лиом жил до сих пор, и непременно вставал в стойку, стоило тому только на горизонте замаячить. Сначала он так вставал каждый раз, но, когда у него подгорело что-то, альфа прорычал, что, если еще раз из-за его «стойки» хоть что-то будет испорчено, он его поколотит. Угроза возымела действие и отныне Лиом замирал только когда не был занят у печи. В глаза он не смотрел, не разговаривал, безропотно выполнял всю работу по дому.

Ремал же, как опытный воин, шагая как по минному полю, очень аккуратно приближался к пугливому рождающему в своем доме. Он отучил его от немедленного соляного столбика во время готовки, во время любой работы, какую бы тот не выполнял. Он заставил вместе трапезничать, заставил перестать дрожать в своем присутствии. Медленно и постепенно Ремал протаптывает дорожку рядом, чтобы иметь возможность просто стоять, а затем и ближе придвинуться. Отдать кому-то? Пока не решил окончательно, но, если… смиренно повинился, потому как его таури недовольно заворочался. Лишь улыбнувшись своим мыслям, альфа покачал головой. Ему предстоит долгий путь, тернистый. Выбить из головенки воспитание, это вам не дичь какую загнать и добыть, а иного сорта тонкости.

Дни размеренно текли, сменяя капризную погоду осени на богатую снежную шубу. Стало холоднее и Ремал начал замечать, как парнишка шмыгает носом. Он посмотрел на него день, другой и в итоге рыкнул:

— С сегодняшнего дня спишь в моей комнате.

Это было так неожиданно, что Лиом забылся и ошарашенно поднял на него свои аквамариновые глаза. Ремал замер, он утонул в них, словно его рыбкой поймали на наживку и не отпускали. Контакт длился всего пару секунд и тут же был разорван, но его хватило с лихвой. Альфа понял до конца, чего именно он хочет. Осталось только довести до логической развязки, а здесь надлежит будить его, тормошить, вызывать недовольство зверя. Именно зверя, а не человека.

Ремал увидел, в глазах мальчишки, то самое, что прячется: зверь боится высунуть нос, потому что ему постоянно делали больно. Надлежит заставить вылезти, заставить захотеть этот мир увидеть и ощутить. Он знал способ, нутром его чуял. Надо заставить привыкнуть к уюту дома, а потом встряхнуть. Или ничего не получится.

В ответ на его мысли, словно почувствовал, но на самом деле дал ответ на слова приказа, Лиом отрицательно покачал головой.

— Я не предлагаю, — зашипел Ремал. — Еще раз заболеешь и это перейдет все границы! Четвертый раз за два месяца! Кровать у меня большая, поместимся. И не бледней. Не трону я твою задницу-девственницу. И не спорь! — оголил зубы, давая понять, что это был приказ альфы, хозяина данной территории.

Лиом только сглотнул. Спать рядом с НИМ?! Да он издевается! Ему же нельзя и близко… Но Ремал не издевался. Перед сном, когда юноша шмыгнул в спальню, вождь, раздраженный, пнул дверь и вошел внутрь, разрушая идиллию безопасности и личного пространства.

— Я тебе что сказал? — прорычал альфа и бедный Лиом, уже начавший раздеваться, обмер. — Живо, я сказал! — повернувшись боком, жестом показал куда надлежит пройти.

Побелевший, как полотно, Лиом осознал, что нарушил приказ альфы. Он вышел на негнущихся ногах из спальни, где жил, лихорадочно обводя глазами большую комнату, ища тех, кого накажут. Никого не было, они были одни. Его заставили войти в личную спальню альфы, где каждый миллиметр кричал о наличии метки. Альфа за спиной раздраженно захлопнул дверь, заставляя вздрогнуть почти умершего от страха парня. Мальчишка, юноша, парень, а по сути еще несмышленый ребенок остался один на один, в спальне, там, где имеется ложе самца, с этим самым самцом наедине. Если дверь и стены в доме, пусть без замков и засовов, давали подобие защиты, то вот тут и сейчас оно испарилось.

Альфа прошел чуть вперед, в спину толкнул парнишку и тот испуганно мрявкнул, отпрыгивая в сторону. Глазенки округлены от страха, дышит поверхностно, еще немного и побежит.

— Ложись спать, сопля! — прорычал альфа, выпуская сеть, оплетая тело и швыряя его на кровать, правда достаточно осторожно.

Рухнув на ложе, Лиом испытал то самое ощущение, когда качаешься на качелях. Вот только тут восторга не было, ни на мгновение. Он почувствовал свободу и попытался сбежать, но не тут-то было! Его вновь резко переплели энергетические нити, спеленали и вдавили в ложе.

— Я тебе что сказал? — прорычал, нависнув над ним, альфа. — Спать. Это большая кровать, и в этой комнате тепло. Если ты удерешь ночью, а завтра будешь сопли свои по носу гонять, я возьму хворостину и высеку тебя. И не кого-то за твои проступки, а тебя самого. Да так, что на задницу ты сесть не сможешь. Понял меня?

Сглатывающий вязкую слюну страха Лиом, забыв про все на свете, даже про обучение и запрет смотреть в глаза самцам, сейчас смотрел в лицо вождю. Казалось, что альфа злится, вот только не веяло от него опасностью, которой всегда несло от наставников, от учителей и мастеров. Этот альфа гневался, но не пытался подавить зверем, сделать больно, задушить протест. Лиом не понимал его, но Ремал вызывал в нем желание сопротивляться, причем умышленно и целенаправленно.

Выдернув из-под замершего и едва дышавшего юноши одеяло, накрыл им дрожавшее тело. Заставлять его еще и раздеваться, сжалившись, Ремал не стал. Он ведь прекрасно видел, как перепугался мальчишка. Странно, но в эту самую секунду он выглядел именно мальчишкой. В какой-то момент юноша проглядывает, и очень редко молодой мужчина. Очень редко в нем проглядывает молодой мужчина, который скоро вновь пройдет свой цикл. И Ремал хотел провести его через эти сладкие дни, приласкать, прижать к груди. Вот только не будет в следующую, да и еще две, наверное, никакой близости. Если Кассандра права, а она права, то мальчишка совершит глупость. Убийцей Ремал становиться не хотел, посему ждать был готов хоть три, хоть пять лет.

Отойдя к светильнику, затушил огонек. Комната тут же погрузилась в кромешную тьму. Расслышав, как дыхание у мальчишки потяжелело, причем от страха и начинающейся паники, благоразумно не стал раздеваться. Забрался под одеяло, чувствуя, как от него отодвинулись к самому краю. Одеяло натянулось, а кошачье зрение подсказало: еще чуть-чуть и мальчишка сверзится на пол, а после этого побежит.

Дабы подобного не произошло, альфа сделал странное. Лиом, через душивший его страх, отчаяние и нарастающую панику в мыслях, обескураженно замер, вслушался. Мурлычет. Альфа мурлычет! И так он красиво это делает, что никогда ранее в сознательном возрасте не слышавший пение взрослого кота, Лиом всем существом потянулся к песне. Он крайне осторожно придвинулся поближе, лег на бок, затем на живот и прикрыв глаза, погрузился в дрему.

Песня таури, она может как лечить телесные раны, так и снимать напряжение, убирать страх, расслаблять нервы. Лиом успокоился, расслабился и заснул. Кого надо было бояться, почему и из-за чего — забыл все напрочь. Его натянутое тугой спиралью нутро расслабилось, отпустило страхи и панику, вышвырнуло отчаяние. Лиом безмятежно заснул рядом с альфой, который пару часов намурлыкивал разные песенки, без зазрения совести оглаживая его щеку пальцами.

Он даже имени его не знает. Да что имени, голоса ни разу не слышал. А тянет неимоверно. Ремал заулыбался во тьме. Песня воздействует, а значит зверь живой, он не болен, он просто спрятался от опасности. Приподнявшись на локте, наклонился к мальчишке, нежно поцеловал в висок.

— Малыш, тебе ничего рядом со мной не угрожает. Не надо меня бояться.

Утро. Лиом проснулся таким, каким никогда не просыпался: отдохнувший, полный сил, черная пружина в нем побледнела. Открыв глаза, сначала не понял, где он и что вокруг, но затем распознал того, кто спал рядом. Лежа на спине, головой в сторону Лиома, альфа мирно смотрел свои сны. Ровное дыхание, его личный запах, безмятежность. Вот этот страшный самец, что вчера перепугал его до натуральной истерики, правда внутренней, в данный момент излучает безмятежность и полное доверие. Ему, Лиому, доверяют увидеть себя таким… беззащитным.

Рассматривая альфу, Лиом впервые видел его лицо так близко и без тревожащей грозности. Лицо, словно разгладилось, распрямилось и сейчас не внушало такого отчаянного страха, как вчера. Он спал, он был безмятежен, и юноша тенью скользнул из кровати. День начинался заново, со странной смесью из чувств и ощущений, но домашние дела никто не отменял. Прокравшись до двери, осторожно ее приоткрыв, Лиом направился в свою комнату. Там было холодно. В чем-то альфа прав, и выспавшись рядом с ним, Лиом понял, что начинающийся насморк исчез.

Переодевшись, пошел топить печь, начинать этот странный день. Вскоре альфа встанет, ему завтрак необходим, да и воды нагреть — бреется самец раз в два дня. Там без горячей воды никак.

Ремал выспался. Вот после всего нервирующего времени, с первого дня появления в его доме этого кошака, сегодня просыпаться было откровенно лениво. Он выспался. Поняв это, вождь заулыбался, прекрасно зная, что лежит в кровати один. Нить, что он опутал вокруг запястья кошака, она показывает насколько тот далеко от дома, если попытается удрать. Буквально за стенкой, копошится в чем-то домашнем, не удрал.

Плавно сев, потянулся, зевнул. День обещал быть светлым и чистым на помыслы… ну, не таким невинным, как думается, но все же, чистым и светлым. Встав, переоделся и вышел. Кошак действительно нашелся на кухне, готовящим. А ведь еще несколько недель назад он вообще готовить не умел. Надай качал головой, но тут же договаривал «старательный». И вот он, первым выскочивший из кровати, ушел на кухню, готовить и метаться по ней нервничая. О том, что спокойствия у кошака нету ни в одном глазу, альфа знал, видел и чувствовал, но испытывал лишь довольство.

Оружие против воспитания было найдено. Ремал, с первого пробного раза, буквально за волосы хватал парнишку, вталкивал в комнату и рыча, заваливал на кровать, накрывал одеялом. Уром тот улепетывал из постели сверкая пятками, но с каждым днем эта война приучала омегу, что спит он в спальне альфы, потому как в малой комнатке холодно. Помимо этого, альфа начинал невзначай трогать бедного бледнеющего Лиома днем. То руку на плечо положит, то по спине проведет, то за руку схватит и, его пальцами удерживаемую ложку с взятой на пробу готовящегося варева, ко рту поднесет. Вот когда он тронул его за руку, Лиом чуть не лишился сознания. Альфе же было все равно. Попробовал на вкус, сказал, что соли хватает, отпустил его руку и пошел дальше.

Как во сне юноша снял с печи свое варево, прикрыл его крышкой. Рука, где его касались пальцы, огнем горела! Он в прострации проходил часа полтора, баюкая руку. Было страшно, волнительно, любопытно. Вот последнее чувство им испытанное, оно ранее старательно гасилось, давилось и искоренялось. Но теперь, когда один из законов буднично и как между прочим, нарушили, Лиом осознал, что ему интересно: а как альфа пахнет на самом деле? Не тот аромат, что он улавливает с ним пришедший и смешанный с одеждой, улицей, делами и заботами. Нет, не тот, другой. Вот который его кожа источает.

Ошеломленно распахнув глаза шире, Лиом осознал, что нюхает ту часть ладони, где его касались пальцы альфы. Запах, конечно же, обеднел, но еще держался на коже. Сглотнув, заметавшись по кухне, юноша прижал руку к груди. Сердце колотилось дико, рвано, в горло отдаваясь. Ошеломление. Он его испытал, когда понял, что хочет чего-то, что хочет знать, хочет вообще, как новое чувство.